Неточные совпадения
Самым авторитетным человеком у Премировых
был Кутузов, но, разумеется, не потому, что много и напористо говорил о
политике, а потому, что артистически
пел.
Искусство должно
быть свободно от
политики».
«
Политика дает много шансов
быть видимым, властвовать, это и увлекает людей, подобных Кутузову. Но вот такая фигура — что ее увлекает?»
— Ах, Клим, не люблю я, когда ты говоришь о
политике. Пойдем к тебе, здесь
будут убирать.
— То
есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве наукой вооружаются не для
политики? Я знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет, в лице его цивильных кафедр, — военная школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
Через минуту-две Самгин
был уверен, что этот человек, так ловко притворяющийся пьяным, совершенно трезв и завел беседу о
политике не для того, чтоб высказаться, а чтобы выпытать.
— Да — разве я о
политике! — звонко и горестно вскрикнул Диомидов. — Это не
политика, а — ложь! То
есть — поймите! — правда это, правда!
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов
политики. Странно
было слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
— Это —
политики поют, такие вот, как Самгин. Они, как староверы, «Опоньское царство» выдумали себе, со страха жизни.
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в
политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно
быть религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это
политика? Люди хотят
быть нищими… Во Франции революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали короля в своих руках, тогда как у вас, то
есть у нас, очень трудно понять — кто делает революцию?
Все это текло мимо Самгина, но
было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных
политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов
были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное
было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
— Дом продать — дело легкое, — сказал он. — Дома в цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются в Москву. Давай,
выпьем. Заметил, какой студент сидит? Новое издание… Усовершенствован. В тюрьму за
политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
— Именно — это! — снова подтвердил Пыльников. — То
есть сначала это, затем уже
политика власти — самодержавной власти, разумеется…
Говорили о господе Иисусе,
О жареном гусе,
О
политике, поэзии,
Затем — водку
пить полезли...
«Дронов выпросит у этого кота денег на газету и уступит ему женщину, подлец, — окончательно решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его сильнее, чем можно
было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи. — А эта еврейка — права. Вопросами внешней
политики надобно заняться. Да».
— Я в
политике ни черта не смыслю, но вы, милый мой, превосходно отделали их… А этот Платон — вы ему не верьте. Он — дурак, но хитрый. И — сластоежка. Идемте, сейчас я
буду развлекать публику.
Его беспокоил Шемякин, но он
был совершенно уверен, что Дронов не помешает ему, и его нисколько не смущал интерес Таисьи к
политике.
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не ссылали, черт его знает что за город, жителя в нем две тысячи триста человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно
быть, она серьезно втяпалась в
политику…
По-моему, вывод подсказывался такой: ежели мы не хотим
быть колонией Европы, должны усердно заняться расширением границ, то
есть колониальной
политикой.
— В тех формах, как она
есть,
политика идет мимо коренных вопросов жизни. Ее основа — статистика, но статистика не может влиять, например, на отношения половые, на положение и воспитание детей при разводе родителей и вообще на вопросы семейного быта.
— Я к тому, что крестьянство, от скудости своей, бунтует, за это его розгами порют, стреляют, в тюрьмы гонят. На это — смелость
есть. А выселить лишок в Сибирь али в Азию — не хватает смелости! Вот это — нельзя понять! Как так? Бить не жалко, а переселить — не решаются? Тут, на мой мужицкий разум,
политика шалит. Балует политика-то. Как скажете?
— Я никогда не
был членом партии… какой-либо и о
политике с этой дамой не беседовал.
«Дмитрий нашел ‹смысл› в
политике, в большевизме. Это — можно понять как последнее прибежище для людей его типа — бездарных людей. Для неудачников. Обилие неудачников — характерно для русской интеллигенции. Она всегда смотрела на себя как на средство, никто не учил ее
быть самоцелью, смотреть на себя как на ценнейшее явление мира».