Неточные совпадения
Больше всего дородная стряпуха любила говорить о колдунах, ведьмах и чародействе; эти рассказы Матвей
слушал жадно, и только они смягчали в нём непобедимое чувство неприязни к стряпухе.
Вдоль улицы, налитой солнцем, сверкали стёкла открытых окон, яркие пятна расписных ставен; кое-где на деревьях в палисадниках люди вывесили клетки с птицами; звонко пели щеглята, неумолчно трещали весёлые чижи; на окне у Базуновых задумчиво свистела зарянка — любимая птица Матвея: ему нравилось её скромное оперение, красная грудка и тонкие ножки, он любил
слушать её простую грустную песенку, птица эта заставляла его вспоминать о матери.
Вскоре отец захворал, недели две он валялся по полу своей комнаты на широкой серой кошме, весь в синих пятнах, и целые дни, сидя около него, мальчик
слушал хриплый голос, часто прерываемый влажным, глухим кашлем.
Слушая чудесные сказки отца, мальчик вспоминал его замкнутую жизнь: кроме лекаря Маркова и молодого дьячка Коренева, никто из горожан не ходил в гости, а старик Кожемякин почти никогда не гулял по городу, как гуляют все другие жители, нарядно одетые, с жёнами и детьми.
Долго не мог заснуть Матвей,
слушая крики, топот ног и звон посуды. Издали звуки струн казались печальными. В открытое окно заглядывали тени, вливался тихий шелест, потом стал слышен невнятный ропот, как будто ворчали две собаки, большая и маленькая.
Облокотясь на стол, отец
слушал их, выпятив губу и усмехаясь, а потом сказал...
«Как, кричит, меня не
слушать, а солдат
слушать?» По-русски он смешно ругался.
Язык старика неутомимо раскапывал пропитанный кровью мусор прошлого, а Матвей
слушал и боялся спокойствия, с которым старик говорил.
Но Матвей уже не мог
слушать, его вместилище впечатлений было не ёмко и быстро переполнялось. На солнечном припёке лениво и молча двигались задом наперёд синие канатчики, дрожали серые шнуры, жалобно скрипело колесо и качался, вращая его, квадратный мужик Иван. Сонно вздрагивали обожжённые солнцем метёлки лошадиного щавеля, над холмами струилось марево, а на одной плешивой вершине стоял, точно в воздухе, пастух.
Очарованный ими, вспоминая свои сны и откровенные суждения Пушкаря о женщинах, он вытянул шею, в сладком и трепетном волнении
слушая и следя.
Он
слушал молча, избегая её взгляда, боясь, как бы она не догадалась, что он видел её наготу.
— Он так умел сказывать, что
слушаешь, и — времени счёту нет!
Ведь только и живёшь, когда сон видишь да сказки
слушаешь.
«Этак-то легко! — думал он. — Только крикнуть, а тебя и
слушают, — легко!»
Позвали ужинать. Толстая и седая старуха — по прозвищу Живая Вода — подробно и со вкусом рассказывала о ранах Савки и стонах его; мужики, внимательно
слушая её льстивую речь, ухмылялись.
Палага, не выпуская руку пасынка, села у окна, он прислонился к её плечу и, понемногу успокаиваясь,
слушал задумчивую речь.
Никто меня не
слушает, не уважает, какая хозяйка я здесь?
Матвей
слушал, обливаясь холодным потом. Пришла Палага, он передал ей разговор в кухне, она тоже поблекла, зябко повела плечами и опустила голову.
— А ты
слушай: есть у меня верстах в сорока татарин на примете…
— Ничего! Держись!
Слушай команду, мотыль! Я, брат, — вот он я!
— Государь мой, — говорил чиновник жалобно и громко, — прошу
послушать превосходные и утешительные стихиры, сочинённые дядей моим, знаменитым пиитой и надворным…
Медленно проходя мимо этой мирной жизни, молодой Кожемякин ощущал зависть к её тихому течению, ему хотелось подойти к людям, сидеть за столом с ними и
слушать обстоятельные речи, — речи, в которых всегда так много отмечалось подробностей, что трудно было поймать их общий смысл.
Власьевна начала поучительно объяснять Палаге разницу между собаками, людьми и Собачьей Маткой, а Матвей,
слушая, ещё лишний раз вспомнил брезгливо оттопыренную губу отца.
Но теперь он начинал чувствовать к ним жадное любопытство чужого человека, ничем не похожего на них. Раньше он стыдился
слушать рассказы о хитрости женщин, о жадной их плоти, лживом уме, который всегда в плену тела их, а теперь он
слушал всё это внимательно и молча; смотрел в землю, и пред ним из неё выступали очертания нагого тела.
Пока они спорили, татарин, прищуривая то один, то другой глаз, играл сам с собою, а Матвей,
слушая крик старого солдата и всматриваясь в непоколебимое лицо Ключарева, старался понять, кто из них прав.
Он не спрашивал, откуда явилась клирошанка, кто она, точно боялся узнать что-то ненужное. И когда монастырская привратница, добрая старушка Таисия, ласково улыбаясь, спросила его: «
Слушаешь новую-то клирошанку?» — он, поклонясь ей, торопливо отошёл, говоря...
Татарин говорил долго, но Кожемякин не
слушал его, — из окна доносился тихий голос священника, читавшего отходную. На крыше бубновского дома сидели нахохлившись вороны, греясь на солнце.
На бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена церковь, кто-то крикнул, что отец Виталий помер в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно
слушать эти крики людей, невидимых в густом месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Потом Кожемякин стоял в церкви,
слушал, как священник, всхлипывая, читал бумагу про убийство царя, и навсегда запомнил важные, печальные слова...
— Молчи-ка! — сказал Кожемякин. —
Слушай, чего говорят…
Иногда играли в карты — в дураки и свои козыри, а то разговаривали о городских новостях или
слушали рассказы Маркуши о разных поверьях, о мудрости колдуний и колдунов, поисках кладов, шутках домовых и всякой нечистой силы.
Маркуша, удивлённо открыв рот, затрясся в припадке судорожного смеха, и волосатое лицо его облилось слезами, точно вспотело, а Матвей
слушал сиплый, рыдающий смех и поглядывал искоса на Борю, думая...
Но его не
слушали, — седой, полуслепой и красноглазый Иван укоризненно кричал...
Кожемякин перестал писать, наблюдая за постоялкой, — наклоня голову набок, поджав губы и прищурив глаза, она оперлась плечом о стену и, перебирая тонкими пальцами бахрому шали, внимательно
слушала.
Все замолчали,
слушая, как торопливо стучат по лестнице маленькие ноги и срываются со ступеней. Потом наверху заскрипела и хлопнула дверь.
— Но
послушайте, — мягче спросила она, — зачем же бог…
— Чудно вам думы наши
слушать.
Мужики до времени
слушали его, ухмылялись.
—
Послушайте, ведь всё это пагубно для вас, ведь вы — умнее этого, это — цепи для живой вашей души и страшная путаница, — страшная!
Матвей Савельев конфузливо опустил глаза, собираясь сказать, что слишком торопится она, трудно
слушать, а Наталья поспешно и милостиво молвила...
Матвей тоже вспомнил, как она в начале речи говорила о Христе:
слушал он, и казалось, что женщина эта знала Христа живым, видела его на земле, — так необычно прост и близок людям был он в её рассказе.
А она всё улыбалась ласковой, скользящей улыбкой и — проходила мимо него, всегда одинаково вежливая и сдержанная в словах. Три раза в неделю Кожемякин подходил на цыпочках к переборке, отделявшей от него ту горницу, где умерла Палага, и, приложив ухо к тонким доскам,
слушал, как постоялка учила голубоглазую, кудрявую Любу и неуклюжего, широколицего Ваню Хряпова.
— Вот,
слушайте, как мы ловили жаворонков! — возглашал Борис. — Если на землю положить зеркало так, чтобы глупый жаворонок увидал в нём себя, то — он увидит и думает, что зеркало — тоже небо, и летит вниз, а думает — эх, я лечу вверх всё! Ужасно глупая птица!
Сидел не шевелясь, стараясь не видеть своего лица, уродливо отражённого светлою медью, и напряжённо
слушал, когда, наконец, застучат по лестнице её твёрдые шаги.
—
Послушайте, зачем вы это записали?
— Нет, пожалуйста! Но —
послушайте, доктор у вас есть?
— Ну, благодарю вас! Довольно, я не стану больше
слушать…
—
Слушала я тогда, как вы говорили, и очень горячности вашей удивлялась!