Неточные совпадения
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка,
находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища
для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Голос у нее бедный, двухтоновой, Климу казалось, что он качается только между нот фа и соль. И вместе с матерью своей Клим
находил, что девочка знает много лишнего
для своих лет.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не
находя слов утешения
для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Он долго соображал, как нужно наказать ее, и не
нашел для девочки наказания, которое не было бы обидно и ему.
— В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся.
Для первых необходимо
найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о людях, которые прячутся.
Клим взглянул на нее почти с досадой; она сказала как раз то, что он чувствовал, но
для чего не
нашел еще слов.
Он
находил, что Лидия говорит слишком серьезно и умно
для ее возраста, это было неприятно, а она все чаще удивляла его этим.
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не
нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он не выбрал времени
для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты, знакомые брата и Кутузова, говорят о профессорах, об университете почти так же враждебно, как гимназисты говорили об учителях и гимназии. В поисках причин такого отношения он
нашел, что тон дают столь различные люди, как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной
для него, Туробоев говорил...
Самгин
нашел его усмешку нелестной
для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили в нем недоверия к студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением
найти в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена французских поэтов, она говорила — так, как будто делилась с ним тайнами, знать которые достоин только он, Клим Самгин.
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На минуту ему показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство,
найдя его нелестным
для себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
Потер озябшие руки и облегченно вздохнул. Значит, Нехаева только играла роль человека, зараженного пессимизмом, играла
для того, чтоб, осветив себя необыкновенным светом, привлечь к себе внимание мужчины. Так поступают самки каких-то насекомых. Клим Самгин чувствовал, что к радости его открытия примешивается злоба на кого-то. Трудно было понять: на Нехаеву или на себя? Или на что-то неуловимое, что не позволяет ему
найти точку опоры?
Она встретила сына с радостью, неожиданной
для него. Клим с детства привык к ее суховатой сдержанности, привык отвечать на сухость матери почтительным равнодушием, а теперь нужно было
найти какой-то другой тон.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он
находил, что, в сущности, все они рассматривают личность только как материал истории,
для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
Но, просматривая идеи, знакомые ему, Клим Самгин не
находил ни одной удобной
для него, да и не мог
найти, дело шло не о заимствовании чужого, а о фабрикации своего. Все идеи уже только потому плохи, что они — чужие, не говоря о том, что многие из них были органически враждебны, а иные — наивны до смешного, какова, например, идея Макарова.
«Может быть, и я обладаю «другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно чувствуя, что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она
нашла плохого героя
для своего романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
Самгин растерялся, он еще не умел утешать плачущих девиц и
находил, что Варвара плачет слишком картинно,
для того чтоб это было искренно. Но она и сама успокоилась, как только пришла мощная Анфимьевна и ласково, но деловито начала рассказывать...
Он сам удивлялся тому, что
находил в себе силу
для такой бурной жизни, и понимал, что силу эту дает ему Лидия, ее всегда странно горячее и неутомимое тело.
«Осенние листья», — мысленно повторял Клим, наблюдая непонятных ему людей и
находя, что они сдвинуты чем-то со своих естественных позиций. Каждый из них,
для того чтоб быть более ясным, требовал каких-то добавлений, исправлений. И таких людей мелькало пред ним все больше. Становилось совершенно нестерпимо топтаться в хороводе излишне и утомительно умных.
Раньше чем Самгин успел
найти достаточно веские слова
для начала своей речи, Лидия начала тихо и серьезно...
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я не читала эту книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе
для твоей любви? Это — глупый вопрос? У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь
для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я
найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего ждала от тебя.
Даже
для Федосовой он с трудом
находил те большие слова, которыми надеялся рассказать о ней, а когда произносил эти слова, слышал, что они звучат сухо, тускло. Но все-таки выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко вспомнить о надеждах, связанных с молодым человеком, который оставил в памяти его только виноватую улыбку.
— И, кроме того, Иноков пишет невозможные стихи, просто, знаете, смешные стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений местных поэтов, — не хотите ли посмотреть? Может быть,
найдете что-нибудь
для воскресных номеров. Признаюсь, я плохо понимаю новую поэзию…
Самым интересным человеком в редакции и наиболее характерным
для газеты Самгин, присмотревшись к сотрудникам, подчеркнул Дронова, и это немедленно понизило в его глазах значение «органа печати». Клим должен был признать, что в роли хроникера Дронов на своем месте. Острый взгляд его беспокойных глаз проникал сквозь стены домов города в микроскопическую пыль буднишной жизни, зорко
находя в ней, ловко извлекая из нее наиболее крупные и темненькие пылинки.
Клим, давно заметив эту его привычку, на сей раз почувствовал, что Дронов не
находит для историка темных красок да и говорит о нем равнодушно, без оживления, характерного во всех тех случаях, когда он мог обильно напудрить человека пылью своей злости.
Находя, что все это скучно, Самгин прошел в буфет; там, за длинным столом, нагруженным массой бутербродов и бутылок, действовали две дамы — пышная, густобровая испанка и толстощекая дама в сарафане, в кокошнике и в пенсне, переносье у нее было широкое, неудобно
для пенсне; оно падало, и дама, сердито ловя его, внушала лысому лакею...
— Какой… бесподобный этот Тимофей Степанович, — сказала Варвара и, отмахнув рукою от лица что-то невидимое, предложила пройтись по городу. На улице она оживилась; Самгин
находил оживление это искусственным, но ему нравилось, что она пытается шутить. Она говорила, что город очень удобен
для стариков, старых дев, инвалидов.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь
для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не
нашло в себе сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин
находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное
для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
В ее изумлении Самгин не
нашел ничего лестного
для себя, и она мешала ему слушать. Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что слов его не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса людей, уже разбившихся на маленькие группки.
Но основания
для сообщения Якову он не
находил.
Он стал перечислять боевые выступления рабочих в провинции, факты террора, схватки с черной сотней, взрывы аграрного движения; он говорил обо всем этом, как бы напоминая себе самому, и тихонько постукивал кулаком по столу, ставя точки. Самгин хотел спросить: к чему приведет все это? Но вдруг с полной ясностью почувствовал, что спросил бы равнодушно, только по обязанности здравомыслящего человека. Каких-либо иных оснований
для этого вопроса он не
находил в себе.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее
для себя не увидел ее. Дома он
нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто —
нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет в ней никакой иной точки опоры
для человека, кроме его вымысла.
«В ней действительно есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», —
нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и подошел к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен был сознаться, что ни одна из женщин не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая. Было что-то обидное в том, что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал не лестно
для нее.
Марина не возвращалась недели три, — в магазине торговал чернобородый Захарий, человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно, на вопросы он отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин
нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого монаха и слишком вял, бескровен
для того, чтоб служить любовником Марины.
— Я видел в Берлине театр Станиславского. Очень оригинально! Но, знаете, это слишком серьезно
для театра и уже не так — театр, как… — Приподняв плечи, он развел руками и —
нашел слово...
— Папашей именует меня, а право на это — потерял, жена от него сбежала, да и не дочью она мне была, а племянницей. У меня своих детей не было: при широком выборе не
нашел женщины, годной
для материнства, так что на перекладных ездил… — Затем он неожиданно спросил: — К политической партии какой-нибудь принадлежите?
Оснований
для догадки вашей о ее близости к департаменту полиции — не чувствую, не
нахожу.
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался
найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые не могли бы вызвать спора. Но необходимые фразы не являлись, и думать о Дронове, определять его отношение к прочитанному — не хотелось. Было бы хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие мешало созревать каким-то очень важным думам Самгина о себе.
В эту минуту явилась необходимость посетить уборную, она помещалась в конце коридора, за кухней, рядом с комнатой
для прислуги. Самгин поискал в столовой свечу, не
нашел и отправился, держа коробку спичек в руках. В коридоре кто-то возился, сопел, и это было так неожиданно, что Самгин, уронив спички, крикнул...
— Славную прислугу
нашли вы
для меня.
Обратились и —
нашли, что Говорков — прав, а Хотяинцев утешительно сообщил, что
для суждения о спокойствии страны существуют более солидные факты: ассигновка на содержание тюрем увеличена до двадцати девяти миллионов, кредиты на секретные расходы правительства тоже увеличены.
Ее писали, как роман,
для утешения людей, которые ищут и не
находят смысла бытия, — я говорю не о временном смысле жизни, не о том, что диктует нам властное завтра, а о смысле бытия человечества, засеявшего плотью своей нашу планету так тесно.
Клим Иванович Самгин слушал ее веселую болтовню с удовольствием, но он не любил анекдотов, в которых легко можно
найти смысл аллегорический. И поэтому он заставил женщину перейти от слов к делу, которое
для нее, так же как
для него, было всегда приятно.
Как всегда, сдержанный, скупой на слова, он привычно вылавливал ходовые фразы, ловко
находя удобный момент
для выступлений своих, и суховато, докторально давал советы.
Самгин, видя, что этот человек прочно занял его место, — ушел;
для того, чтоб покинуть собрание, он — как ему казалось — всегда
находил момент, который должен был вызвать в людях сожаление: вот уходит от нас человек, не сказавший главного, что он знает.
Его слушали так же внимательно, как всех, чувствовалось, что каждому хочется сказать или услышать нечто твердое, успокаивающее,
найти какое-то историческое, объединяющее слово, а
для Самгина в метелице речей, слов звучало простое солдатское...
«Да,
найти в жизни смысл не легко… Пути к смыслу страшно засорены словами, сугробами слов. Искусство, наука, политика — Тримутри, Санкта Тринита — Святая Троица. Человек живет всегда
для чего-то и не умеет жить
для себя, никто не учил его этой мудрости». Он вспомнил, что на тему о человеке
для себя интересно говорил Кумов: «Его я еще не встретил».
«Дмитрий
нашел ‹смысл› в политике, в большевизме. Это — можно понять как последнее прибежище
для людей его типа — бездарных людей.
Для неудачников. Обилие неудачников — характерно
для русской интеллигенции. Она всегда смотрела на себя как на средство, никто не учил ее быть самоцелью, смотреть на себя как на ценнейшее явление мира».