Неточные совпадения
Они сразу выдали людям свой грех: Матвей ходил как во сне, бледный, с томными
глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в
глазах её вспыхнул тревожный, но
добрый и радостный огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала по двору и по дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями по бёдрам, вскрикивала...
Матвей чувствовал, что Палага стала для него ближе и дороже отца; все его маленькие мысли кружились около этого чувства, как ночные бабочки около огня. Он добросовестно старался вспомнить
добрые улыбки старика, его живые рассказы о прошлом, всё хорошее, что говорил об отце Пушкарь, но ничто не заслоняло, не гасило любовного материнского взгляда милых
глаз Палаги.
Матвею нравилось сидеть в кухне за большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных
глазах её появилась
добрая забота о чём-то.
Не мигая, он следил за игрою её лица, освещённого
добрым сиянием
глаз, за живым трепетом губ и ласковым пением голоса, свободно, обильно истекавшего из груди и словах, новых для него, полных стойкой веры. Сначала она говорила просто и понятно: о Христе, едином боге, о том, что написано в евангелии и что знакомо Матвею.
Гулял он с Воеводиной за слободою, на буграх, — она ему по плечо и толстовата,
глаза у ней навыкат,
добрые.
В рассказах постоялки таких людей было множество — десятки; она говорила о них с великой любовью,
глаза горели восхищением и скорбью; он скоро поддался красоте её повестей и уверовал в существование на земле великих подвижников правды и
добра, — признал их, как признавал домовых и леших Маркуши.
А этот и словам и времени меру знает, служит негромко, душевно и просто, лицо некрасиво, а
доброе и милое, только щёку всё подёргивает у него, и кажется, будто он моргает
глазом, дескать погодите, сейчас вот, сию минуту!
Он всё знает: заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит на него
добрый свой
глаз и за ухо его губами хватает, хорошо было на душе у меня. А он ворчит...
Тогда открывались светлые, острые
глаза, и лицо старца, — благообразное, спокойное, словно выточенное из кипарисового дерева, — сразу и надолго оставалось в памяти своим внушительным сходством с ясными,
добрыми ликами икон нового — «фряжского» — письма.
Там, в номере, к нему почти каждый день приходил отец Захария, человек тучный,
добрый и весёлый, с опухшими веками и больными
глазами в дымчатых очках, крестясь, садился за стол к самовару и говорил всегда одно и то же...
Она казалась ему то легкомысленной и
доброй, то — хитрой, прикрывающей за своим весельем какие-то тёмные мысли: иногда её круглые
глаза, останавливаясь на картах, разгорались жадно, и лицо бледнело, вытягиваясь, иногда же она метала в сторону Марфы сухой, острый луч, и ноздри её красивого носа, раздуваясь, трепетали.
Он скоро заметил, что каждый из новых знакомцев стремится говорить с ним один на один и что с
глаза на
глаз все люди приятнее,
добрее, интереснее, чем в компании.
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на
глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая за больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она женщина толстая,
добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
Неточные совпадения
Спустили с возу дедушку. // Солдат был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На нем сюртук с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб
доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. //
Глаза — что угольки!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из
глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все
добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
— О нет, — сказала она, но в
глазах ее он видел усилие над собой, не обещавшее ему ничего
доброго.
— Чтобы делать
добро, вероятно, — сказал князь, смеясь
глазами.
Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его
добрый, веселый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих
глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце лица, было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним.