Белая крепость

Егор Калугин, 2022

Жизнь школьника Олега Печегина меняется в одночасье, когда с ним происходит цепь удивительных событий. Он становится невольным участником героической обороны Белой крепости, о которой читал в древней летописи. И только от него зависит выстоит ли русский город перед иноземным войском, идущим покорять поглощенную смутным временем Россию.

Глава 10. В которой герой попадает в прошлое и узнаёт, что с ним происходит

— Вставай, вставай герой, — послышался хриплый, словно кашляющий, голос.

Олег поднял голову, приглядываясь. Он оказался в полутемном округлом помещении. Стены из белого камня. Закопченный высокий свод освещал потрескивающий факел.

У массивного бревенчатого стола стоял толстый старик в красно-белом одеянии, напоминающем одновременно и пальто, и гусарский мундир. Одеяние это подпоясывал широкий ремень, на ремне висела устрашающих размеров кривая сабля в черных ножнах. Старик был совершенно лыс, только на макушке его светилась серебром седая прядь, сплетенная в косицу. Косица эта, за ухо заложенная залихватски, сбегала по его плечу вниз и терялась в длинных белых усах, свисающих уныло, словно у диковинной печальной рыбы.

— Вставай, — повторил старик и снова закашлялся.

Выглядел он весьма благодушно. Олег шестым чувством угадал, что кашель его был на самом деле смехом.

— Дай хоть поглядеть на тебя, каков ты есть, герой, — добавил усач.

И вновь закашлялся-засмеялся.

Олег поднялся. Руки-ноги были целы. Произошедшее не удивило его, даже слегка позабавило. Наверное, он просто устал удивляться. Как в сказочном сне, когда остается только любопытство — что там ещё случится?

— Хо-хо-хо, — хватаясь за бока, засмеялся странный старик. — Уж ты хорош! Хорош!

— Вы тоже ничего. — Олегу хотелось выглядеть вежливым. — Вы кто такой будете?

— Люди зовут меня дядька Сивоус. Так и ты зови.

— Доброго дня, дядька Сивоус. — Ему показалось, что «дядька» хорошо подходит к этому колоритному старику. — А я — Олег. Печегин Олег. Не могли бы вы сказать, где я и как тут, собственно, оказался?

— Ты у меня в гостях, Олега. А потому ты тут, что я сделал тягу.

— Тягу? — только и переспросил Олег.

— Ага, тягу. Боялся, что не поймаю тебя опять. А что случиться может, если кто другой поймает — и думать тошно.

— А зачем меня надо ловить?

Усач широко повел рукой, приглашая.

— Садись, Олег, погутарим, потрапезничаем.

И сам опустился в деревянное кресло с высокой спинкой.

Олег сел напротив.

— Я только позавтракал, спасибо, — произнёс вежливо. — А погутарить не прочь. Чего ж не погутарить?

— А ты парень не промах, — одобрил Сивоус его ответ. — Да и ловок. Ох, ловок! Такого героя ещё поискать! Нет таких у них героев, не сладить им с тобой, верно говорю!

Олег проговорил скромно:

— Да чего я такого сделал? Ничего особенного и не сделал…

— О! — глаза старика зажглись восхищением. — Он ещё спрашивает! Ещё спрашивает!

— Да, — Олег потупился застенчиво и повторил. — Ничего особенного.

— Ты гляди, а? Ничего особенного, говорит. Вы видели, видели такое? — Сивоус всплеснул руками, словно призывал несуществующих зрителей возмутиться его скромностью. — А пса, кто пса увел? И как увёл! Из протоки в протоку, как карась, без следа, без всплеска. И на стрелков его же вывел! Никто ж ещё не уходил. А он — ушел!

У Олега в сознании что-то сдвинулось, будто колесики часов сошлись зубчиками и щелкнули: последних стрелков он видел, когда провалился из парка в странный город. Точнее — когда бежал от рогатого медведя. Если принять, что рогатый медведь это и есть пёс… может, толстый старик и расскажет ему, что такое с ним творится?

— Ну, пса увести, это разве… гм, сложность такая, — решил схитрить Олег.

— Ну-у! — восхищенно выдохнул старикан, — Силён, герой. Силён!

И наклонился к нему, зашептал, глядя доверчиво, словно не стариком был, а мальчишкой, встретившим великого волшебника:

— Как же это у тебя выходит? Как же делается-то, что ты не просто сам в протоки входишь, а с собой и других влечешь? Расскажи, — в уголках зелёных глаз его показалась влага, он добавил с придыханием: — Я, старый ведьмак, жизнь прожил, всякое видел, а не ведал, что так быть может!

В это мгновение он казался таким реальным, живым, что Олег вдруг смутился. Отвернулся, соображая, чтоб такого внятного сказать в ответ. Протоки, о них и Люба говорила… это такие каналы между… между чем? Он говорил, что Олег увел пса протокой… э-э-э…

Щелчок в голове открыл в памяти ощущение узкого лаза, выбросившего его и рогатого медведя в комнату висящей на стене старухи. «Увел пса протоками». Это и есть — протока? И всё, что было вчера и сегодня — между музеем, крепостью и его комнатой — протоки?

Сивоус взвыл внезапно, расчувствовавшись:

— Герой ты наш, надёжа ты ж наша единственная! На тебя только уповаем и Богу молимся, что ты встретился нам, спаситель наш!

Олег коротко на него взглянул — не притворяется ли? — но по щекам его, мокрым, морщинистым, текли настоящие крупные слёзы. И эта откровенность в его взгляде, неподдельная надежда и светящаяся радость лишили Олега желания врать. Пока он соображал, что же ответить, Сивоус, продолжая причитать, соскользнул со своего кресла и с костяным стуком бухнулся на колени.

И этим совершенно ошеломил гостя.

— Не знаю, — вырвалось у Олега само собой. — Не знаю я, как получается. Само как-то. Опа-на — и я уже не поймешь где…

Сивоус мгновенно замолк. Смахнул ладонями влагу с лица и тяжело поднялся. Постоял, потирая лоб в задумчивости, словно что-то решал для себя. Проговорил тяжело:

— Эх, жаль…

Прошел к двери, обернулся:

— Пошли, хлопец. Пошли, покажу тебе всё…

Выглядел он теперь усталым и больным, сгорбленным. Кажется, и похудел, убавился ростом. Напуганный этой переменой Олег последовал за ним без слов. Сивоус побрёл впереди и в полумраке узкого коридора Олег видел только его силуэт.

У первого зажженного факела старик остановился, обернулся с искоркой надежды в глазах, но надежда эта скоро померкла, и он лишь повторил тяжело:

— Жаль, хлопец, как жаль…

И в голосе его, впервые за весь разговор, послышалась старческая хрипотца.

— Чего жаль? — переспросил Олег машинально.

Усач покачал головой и пошел вверх по винтовой лестнице, слышался его голос:

— Старый я, совсем старый стал. Не разглядел сразу тебя, не разглядел ведь. Раньше за мной такого не водилось. Думал, великий герой, искусный ведьмак нам в помощь. Не разглядел…

— Что не разглядел? — бежал Олег за ним и пытался в глаза глянуть. — Да скажите вы нормально, что не так-то со мной?

— Не зря говорят — старый, что малый, — бубнил старик своё, и печаль такая в голосе его слышалась, что за сердце брало. — Старый, негожий. Не дай бог никому дожить до такого. Чтобы дочечка твоя, дочечка любимая, ласточка синеглазая в дальней стороне одна мыкалась, а ты ночей не спал да плакал, что помочь ей никак не можешь, ничем не утешишь…

— Вы о Любе, говорите, да? — ахнул Олег с испугом и остановился.

— И как же не плакать, — причитал Сивоус, будто не слышал, — когда сам отправил. Сам своими руками благословил, от беды спасаючи, а сам в большую беду и отправил, как есть, девочку свою.

— Вы — папа Любы, да? — сообразил Олег и побежал за ним, перескакивая через ступеньку.

Следом за Сивоусом Олег выскочил на круглую площадку, прикрытую от ветра каменными зубцами с бойницами. Над головой его на тонком древке трепетал вымпел, зелёное с малиновым полотнище, то разворачивая, то сминая лик Христа Спасителя. Олег вдруг понял, что находится на вершине башни, и от страха закружилась голова, дрогнули колени.

— Дядька я её, — проговорил Сивоус, подойдя к бойнице, указал рукой вниз, — как и они все. Папки и мамки её. Бабки и дедки. Братья и сестры.

Олег приблизился с замиранием сердца, ступая осторожно, будто башня могла вот-вот подломиться и опрокинуться. Глянул в узкую бойницу. На площади под башней собрался народ. Мужчины в кафтанах и полушубках, вооруженные ружьями или пиками, саблями и бердышами. Женщины с детьми, седобородые старики и старухи в платках. Горели костры, тут и кашеварили, тут же кто и спал, кто ел, а кто оружие чинил. Жужжала толпа невнятным говором, скрипели ремни, постукивали звонко наковальнями кузницы. С площади разбегались в город узкие улочки. Дома, кое-где прикрытые целыми ещё соломенными крышами, но большей частью с прорехами в небо, черные, погорелые от пушечных бомбардировок, чадили едва заметно. И в гаревом дыму этом гордо держала зелёный купол колоколенка. Олег глядел на неё в тяжелом чувстве узнавания и не мог отделаться от уверенности, что уже стоял так вот, и глядел с высоты на эту зеленоголовую белокаменную церковь.

А Сивоус продолжал глухо:

— Все они, как и я, за неё умереть рады, за нашу дочечку. И она за нас. Сказывал Васька-юродивый — придет ворог лютый город жечь, а ключом к городу будет княжна наша Любава. Как услышала она, что люду всему через неё погибель приключится, решила наша ласточка улететь далёко-далёко, где не сыщут её, уйти темными протоками в неведомое. Только чтобы нас всех, бедных, спасти. Деток малых и старух пожалела, а себя пожертвовала.

Сивоус, склонив голову, прошел к другой стене и усы его седые качал ветер:

— Гляди да не отворачивайся.

Едва сдерживая подступившую вдруг тошноту, Олег украдкой глянул через плечо старика за зубцы крепостной стены.

То, что он увидел, оглушило его, словно удар молотом. И он разом сообразил, где находился. У бойницы Николиной башни Белой крепости, что в городском парке. Здесь он простаивал в детстве часами и глядел вниз, на застроенный серыми пятиэтажками район Подолья, воображая себя полководцем, озирающим вражье войско.

Теперь Подолья не было. Сколько хватало глаз лежало заснеженное поле, заполненное людьми, повозками, лошадьми, шатрами и палатками, подсвеченное до самого горизонта рыжими огнями костров войскового стана. Влажный весенний ветер, проходя сквозь него, дышал ему в лицо тяжелыми запахами лошадиного пота, навоза и пороха, кожи и металла, дыма и золы, кипящего варева и подгоревшего мяса. Трепыхались на этом ветру конские хвосты торчащих высоко над палатками и навесами бунчуков. Хлопали тяжелые стяги и вымпелы. Выше всех вздымалась четырехполосная, красно-белая хоругвь Короля Польского и Шведского, Великого Государя, Царя и Великого Князя всея Руси Владислава Четвертого Вазы.

— Это… что же это? — только пробормотал Олег.

— Это погибель наша, — проговорил тяжело Сивоус. — Некому за нас постоять. Некому заступиться. Думал я, что ты, богатырь, за нас встанешь, защитишь. Ошибся я.

Олег промолчал, тяжело дыша. В голове его сошлись все запавшие шестерёнки. Странным стечением обстоятельств Олег оказался в своей детской мечте, в той самой ожившей картинке героической обороны крепости тысяча шестьсот тридцать четвертого. Здесь он мечтал очутиться с того самого мгновения, как прочёл в музейном фолианте о судьбе несчастной княжны и погибших горожан. Как Олег хотел это исправить! Ночами не спал, в секцию фехтования записался и лазал со своей спортивной саблей на Николину башню, воображая себя идущим на спасение княжны героем. Олег мечтал вдохнуть весенний ветер тысяча шестьсот тридцать четвертого, услышать хлопанье хоругви на ветру и спасти обречённых горожан, как мечтает, наверное, каждый мальчишка о сказке, в которой он станет рыцарем без страха и упрека, героем для людей!

— Я могу помочь. Могу, — проговорил Олег твердо.

Старик с прищуром глянул:

— Ты ведь сказал, что не знаешь, как выходит у тебя в протоки нырять.

— Но ведь получается у меня само! — вырвалось у Олега.

— В том-то и дело, что само, — покачал Сивоус головой тяжело. — Кто знает, когда тебе приспичит и как? Куда понесёт? Нет, хлопец, это не помощь будет, одна беда.

Побарабанил он пальцами по эфесу сабли, усы пригладил:

— Вижу, Олег, силу твою, хлопец. Страх — твоя сила. Страхом протоки открываешь, и ведёт он тебя, он — твой парус. А куда дунет тяга — туда и полетишь. Если враг тебя перехватит — конец нам всем. Сразу — конец.

Олег замотал головой:

— Эти протоки, это всё, ну, нырять там, — проговорил он горячо, — этому ведь можно научиться, верно?

Старик махнул рукой, словно услышал что-то пустяшное, лоб наморщил:

— Гляди, какое войско, гляди. Когда тут учиться? Некогда учиться, хлопец, — нахмурился и голову опустил. — Некогда.

И задумался надолго. А Олег вглядывался в него с надеждой, пока старик не поднял на него глаза:

— Помоги последний раз нам, хлопче. Осиротели мы без неё. Будто сердце вырвали. Верни её нам. С ней и дышать легче, и биться веселей. И укрепимся, и, Бог даст, осаду выдюжим до лета, а летом уж там, — он махнул ладонью весело. — Проживем! Воевода возвернётся, Пожарский поможет!

— Как же я могу? Я ведь не умею…

— Я ведь тебя поймал, хлопец? Поймал. Сделаю тягу, как сделал нынче. А ты будь с ней рядом и страху своему волю дай. Так испугайся, чтобы прям ног не чувствовал. Чтобы не держало тебя ничто, и протока раскроется. А ты её только держи крепко, не потеряй, прошу тебя, хлопец, не потеряй в протоке.

Старик сплюнул в свою громадную ладонь, ткнул в неё пальцем, пошептал что-то и Олег почувствовал, как земля ускользает из-под ног, темнеет небо:

— Удачи тебе, хлопец. И держи её крепко…