Неточные совпадения
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в
том,
что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала,
что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в
том,
что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко,
чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Они и
тем еще похожи были друг на друга,
что все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись ее.
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в
тот угол, где потемнее, и как будто ждала,
что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже не нравились такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими. Первый раз он дал их года два
тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве, видя,
что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как будто он — игрушка: пожмут ее — пищит.
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое,
чего мальчик не замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось,
что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для
того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Но чаще Клим, слушая отца, удивлялся: как он забыл о
том,
что помнит отец? Нет, отец не выдумал, ведь и мама тоже говорит,
что в нем, Климе, много необыкновенного, она даже объясняет, отчего это явилось.
Клим тотчас догадался,
что нуль — это кругленький, скучный братишка, смешно похожий на отца. С
того дня он стал называть брата Желтый Ноль, хотя Дмитрий был розовощекий, голубоглазый.
Трудно было понять,
что говорит отец, он говорил так много и быстро,
что слова его подавляли друг друга, а вся речь напоминала о
том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
Клим довольно рано начал замечать,
что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не вызывало у него никаких представлений, до
той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово...
И вообще,
чем дальше,
тем все труднее становилось понимать взрослых, — труднее верить им.
— Нет, — как он любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная,
что он сделал
то,
чего хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
Вместе с
тем он замечал,
что дети все откровеннее не любят его.
Клим догадывался,
что они завидуют его славе, — славе мальчика исключительных способностей, но все-таки это обижало его, вызывая в нем
то грусть,
то раздражение.
Клим понимал,
что Лидия не видит в нем замечательного мальчика, в ее глазах он не растет, а остается все таким же, каким был два года
тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят,
что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а
то будут все одни и
те же люди, а потом они умрут и уж никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит,
что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь,
что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился
тем,
что Лидия относится к нему лучше,
чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Старшая, Варя, отличалась от сестры своей только
тем,
что хворала постоянно и не так часто, как Любовь, вертелась на глазах Клима.
Это нельзя было понять,
тем более нельзя,
что в первый же день знакомства Борис поссорился с Туробоевым, а через несколько дней они жестоко, до слез и крови, подрались.
Но добродушного, неуклюжего Дмитрия любили за
то,
что он позволял командовать собой, никогда не спорил, не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные, невыгодные роли.
Любили и за
то,
что Дмитрий умел, как-то неожиданно и на зависть Клима, овладевать вниманием детей, рассказывая им о гнездах птиц, о норах, о логовищах зверей, о жизни пчел и ос.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в
ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось,
что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
И быстреньким шепотом он поведал,
что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для
того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также,
что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато;
что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и
что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал,
что Варавка сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову,
тот, тряхнув головой, пробормотал...
Клим нередко ощущал,
что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось,
что Дронов лжет только для
того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше,
чем взрослых, особенно после
того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей было стыдно.
Споры с Марьей Романовной кончились
тем,
что однажды утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла, не простясь ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а другой прижимая к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
Привыкнув наблюдать за взрослыми, Клим видел,
что среди них началось что-то непонятное, тревожное, как будто все они садятся не на
те стулья, на которых привыкли сидеть.
Как раньше, он смотрел на всех
теми же смешными глазами человека, которого только
что разбудили, но теперь он смотрел обиженно, угрюмо и так шевелил губами, точно хотел закричать, но не решался.
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а
тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала,
что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не обнимал, это было бы неприлично.
Не желая, чтоб она увидала по глазам его,
что он ей не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых он уже знал,
что мужчина становится на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе не нужно вставать на колени для
того, чтоб снять с юбки гусеницу.
Клим думал, но не о
том,
что такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а о
том, почему, за
что не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо и обидно? Отец, дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка спрашивала...
— В сущности, в сущности, — передразнивал Варавка. — Черт ее побери, эту вашу сущность! Гораздо важнее
тот факт,
что Карл Великий издавал законы о куроводстве и торговле яйцами.
Дед Аким устроил так,
что Клима все-таки приняли в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы. В первые же дни, после
того, как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
Искусственная его задумчивость оказалась двояко полезной ему: мальчики скоро оставили в покое скучного человечка, а учителя объясняли ею
тот факт,
что на уроках Клим Самгин часто оказывался невнимательным.
— Да, он глуп, но — в меру возраста. Всякому возрасту соответствует определенная доза глупости и ума.
То,
что называется сложностью в химии, — вполне законно, а
то,
что принимается за сложность в характере человека, часто бывает только его выдумкой, его игрой. Например — женщины…
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал,
что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал,
что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о
том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
— Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось,
что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в
то,
что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
Но уже весною Клим заметил,
что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после
того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
— Молодец! Но все-таки ты не очень смущайся
тем,
что науки вязнут в зубах у тебя, — все талантливые люди учились плохо.
Ново и неприятно было и
то,
что мать начала душиться слишком обильно и такими крепкими духами,
что, когда Клим, уходя спать, целовал ей руку, духи эти щипали ноздри его, почти вызывая слезы, точно злой запах хрена.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о
том,
чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Бориса исключили из военной школы за
то,
что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не за
то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал,
что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
— Пусти, — сказал Клим, уже боясь,
что Борис ударит его, но
тот, тихонько и как бы упрашивая, повторил...
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел,
что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до
того,
что он забыл осторожность.
В один из
тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен,
чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
В
тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал не одетую снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось,
что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось,
что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет
тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
— Тут доказывается,
что монахи были врагами науки, а между
тем Джордано Бруно, Кампанелла, Морус…
Он считал товарищей глупее себя, но в
то же время видел,
что оба они талантливее, интереснее его. Он знал,
что мудрый поп Тихон говорил о Макарове...
Но это честное недоумение являлось ненадолго и только в
те редкие минуты, когда, устав от постоянного наблюдения над собою, он чувствовал,
что идет путем трудным и опасным.