Неточные совпадения
Дядя Пётр, кузнец, положив
руку на
голову мальчика, сказал...
Поэтому, когда Евсей видел, что Яшка идёт драться, Старик бросался на землю, крепко, как мог, сжимал своё тело в ком, подгибая колени к животу, закрывал лицо и
голову руками и молча отдавал бока и спину под кулаки брата.
И когда Евсей тихо подошёл из угла, он, положив ему на
голову тяжёлую жёсткую
руку, спросил...
Кузнец, не снимая
руки, оттолкнул
голову мальчика и, глядя ему в глаза, серьёзно сказал...
Бывало так: старик брал в
руки книгу, осторожно перебрасывал её ветхие страницы, темными пальчиками гладил переплёт, тихонько улыбался, кивая головкой, и тогда казалось, что он ласкает книгу, как что-то живое, играет с нею, точно с кошкой. Читая, он, подобно тому, как дядя Пётр с огнём горна, вёл с книгой тихую ворчливую беседу, губы его вздрагивали насмешливо, кивая
головой, он бормотал...
Все отшатнулись от дверей. Из сарая выскочил Кузин, сел на землю, схватился
руками за
голову и, вытаращив глаза, сипло завыл...
Покупатель снова поправил очки, отодвинулся от него и засвистал громче, искоса присматриваясь к старику. Потом, дёрнув
головой кверху, он сразу стал прямее, вырос, погладил седые усы, не торопясь подошёл к своему товарищу, взял из его
рук книгу, взглянул и бросил её на стол. Евсей следил за ним, ожидая чего-то беспощадного для себя. Но сутулый дотронулся до
руки товарища и сказал просто, спокойно...
Маленький, пыльный старик метался по лавке, точно крыса в западне. Он подбегал к двери, высовывал
голову на улицу, вытягивал шею, снова возвращался в лавку, ощупывал себя растерявшимися, бессильными
руками и бормотал и шипел, встряхивая
головой так, что очки его прыгали по лицу...
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в
руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув
голову, она дотронулась
руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и
руки её опустились вдоль тела…
Раиса взяла его на
руки, понесла, легко, точно ребёнка. Его жёлтая
голова лежала на розовом плече её, тёмные, сухие ноги вяло болтались, путаясь в белых юбках.
В углу, около постели, стенные часы нерешительно и негромко пробили раз — два; женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением
руки и села на постель. Поставив локти на колени, она сжала
голову ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали
руки, закрыли лицо плотной, тёмной завесой.
Все служащие, молодые и старые, имели нечто общее — одинаково измятые, потёртые, все они легко и быстро раздражались, кричали, оскалив зубы, размахивая
руками. Было много пожилых и лысых, несколько рыжих и двое седых: один — длинноволосый, высокий, с большими усами, похожий на священника, которому обрили бороду, другой — краснолицый, с огромною бородою и
голым черепом.
Сыщик странно усмехнулся, потрогал левой
рукой повязку на
голове, пощупал ухо.
Тяжёлый, грузный, обвязанный тряпками, он качался перед глазами Евсея и, казалось, был готов развалиться на части. Его тупой голос звучал беспокойно, левая
рука щупала
голову, грудь.
Дудка шагал не быстро, но широко, на ходу его тело качалось, наклоняясь вперёд, и
голова тоже кланялась, точно у журавля. Он согнулся, положил
руки за спину, полы его пиджака разошлись и болтались по бокам, точно сломанные крылья.
Яков почему-то захохотал, крепко потирая
руки. Через два дня к столу Евсея подошёл помощник пристава и какой-то сероглазый господин с круглой, гладко остриженной
головой и скучным, жёлтым лицом.
Услыхав за дверью тяжёлый грохот железа, он сел на пол, обнял
руками колени и опустил
голову.
Филипп Филиппович кивнул
головой, его неподвижная, точно вырезанная из дерева, борода покачнулась, и он протянул Евсею белую пухлую
руку с золотыми кольцами на коротких пальцах. Евсей закрыл глаза и отшатнулся.
Он снова забормотал, считая карты, а Евсей, бесшумно наливая чай, старался овладеть странными впечатлениями дня и не мог, чувствуя себя больным. Его знобило,
руки дрожали, хотелось лечь в угол, закрыть глаза и лежать так долго, неподвижно. В
голове бессвязно повторялись чужие слова.
— Сегодня я, — начал он, опустив
голову и упираясь согнутыми
руками в колени, — ещё раз говорил с генералом. Предлагаю ему — дайте средства, я подыщу людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, — всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, — мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом
голая танцевала, этого он не знает, и что дочь устроила себе выкидыш — тоже не знает…
Висели две картины, на одной охотник с зелёным пером на шляпе целовал толстую девицу, а другая изображала белокурую женщину с
голою грудью и цветком в
руке.
С первых же слов рассказа Маклаков заложил
руки с газетой за спину и, наклонив
голову, стал внимательно слушать, пошевеливая светлыми усами.
Климков пошёл, держа конверт в правой
руке на высоте груди, как что-то убийственное, грозящее неведомым несчастием. Пальцы у него ныли, точно от холода, и в
голове настойчиво стучала пугливая мысль...
Согнув крепкую шею, вытягивая вперёд
голову, Мельников хватает людей за плечи волосатой
рукой.
Мельников сидел в углу, схватив
голову руками, и качался, точно у него болели зубы. Не изменяя позы, он ответил...
Опустив
голову, Климков неловко и молча пожимал
руки новых знакомых и думал...
— Я могу дать шрифт, — сказал Евсей, вздохнув. Задача была кончена. Он сидел, наклонив
голову, сжимая между колен крепко стиснутые
руки, и прислушивался к словам девушки.
Чёрненький, неугомонный, подобно мухе, Зарубин вертел
головой, двигал ногами, его тонкие, тёмные
руки летали над столом, он всё хватал, щупал, обнюхивал. Евсей вдруг почувствовал, что Зарубин вызывает у него тяжёлое, тупое раздражение.
Все присмирели, замолчали. Из кабинета вышел Ясногурский, его оттопыренные мясистые уши прилегли к затылку, и весь он казался скользким, точно кусок мыла. Расхаживая в толпе шпионов, он пожимал им
руки, ласково и смиренно кивал
головой и вдруг, уйдя куда-то в угол, заговорил оттуда плачущим голосом...
Он выкрикнул последние слова речи, замолчал на минуту, а потом поднял
руки над
головой и начал снова...
Он странно подпрыгнул и, расталкивая толпу шпионов, ушёл. Теперь на его месте стоял Саша. Высокий и сутулый, он высунул
голову вперёд, молча оглядывая всех красными глазами и потирая
руки.
Веков вздрогнул, склонил
голову к окну, прислушался и, подняв
руку кверху, побледнел.
Над
головами людей реяли флаги, подобно красным птицам, и, оглушённый кипящим шумом, Климков видел в первых рядах толпы бородатую фигуру Мельникова, — он держал обеими
руками короткое древко, взмахивал им, и порою материя флага окутывала ему
голову красной чалмой.
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали
руками, кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив
голову, точно бык, шёл Мельников с тяжёлою палкой в
руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в землю, ноги поднимал высоко и, должно быть, с большой силою топал о землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и
голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
За ним, подпрыгивая и вертя шеями, катились по мостовой какие-то тёмные и серые растрёпанные люди, они поднимали
головы и
руки кверху, глядя в окна домов, наскакивали на тротуары, сбивали шапки с прохожих, снова подбегали к Мельникову и кричали, свистели, хватались друг за друга, свиваясь в кучу, а Мельников, размахивая флагом, охал и гудел, точно большой колокол.
Мельников тряхнул
головой, поглядел на свои большие
руки и каким-то пьяным голосом пробормотал...
Толкнув ногами землю, он подпрыгнул вверх и согнул ноги в коленях. Его больно дёрнуло за ушами, ударило в
голову каким-то странным, внутренним ударом; ошеломлённый, он всем телом упал на жёсткую землю, перевернулся и покатился вниз, цепляясь
руками за корни деревьев, стукаясь
головой о стволы, теряя сознание.