Неточные совпадения
— Петруха
говорит, чтобы
тебя с Яшуткой в училище отдать. Надо,
я понимаю… Без грамоты здесь — как без глаз!.. Да ведь одеть, обуть надо
тебя для училища!.. О, господи! На
тебя надежда!..
— А — в лес?! — сказал Илья и вдруг воодушевился. — Дедушка,
ты говорил, сколько годов в лесу жил — один! А нас — двое! Лыки бы драли!.. Лис, белок били бы…
Ты бы ружьё завёл, а
я — силки!.. Птицу буду ловить. Ей-богу! Ягоды там, грибы… Уйдём?..
—
Я её упреждал, — перестань, стерво!
Говорил — убью! Прощал ей… сколько разов прощал… Не вникла… Ну и вот!.. Пашка-то… сирота теперь… Дедушка… Погляди за ним…
Тебя вот бог любит…
—
Я ей
говорил: «Смотри, мамка! Он
тебя убьёт!..» Не слушала… Только просит, чтоб
я ему не сказывал ничего… Гостинцы за это покупала. А фетьфебель всё пятаки
мне дарил.
Я ему принесу записку, а он
мне сейчас пятак даст… Он — добрый!.. Силач такой… Усищи у него…
— Погоди! — вдруг сказал Илья. —
Я… выбегу на минуту…
Ты отцу не
говори, — ладно?
— Скорее…
Говорил я тебе — держи наготове иглу с ниткой… Так — нет, вздевать пришлось… Эх
ты!
— Да разве
я виню? О, господи! Жалею
я тебя!.. — хриплым голосом
говорила жена, и в горле у неё что-то переливалось. — Разве, думаешь,
я твоих трудов не вижу? Камнем господь положил
меня на шею
тебе. Умереть бы!.. Освободить бы
мне тебя!..
— Не моги так
говорить!
Я не люблю этих твоих речей.
Я тебя обижаю, не
ты меня!.. Но
я это не потому, что злой, а потому, что — ослаб. Вот, однажды, переедем на другую улицу, и начнётся всё другое… окна, двери… всё! Окна на улицу будут. Вырежем из бумаги сапог и на стёкла наклеим. Вывеска! И повалит к нам нар-род! За-акипит дело!.. Э-эх
ты! Дуй, бей, — давай углей! Шибко живём, деньги куём!
— Их —
ты!.. Выгнали
меня бабы! Пошёл, кричат, вон, изверг неестественный! Морда,
говорят, пьяная…
Я не сержусь…
я терпеливый… Ругай
меня, бей! только дай
мне пожить немножко!.. дай, пожалуйста! Эхма! Братья! Всем пожить хочется, — вот в чём штука! У всех душа одинакова, что у Васьки, что у Якова!..
Я тебя…» — он увидал, что Яков жалобно плачет, облокотясь на стол, а Маша стоит около него и
говорит тоже со слезами в голосе...
— Н-да… Коли сам, так — ладно! Ну, скажу
я тебе вот что: больше
ты со
мной, хозяином твоим — понимаешь? — хозяином! —
говорить так не смей! Запомни! Пошёл на своё место…
—
Ты мне зубов не заговаривай!
ты скажи — правду он
говорил?
— Ишь
ты какой! — воодушевлённо и негодуя
говорил Яков. — «Знать не хочу!» Эдак-то и
я скажу, и всякий дурак… Нет,
ты объясни — откуда огонь? О хлебе
я не спрошу, тут всё видно: от зерна — зерно, из зерна — мука, из муки — тесто, и — готово! А как человек родится?
— Надо бы, чтобы каждое человеческое дело перед совестью кругло было, как яичко, а тут… Тошно
мне… Ничего не понимаю… Сноровки к жизни у
меня нету, приверженности к трактиру
я не чувствую… А отец — всё долбит… «Будет,
говорит,
тебе шематонить, возьмись за ум, — дело делай!» Какое? Торгую
я за буфетом, когда Терентия нет… Противно
мне, но
я терплю… А от себя что-нибудь делать — не могу…
— Не верил
я, — думал, со зла
говорят, из зависти. Потом — стал верить… А коли и
ты, — значит…
— Эх! — тихо сказал Павел, —
я понимаю!.. Да надо
мне туда: дело у
меня… Скажу
я тебе… Илья! Горько
мне говорить про это…
— Не-ет… кабы ушла,
я бы в омут головой…
Говорит — или убей, или — не тронь…
Я,
говорит,
тебе тяжела… Души,
говорит, никому не дам…
—
Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И
тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо
говорю — завидую… А насчёт… всего прочего…
я вот что скажу: не люблю
я чуваш и мордву, противны они
мне! Глаза у них — в гною. Но
я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться
мне от реки?
Я верю — бог её очищает…
— Мой каприз! —
говорила ему Олимпиада, играя его курчавыми волосами или проводя пальцем по тёмному пуху на его губе. —
Ты мне нравишься всё больше… У
тебя надёжное, твёрдое сердце, и
я вижу, что, если
ты чего захочешь, — добьёшься…
Я — такая же… Будь
я моложе — вышла бы за
тебя замуж… Тогда вдвоём с
тобой мы разыграли бы жизнь, как по нотам…
— «Что-о?..» — «И
меня — к угодникам!..» — «Как так?» — «Хочу,
говорит, помолиться за
тебя…» Петруха как рявкнет: «
Я те помолюсь!» А Яков своё: «Пусти!» Кэ-ек Петруха-то хряснет его в морду! Да ещё, да…
— Там — хозяин…
Мне поговорить с
тобой надо…
— Как бы хорошо-то, — вздыхая,
говорила девочка. — Весной бы и пошли мы. Все дни
я про это думаю, даже во сне снится, будто иду, иду… Голубчик! Он
тебя послушает — скажи, чтобы взял!
Я его хлеба не буду есть…
я милостину просить буду!
Мне дадут —
я маленькая… Илюша? Хочешь — руку поцелую?
— Ничего-о! —
говорила Маша, подойдя вплоть к нему. — И поцеловала бы — велика важность! Петруха хуже
тебя, а
я у него за каждый кусок целую…
Мне и противно, а он
мне велит — целуй! Да ещё щупает
меня и щиплет, — срамник!
— Много значит… н-да-а! Это
ты… тово… правильно
говоришь… Денег
я не могу взять от
тебя… это оставим, как решили… А насчёт Машки — подумать надо…
—
Мне до сыщиков и всех твоих поступков никакого дела нет.
Говори прямо — зачем
ты меня позвала?
— А-а! Обиделся
ты, — так! Ну,
мне не до того теперь… Вот что: вызовет
тебя следователь, станет расспрашивать, когда
ты со
мной познакомился, часто ли бывал, —
говори всё, как было, по правде… всё подробно, — слышишь?
— Не стоял. Захотел бы
ты — его не было бы… Не намекала
я тебе, не
говорила разве, что могу всегда прогнать его?
Ты молчал да посмеивался, —
ты ведь никогда по-человечески не любил
меня…
Ты сам, по своей воле, делил
меня с ним пополам…
—
Я не хочу молчать! —
говорила она. — Молоденький такой… здоровый, любимый
мною… что
ты мне сделал? Сказал
ты мне: «Ну, выбирай, Олимпиада, —
я или он»? Сказал
ты это? Нет,
ты — кот, как все коты…
— Что будет, то будет! — тихо и твёрдо сказал он. — Захочет бог наказать человека — он его везде настигнет. За слова твои — спасибо, Липа… Это
ты верно
говоришь —
я виноват пред
тобой…
Я думал,
ты… не такая. А
ты — ну, хорошо!
Я — виноват…
—
Ты — скорее приходи ко
мне… Скрываться не надо нам… Скорее! — тревожно
говорила ему Олимпиада.
— На слова твои
мне сказать нечего… — горячо
говорил он. — Одно скажу — нас не жаль никому… ну, и нам жалеть некого!.. Хорошо
говорила ты… Хорошая
ты моя… люблю
тебя… ну не знаю как! Не словами это можно сказать…
— А что?.
Я ничего не знаю. Слышал
я раз, — дяде твоему он
говорил, — что-то вроде того, будто
ты фальшивыми деньгами торгуешь… да ведь это так он, зря…
— Теперь они уже перестали… не являются! Только — сам Петруха начал… — смущённо и робко
говорил Терентий. —
Ты бы, Илюша, на квартирку куда-нибудь съехал — нашёл бы себе комнатёнку и жил?.. А то Петруха
говорит: «
Я,
говорит, тёмных людей в своём доме не могу терпеть,
я,
говорит, гласный человек…»
— И не люблю, — сказал Илья твёрдо. — Кого любить? за что? Какие
мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же
говорят: люби
меня, уважай
меня! Нашли дурака! Уважь
меня —
я тебя тоже уважу. Подай
мне мою долю,
я, может,
тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят…
— Поставил
мне Хренов задачу, чтобы
я к нему — ни ногой! В лавку,
говорит, изредка заходи, на шкалик дам. А в дом, как в рай, — и не надейся!.. Илья Яковлевич! Не будет ли от
тебя пятачка, чтобы
мне опохмелиться? Дай, сделай милость…
— Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в глаза — вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный… без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да за волосья, да ногами топтать и всяко, — избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет… Потом Петруха на
меня, — как зыкнет! «
Ты,
говорит… Гони,
говорит, вон Ильку…» Это-де
ты Яшку-то настроил супротив его… И орал он — до ужасти!.. Так
ты гляди…
— Чего не понимать? — спросил Илья, вздохнув и пожимая плечами. — Просто.
Я говорю: поставь
ты мне в жизни такое, что всегда бы незыблемо стояло; найди такое, что ни один бы самоумнейший человек ни обвинить, ни оправдать не мог… Найди такое! Не найдёшь… Нет такого предмета в жизни…
— «Опротивела душе моей жизнь моя, предамся печали моей, буду
говорить в горести души моей. Скажу богу: не обвиняй
меня, скажи
мне, за что
ты со
мной борешься? Хорошо ли для
тебя, что
ты угнетаешь, что
ты презираешь дело рук твоих…»
— Так повезло, что
мне пред
тобой теперь даже стыдно… право! По совести
говорю.
—
Я вот думаю, — медленно выговаривая слова, продолжал Илья, —
говоришь ты как будто и верно… но как-то нехорошо…
— Да
ты говори прямо! — сердито крикнул Илья. — Чего
меня укоряешь? Сама же за трёшницу продала её…
«Ага! Так
ты меня затем крепко обнимаешь, чтобы в карман
мне незаметно залезть?» — мысленно
говорил он Татьяне Власьевне. И тут же решил, пустив в оборот все свои деньги, выкупить магазин у сожительницы, порвать связь с нею. Решить это ему было легко. Татьяна Власьевна и раньше казалась ему лишней в его жизни, и за последнее время она становилась даже тяжела ему. Он не мог привыкнуть к её ласкам и однажды прямо в глаза сказал ей...
—
Тебе пора бросить эти ситцевые рубашки: порядочный человек должен носить полотняное бельё…
Ты, пожалуйста, слушай, как
я произношу слова, и учись. Нельзя
говорить — тыща, надо — тысяча! И не
говори — коли, надо
говорить — если. Коли, теперя, сёдни — это всё мужицкие выражения, а
ты уже не мужик.
—
Ты со
мной не
говори, Илья… — вновь спокойно и негромко сказал Павел. — Верь — не верь, но
меня не дразни…
Меня судьба довольно дразнит…
— Всё уж передумано… Впрочем,
я уйду… Что с
тобой говорить?
Ты — сыт…
мне не товарищ…
—
Говорит —
ты меня не любишь? И щиплет…
— Да-авно мы не видались! —
говорил он, глядя в лицо Ильи добрыми и грустными глазами. —
Поговорить бы… отца, кстати, нет… Вот что:
ты проходи-ка сюда… а
я мачеху попрошу поторговать…
— Это? Это — фисгармония. Отец купил за четвертную, для
меня… «Вот,
говорит, учись. А потом, хорошую куплю,
говорит, поставим в трактире, и будешь
ты для гостей играть… А то-де никакой от
тебя пользы нет…» Это он ловко рассчитал — теперь в каждом трактире орган есть, а у нас нет. И
мне приятно играть-то…
— Читаю
я теперь, брат, одну историю, —
говорил Яков, — называется «Юлия, или подземелье замка Мадзини»… Очень интересно!.. А
ты как по этой части?
— Перестань, — сказал Лунёв. — Что
ты меня учишь? Как хочу, так и делаю… Как хочу, так и живу… Надоели вы
мне все… Ходите,
говорите…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «
Я булавочку,
я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.