Неточные совпадения
Мальчик тихонько подошёл к окну и осторожно выглянул из-за косяка;
на скамье под черёмухой сидела Власьевна, растрёпанная, с голыми плечами, и было видно, как они трясутся. Рядом с нею, согнувшись,
глядя в землю, сидел с трубкою в зубах Созонт, оба они были покрыты густой сетью теней, и тени шевелились, точно стараясь как можно туже опутать
людей.
—
Гляжу я
на тебя — ходишь ты тихонький и словно бы не здешний, думаю — уйдёт он за матерью своей, сирота, лишит кого-то счастья-радости любовной! Сбились мы все тут, как зайцы в половодье,
на острове маленьком, и отец твой, и я, и этот
человек, и всем нам каждому сиротство своё — как слепота!
Сердце Матвея больно замирало, руки тряслись, горло душила противная судорога. Он
глядел на всех жалобными глазами, держась за руку мачехи, и слова
людей царапали его, точно ногтями.
Большинство молчало, пристально
глядя на землю, обрызганную кровью и мозгом, в широкую спину трупа и в лицо беседовавших
людей. Казалось, что некоторые усиленно стараются навсегда запомнить все черты смерти и все речи, вызванные ею.
— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он
на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал
человека, а дьявол — кота и говорит ему:
гляди за всем, что
человек делает, глаз не спускай!
А Матвей стоял у печи и чувствовал себя бессильным помочь этой паре нужных ему, близких
людей, молчал, стыдясь
глядеть на их слёзы и кровь.
— А хожу, — говорит, — туда-сюда и
гляжу, где хорошие
люди, увижу — потрусь около них. Выглядел вас
на беседе тогда, сидите вы, как во сне, сразу видно, что
человек некорыстный и ничего вам от
людей не надо. Вот, теперь около вас поживу.
Гляжу я
на людей: с виду разномастен народ
на земле, а чуть вскроется нутро, и все как-то похожи друг
на друга бесприютностью своей и беспокойством души».
С этого и началось. Когда он вышел за ворота,
на улице, против них, стоял
человек в чуйке и картузе, нахлобученном
на нос. Наклоня голову, как бык, он
глядел из-под козырька, выпучив рачьи глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
И
на сей раз — не убежал. А Шакир, седой шайтан, с праздником, — так весь и сияет,
глядит же
на старика столь мило, что и
на Евгенью Петровну не
глядел так. Великое и прекрасное зрелище являет собою
человек, имеющий здравый ум и доброе сердце, без прикрасы можно сказать, что таковой весьма подобен вешнему солнцу».
— Ещё смешнее другим
людям глядеть на него, — тяжело выговорил Максим.
— Бог требует от
человека добра, а мы друг в друге только злого ищем и тем ещё обильней зло творим; указываем богу друг
на друга пальцами и кричим:
гляди, господи, какой грешник! Не издеваться бы нам, жителю над жителем, а посмотреть
на все общим взглядом, дружелюбно подумать — так ли живём, нельзя ли лучше как? Я за тех
людей не стою, будь мы умнее, живи лучше — они нам не надобны…
—
Гляжу я, брат,
на тебя — дивлюсь, какой ты чудной
человек!
И было страшно: только что приблизился к нему
человек как нельзя плотней и — снова чужой, далёкий, неприятный сидит
на том же месте, схлёбывая чай и
глядя на него через блюдечко всё [с] тою же знакомою, только немного усталою улыбкой.
«К чему клонит?» — соображал Матвей Савельев,
глядя, как
человек этот, зажав в колени свои сухие руки, трёт их, двигая ногами и покачиваясь
на стуле.
Сижу в «Лиссабоне», запел «Как за речкой зелен садик возрастал» — поднялся в углу
человек,
глядит на меня, и, знаешь, лицо эдакое праздничное, знатока лицо!
Худенький
человек, вынув часы, переспросил,
глядя на них...
На его жёлтом лице не отражалось ни радости, ни любопытства, ни страха, ничего — чем жили
люди в эти дни; глаза смотрели скучно и рассеянно, руки касались вещей осторожно, брезгливо; все при нём как будто вдруг уставали, и невольно грустно думалось,
глядя на него, что, пока есть такой
человек, при нём ничего хорошего не может быть.
— Конечно, летаю, — ответил он. — Но только с каждым годом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал под потолком. Ужасно смешно было
глядеть на людей сверху: как будто они ходят вверх ногами. Они меня старались достать половой щеткой, но не могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь я только прыгаю, — сказал Ромашов со вздохом. — Оттолкнусь ногами и лечу над землей. Так, шагов двадцать — и низко, не выше аршина.
Держа в руке, короткой и маленькой, как лапа ящерицы, кусок чего-нибудь съедобного, урод наклонял голову движениями клюющей птицы и, отрывая зубами пищу, громко чавкал, сопел. Сытый,
глядя на людей, он всегда оскаливал зубы, а глаза его сдвигались к переносью, сливаясь в мутное бездонное пятно на этом полумертвом лице, движения которого напоминали агонию. Если же он был голоден, то вытягивал шею вперед и, открыв красную пасть, шевеля тонким змеиным языком, требовательно мычал.
Неточные совпадения
Левин положил брата
на спину, сел подле него и не дыша
глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но
на лбу его изредка шевелились мускулы, как у
человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря
на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением
глядя на него. — Ну, что же ты можешь думать? Когда для меня нет
людей, нету, нету!… Ну хочешь ты, чтоб я никого не видала?
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь
на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий
человек. Однако ты мне не ответил
на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо
глядя в глаза Облонскому.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви
глядя на него, — я — как голодный
человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Дарья Александровна всем интересовалась, всё ей очень нравилось, но более всего ей нравился сам Вронский с этим натуральным наивным увлечением. «Да, это очень милый, хороший
человек», думала она иногда, не слушая его, а
глядя на него и вникая в его выражение и мысленно переносясь в Анну. Он так ей нравился теперь в своем оживлении, что она понимала, как Анна могла влюбиться в него.