Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их
стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Неточные совпадения
Ей вдруг
стало трудно дышать. Широко открыв глаза, она смотрела на сына, он казался ей чуждым. У него был другой голос — ниже, гуще и звучнее. Он щипал пальцами
тонкие, пушистые усы и странно, исподлобья смотрел куда-то в угол. Ей
стало страшно за сына и жалко его.
Стал слышен свист. Он извивался в тишине
тонкой струйкой, печальный и мелодичный, задумчиво плутал в пустыне тьмы, искал чего-то, приближался. И вдруг исчез под окном, точно воткнувшись в дерево стены.
— Да! — сказала Сашенька. Она теперь снова
стала стройной и
тонкой, как прежде. Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза
стали огромными и под ними легли темные пятна.
Голос его изменился, лицо
стало серьезнее. Он начал спрашивать ее, как она думает пронести на фабрику книжки, а мать удивлялась его
тонкому знанию разных мелочей.
Кончив с этим, они снова
стали вспоминать о своем родном селе: он шутил, а она задумчиво бродила в своем прошлом, и оно казалось ей странно похожим на болото, однообразно усеянное кочками, поросшее
тонкой, пугливо дрожащей осиной, невысокою елью и заплутавшимися среди кочек белыми березами.
Хохол заметно изменился. У него осунулось лицо и отяжелели веки, опустившись на выпуклые глаза, полузакрывая их.
Тонкая морщина легла на лице его от ноздрей к углам губ. Он
стал меньше говорить о вещах и делах обычных, но все чаще вспыхивал и, впадая в хмельной и опьянявший всех восторг, говорил о будущем — о прекрасном, светлом празднике торжества свободы и разума.
На синеватых белках глаз явились
тонкие красные жилки, как будто он долго не спал, нос у него
стал хрящеватее, хищно загнулся.
Какая-то женщина принесла ведро воды и
стала, охая и причитая, обмывать лицо Рыбина. Ее
тонкий, жалобный голос путался в словах Михаила и мешал матери понимать их. Подошла толпа мужиков со становым впереди, кто-то громко кричал...
Мышь пробежала по полу. Что-то сухо и громко треснуло, разорвав неподвижность тишины невидимой молнией звука. И снова
стали ясно слышны шорохи и шелесты осеннего дождя на соломе крыши, они шарили по ней, как чьи-то испуганные
тонкие пальцы. И уныло падали на землю капли воды, отмечая медленный ход осенней ночи…
Стало тихо, несколько секунд ухо матери слышало только
тонкий, торопливый скрип пера по бумаге и биение своего сердца.
Она отшатнулась от Людмилы, утомленная волнением, и села, тяжело дыша. Людмила тоже отошла, бесшумно, осторожно, точно боясь разрушить что-то. Она гибко двигалась по комнате, смотрела перед собой глубоким взглядом матовых глаз и
стала как будто еще выше, прямее,
тоньше. Худое, строгое лицо ее было сосредоточенно, и губы нервно сжаты. Тишина в комнате быстро успокоила мать; заметив настроение Людмилы, она спросила виновато и негромко...
Вероятно, оттого что горло заплыло жиром, голос у него изменился,
стал тонким и резким. Характер у него тоже изменился: стал тяжелым, раздражительным. Принимая больных, он обыкновенно сердится, нетерпеливо стучит палкой о пол и кричит своим неприятным голосом:
Пурга в горах — обычное явление, если вслед за свежевыпавшим снегом поднимается ветер. Признаки этого ветра уже налицо: тучи быстро бежали к востоку; они
стали тоньше, прозрачнее, и уже можно было указать место, где находится солнце.
Он остановился, чтобы отхлебнуть чаю. Видимо было, что собственный рассказ расшевелил Тимоху. Глаза его искрились, лицо
стало тоньше и умнее… У каждого из нас есть свой выдающийся период в жизни, и теперь Тимофей развертывал перед нами свою героическую поэму.
Нога, другая нога — неужели все кончено? Нерешительно раскрывает глаза и видит, как поднимается, качаясь, крест и устанавливается в яме. Видит, как, напряженно содрогаясь, вытягиваются мучительно руки Иисуса, расширяют раны — и внезапно уходит под ребра опавший живот. Тянутся, тянутся руки,
становятся тонкие, белеют, вывертываются в плечах, и раны под гвоздями краснеют, ползут — вот оборвутся они сейчас… Нет, остановилось. Все остановилось. Только ходят ребра, поднимаемые коротким, глубоким дыханием.
Неточные совпадения
Из
тонкой из пеленочки // Повыкатали Демушку // И
стали тело белое // Терзать и пластовать.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг
стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие
тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Детскость выражения ее лица в соединении с
тонкой красотою
стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Молодой дьякон, с двумя резко обозначавшимися половинками длинной спины под
тонким подрясником, встретил его и тотчас же, подойдя к столику у стены,
стал читать правила.
Она отклонилась от него, выпростала, наконец, крючок из вязанья, и быстро, с помощью указательного пальца,
стали накидываться одна за другой петли белой, блестевшей под светом лампы шерсти, и быстро, нервически
стала поворачиваться
тонкая кисть в шитом рукавчике.