Неточные совпадения
— А можно так жить, чтобы
и ходить везде
и всё видеть,
только бы меня никто не видал?
При жизни мать рассказала Евсею несколько сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала по крыше
и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в трубу
и плачевно выла там на разные голоса. Мать говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно
и то же слово — мальчику казалось, что
всё, о чём она говорит, она видит во тьме,
только — неясно видит.
— Что он ей наговорил — понять нельзя, но
только она
всё о бесах лепечет
и что небо чёрное, в дырьях, а сквозь дырья огонь видно, бесы в нём кувыркаются, дразнят людей. Разве можно этакое младенчику рассказывать?
— Я — не пугал, я
только так, — она
всё жалуется: я, говорит,
только чёрное вижу, а ты —
всё… Я
и стал говорить ей, что
всё чёрное, чтобы она не завидовала… Я вовсе не пугал…
День отъезда из села стёрся в памяти мальчика, он помнил
только, что когда выехали в поле — было темно
и странно тесно, телегу сильно встряхивало, по бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше ехали, земля становилась обширнее
и светлее. Дядя
всю дорогу угрюмился, на вопросы отвечал неохотно, кратко
и невнятно.
Он видел её
только по вечерам перед ужином
и то не каждый день; её жизнь казалась ему таинственной,
и вся она, молчаливая, с белым лицом
и остановившимися глазами, возбуждала у него неясные намеки на что-то особенное.
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она
всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно
и плотью
и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку
только в старости.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку
и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых
и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников
и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо
и всё порицал.
Только рассказывая — кто, от чего
и как умер, старик оживлялся
и говорил так, точно дела смерти были самые мудрые
и интересные дела на земле.
— Вас тоже обижают… Я видел, вы плакали… Это вы не оттого плакали, что были тогда выпивши, — я понимаю. Я много понимаю —
только всё вместе не могу понять. Каждое отдельное я вижу до последней морщинки,
и рядом с ним совсем даже
и непохожее — тоже понимаю, а — к чему это
всё? Одно с другим не складывается. Есть одна жизнь
и — другая ещё…
— Этого никто не хочет! — задумчиво проговорил Пётр, снова раскинув карты
и озабоченно поглаживая щёку. — Потому ты должен бороться с революционерами — агентами иностранцев, — защищая свободу России, власть
и жизнь государя, — вот
и всё. А как это надо делать — увидишь потом…
Только не зевай, учись исполнять, что тебе велят… Наш брат должен смотреть
и лбом
и затылком… а то получишь по хорошему щелчку
и спереди
и сзади… Туз пик, семь бубен, десять пик…
— Конечно, Тимофей Васильевич, судьбе жизни на хвост не наступишь, по закону господа бога, дети растут, старики умирают,
только всё это нас не касается — мы получили своё назначение, — нам указали: ловите нарушающих порядок
и закон, больше ничего! Дело трудное, умное, но если взять его на сравнение — вроде охоты…
О революционере большинство говорило равнодушно, как о человеке надоевшем, иногда насмешливо, как о забавном чудаке, порою с досадой, точно о ребёнке, который озорничает
и заслуживает наказания. Евсею стало казаться, что
все революционеры — пустые люди, несерьёзные, они сами не знают, чего хотят,
и только вносят в жизнь смуту, беспорядок.
Пухлый
и белый, он был солиден, когда молчал, но как
только раздавался его тонкий, взвизгивающий голос, похожий на пение железной пилы, когда её точит подпилок,
всё на нём — чёрный сюртук
и орден, камни
и борода — становилось чужим
и лишним.
Говорил он долго, иногда целый час, не отдыхая, спокойно, одним
и тем же голосом
и только слова — должен, должны — произносил как-то особенно, в два удара: сперва звонко выкрикивал: — «доллл…» —
и, шипящим голосом оканчивая: — «жженн», — обводил
всех синими лучами стеклянного взгляда. Это слово хватало Евсея за горло
и душило.
Климков зашёл в трактир, сел за столик у окна, спросил себе чаю
и начал прислушиваться к говору людей. Их было немного,
всё рабочие, они ели
и пили, лениво перебрасываясь краткими словами,
и только откуда-то из угла долетал молодой, неугомонный голос...
Такая роль считалась опасной, но за предательство целой группы людей сразу начальство давало денежные награды,
и все шпионы не
только охотно «захлёстывались», но даже иногда старались перебить друг у друга счастливый случай
и нередко портили дело, подставляя друг другу ножку. Не раз бывало так, что шпион уже присосался к кружку рабочих,
и вдруг они каким-то таинственным путём узнавали о его профессии
и били его, если он не успевал вовремя выскользнуть из кружка. Это называлось — «передёрнуть петлю».
Припоминая позорные для женщины слова, он покрывал ими стройную высокую фигуру Ольги, желая испачкать грязью
всю её, затемнить с ног до головы. Но ругательства не приставали к ней,
и хотя Евсей упорно будил в себе злость, но чувствовал
только обиду.
— Это мне
все равно! — сказал Евсей, не глядя на девицу
и отодвигаясь от неё. —
Только — скажи ей, что она мне не нравится
и пускай уйдёт…
И однажды, когда бунтовщик крикнул: «
Только народ — истинный
и законный хозяин жизни! Ему
вся земля
и вся воля!» — в ответ раздался торжествующий рёв: «Верно, брат!»
— Я, Тимофей Васильевич, уйду! Вот, как
только устроится
всё, я
и уйду. Займусь, помаленьку, торговлей
и буду жить тихо, один…
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай
и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин.
И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя в центре,
и этакая тишина вокруг, а глаза у
всех — как шилья… Пропал, думаю…
— Ну, удушил
и всё…
Только с того времени, как увижу или услышу — убили человека, — вспоминаю его… По моему, он один знал, что верно… Оттого
и не боялся…
И знал он — главное — что завтра будет… чего никто не знает. Евсей, пойдём ко мне ночевать, а? Пойдём, пожалуйста!
Вдали родился воющий шум
и гул, запели, зазвенели рельсы; в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь
всё гуще
и темнее. Евсей торопливо, как
только мог, взошёл на путь, опустился на колени, потом улёгся поперёк пути на бок, спиною к поезду, положил шею на рельс
и крепко закутал голову полою пальто.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы
только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы
только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его?
только, знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Запиши
всех, кто
только ходил бить челом на меня,
и вот этих больше
всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)