Неточные совпадения
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным
и бесстыдным. Тревога Макарова была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о том, как разыграется его первый
роман,
и уже знал, что героиня
романа — Лидия.
Обычные, многочисленные
романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой
роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки
и читает серьезные книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
— Зачем ты, Иван, даешь читать глупые книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «Что делать?», но ведь это же глупый
роман! Я пробовала читать его
и — не могла. Он весь не стоит двух страниц «Первой любви» Тургенева.
Он внезапно нашел, что
роман Лидии с Макаровым глупее всех
романов гимназистов с гимназистками,
и спросил себя...
— Ему не более пятидесяти, — вслух размышляла мать. — Он был веселый, танцор, балагур.
И вдруг ушел в народ, к сектантам. Кажется, у него был неудачный
роман.
Толстенькая
и нескладная, она часто говорила о любви, рассказывала о
романах, ее похорошевшее личико возбужденно румянилось, в добрых, серых глазах светилось тихое умиление старушки, которая повествует о чудесах, о житии святых, великомучеников.
Ее рассказы почти всегда раздражали Лидию, но изредка смешили
и ее. Смеялась Лидия осторожно, неуверенно
и резкими звуками, а посмеявшись немного, оглядывалась, нахмурясь, точно виноватая в неуместном поступке. Сомова приносила
романы, давала их читать Лидии, но, прочитав «Мадам Бовари», Лидия сказала сердито...
Почему-то невозможно было согласиться, что Лидия Варавка создана для такой любви.
И трудно было представить, что только эта любовь лежит в основе прочитанных им
романов, стихов, в корне мучений Макарова, который становился все печальнее, меньше пил
и говорить стал меньше да
и свистел тише.
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым
романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел
и заговорил угрюмо...
Но, как всегда,
и в этот раз Варавка незаметно привел его к необходимости сказать, что Лидия слишком часто встречается с Макаровым
и что отношения их очень похожи на
роман.
Все это —
и сумрак — напомнило Климу сцену из какого-то неинтересного
романа — проводы девушки, решившей служить гувернанткой, для того чтоб поддержать обедневшую семью свою.
Он сел в кресло, где сидела мать, взял желтенькую французскую книжку,
роман Мопассана «Сильна, как смерть», хлопнул ею по колену
и погрузился в поток беспорядочных дум.
Покачиваясь в кресле, Клим чувствовал себя взболтанным
и неспособным придумать ничего, что объяснило бы ему тревогу, вызванную приездом Лидии. Затем он вдруг понял, что боится, как бы Лидия не узнала о его
романе с Маргаритой от горничной Фени.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее
романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак.
И ему спокойней».
Он решил держаться с Лидией великодушно, как наиболее редкие
и благородные герои
романов, те, которые, любя, прощают все.
Науки не очень интересовали Клима, он хотел знать людей
и находил, что
роман дает ему больше знания о них, чем научная книга
и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
Она казалась наиболее удобной, потому что не имела обаяния женщины,
и можно было изучать, раскрыть, уличить ее в чем-то, не опасаясь попасть в глупое положение Грелу, героя нашумевшего
романа Бурже «Ученик».
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету
и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей
роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Неожиданный
роман приподнял его
и укрепил подозрение в том, что о чем бы люди ни говорили, за словами каждого из них, наверное, скрыто что-нибудь простенькое, как это оказалось у Нехаевой.
Он стал ходить к ней каждый вечер
и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что растет. Его
роман, конечно, был замечен,
и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством
и как бы поощрительно, Марина стала говорить еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей
и смотрел на Марину, обиженно мигая.
Кутузов промычал что-то, а Клим бесшумно спустился вниз
и снова зашагал вверх по лестнице, но уже торопливо
и твердо. А когда он вошел на площадку — на ней никого не было. Он очень возжелал немедленно рассказать брату этот диалог, но, подумав, решил, что это преждевременно:
роман обещает быть интересным, герои его все такие плотные, тельные. Их телесная плотность особенно возбуждала любопытство Клима. Кутузов
и брат, вероятно, поссорятся,
и это будет полезно для брата, слишком подчиненного Кутузову.
Клим уехал в убеждении, что простился с Нехаевой хорошо, навсегда
и что этот
роман значительно обогатил его. Ночью, в вагоне, он подумал...
— Вот что, Клим: Алина не глупее меня. Я не играю никакой роли в ее
романе. Лютова я люблю. Туробоев нравится мне.
И, наконец, я не желаю, чтоб мое отношение к людям корректировалось тобою или кем-нибудь другим.
«Может быть,
и я обладаю «другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно чувствуя, что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она нашла плохого героя для своего
романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она будет жестоко наказана за свое увлечение,
и тогда я…»
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский
роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную,
и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Бывали дни, когда она смотрела на всех людей не своими глазами, мягко, участливо
и с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем
романе с ним
и заплачет черными слезами.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают с деревьев в тень
и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще —
роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни,
и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный
роман или что-нибудь в этом роде. Было бы
и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива.
И — не умна.
Но, вспоминая, он каждый раз находил в этом
романе обидную незаконченность
и чувствовал желание отомстить Лидии за то, что она не оправдала смутных его надежд на нее, его представления о ней,
и за то, что она чем-то испортила в нем вкус женщины.
— От юности моея, еще от семинарии питаю недоверие к премудрости книжной, хотя некоторые светские сочинения, —
романы, например, — читывал
и читаю не без удовольствия.
— Да, голубчик, я влюбчива, берегись, — сказала она, подвинувшись к нему вместе со стулом,
и торопливо, порывисто, как раздевается очень уставший человек, начала рассказывать: — У меня уже был несчастный
роман, — усмехнулась она, мигая, глаза ее как будто потемнели.
— Так это было тяжко, так несчастно… Ну, — хорошо, говорю, хорошо, уходите! А утром — сама ушла. Он спал еще, оставила ему записку. Как в благонравном английском
романе. Очень глупо
и трогательно.
Она говорила о студентах, влюбленных в актрис, о безумствах богатых кутил в «Стрельне»
и у «Яра», о новых шансонетных певицах в капище Шарля Омона, о несчастных
романах, запутанных драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее рассказов всегда было интереснее формы, а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
— Людей, которые женщинам покорствуют, наказывать надо, — говорил Диомидов, — наказывать за то, что они в угоду вам захламили, засорили всю жизнь фабриками для пустяков, для шпилек, булавок, духов
и всякие ленты делают, шляпки, колечки, сережки — счету нет этой дряни!
И никакой духовной жизни от вас нет, а только стишки, да картинки, да
романы…
«Вот
и у меня неудачный
роман. Как это глупо. — Он вздохнул, барабаня пальцами по стеклу. — Но хорошо, что неопределенность кончилась
и я — свободен».
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь
романа Лескова «На ножах»; эту книгу
и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
Лютов — своим уродливым
и неудачным
романом, Иноков — нежеланием работать, Варавка — умением хватать, строить, богатеть.
Закуривая, она делала необычные для нее жесты, было в них что-то надуманное, показное, какая-то смешная важность, этим она заставила Клима вспомнить комическую
и жалкую фигуру богатой, но обнищавшей женщины в одном из
романов Диккенса. Чтоб забыть это сходство, он спросил о Спивак.
Вспоминать о Лидии он запрещал себе, воспоминания о ней раздражали его. Как-то, в ласковый час, он почувствовал желание подробно рассказать Варваре свой
роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его в ее глазах, затем рассердился на себя
и заодно на Варвару.
Он не сомневался, что в будущем, конечно, встретит необыкновенную женщину
и с нею испытает любовь, о которой мечтал до
романа с Лидией.
«Ведь не затеяла же она новый
роман», — размышлял он, наблюдая за Варварой, чувствуя, что ее настроение все более тревожит его,
и уже пытаясь представить, какие неудобства для него повлечет за собой разрыв с нею.
Он вспомнил, что в каком-то английском
романе герой, добродушный человек, зная, что жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой,
и мучился, представляя, как стыдно, неловко будет ему, когда придет жена,
и как трудно будет скрыть от нее, что он все знает, но, когда жена, счастливая, пришла, он выгнал ее.
— Я не по
романам жила, не по книжкам, а — по своей глупости, — неохотно проворчала Анфимьевна
и предупредила...
Варвару он все более забавлял, рассказывая ей смешное о провинциальной жизни, обычаях, обрядах, поверьях, пожарах, убийствах
и романах. Смешное он подмечал неплохо, но рассказывал о нем добродушно
и даже как бы с сожалением. Рассказывал о ловле трески в Белом море, о сборе кедровых орехов в Сибири, о добыче самоцветов на Урале, — Варвара находила, что он рассказывает талантливо.
— Да-с, — говорил он, — пошли в дело пистолеты. Слышали вы о тройном самоубийстве в Ямбурге? Студент, курсистка
и офицер. Офицер, — повторил он, подчеркнув. — Понимаю это не как
роман, а как романтизм.
И — за ними — еще студент в Симферополе тоже пулю в голову себе. На двух концах России…
— Сумеречный мужчина, — сказал Клим
и спросил: — У них —
роман, у Макарова
и Лидии?
И, знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то есть не преступники, конечно, а…
роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
— Тебя, конечно, — ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила
и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в
романах, — фразу, которую он нередко слышал со сцены театра...
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, —
и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в
романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего класса — их кровное, историческое дело…
— В Москве я видела Алину — великолепна! У нее с Макаровым что-то похожее на
роман; платонический, — говорит она. Мне жалко Макарова, он так много обещал
и — такой пустоцвет! Эта грешница Алина… Зачем она ему?