Неточные совпадения
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому,
стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я
был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
Но ветер
был не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы
стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим» ветром.
Не
стану возвращаться к их характеристике, а
буду упоминать о каждом кстати, когда придет очередь.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими,
стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это
был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то
есть счеты, и подает барину, а сам, выставив одну ногу вперед, а руки заложив назад,
становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь класть на счетах.
А барин,
стало быть, живет в себя, «в свое брюхо», как говорят в той стороне?
Стало быть, он никогда не освежит души своей волнением при взгляде на бедного, не брызнет слеза на отекшие от сна щеки?
Едва
станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и,
стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Трудно
было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж
становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то ногой, то рукой.
Мы остановились здесь только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено
было на якорь не
становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею.
«
Стало быть, колясок и карет здесь нет, — заключил я, — мало места, и ездить им на гору круто, а по городу негде».
Они опять
стали бороться со мной и таки посадили, или, лучше сказать, положили, потому что сидеть
было неловко.
Долго
станете вглядываться и кончите тем, что, с наступлением вечера, взгляд ваш
будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и
будете почасту и подолгу покоить на нем ваши глаза.
Вскоре он
стал говорить и со всеми. Он
был очень умен, любезен и услужлив.
Говорят, это смесь черного и зеленого чаев; но это еще не причина, чтоб он
был так дурен; прибавьте, что к чаю подали вместо сахару песок, сахарный конечно, но все-таки песок, от которого мутный чай
стал еще мутнее.
Ведь вы тоже пробыли долго в море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не
выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!» Такой отзыв нас удивил немного: никто не
станет так говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами.
Добрый Посьет
стал уверять, что он ясно видел мою хитрость, а барон молчал и только на другой день сознался, что вчера он готов
был драться со мной.
И хотя между двумя нациями нет открытой вражды, но нет и единодушия,
стало быть, и успеха в той мере, в какой бы можно
было ожидать его при совокупных действиях.
Ему также все равно, где ни
быть: придут ли в прекрасный порт или
станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли он на берегу или смотрит на корабле за работами — он или делает дело, тогда молчит и делает комическое лицо, или
поет и хохочет.
— «Нельзя ли
спеть?» —
стали мы просить.
«Нужды нет, мы
есть не
станем, посмотрим только».
Хотя горы
были еще невысоки, но чем более мы поднимались на них, тем заметно
становилось свежее. Легко и отрадно
было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились на одной площадке. «Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
Становилось, однако, жарко; надо
было отправляться к минеральным источникам и прежде еще заехать к Лесюеру, судье, с визитом.
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру
стал подувать порывистый ветерок, горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял
было его увидеть Столовую гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул сильнее и сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов в семь, подъехали к отелю.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не
было, я
стал вслушиваться внимательнее.
Нам хотелось поговорить, но переводчика не
было дома. У моего товарища
был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и
стал пристально рассматривать.
На другой день
стало потише, но все еще качало, так что в Страстную среду не могло
быть службы в нашей церкви. Остальные дни Страстной недели и утро первого дня Пасхи прошли покойно. Замечательно, что в этот день мы
были на меридиане Петербурга.
И на доме, кажется, написано: «Меня бы не
было здесь, если бы консул не
был нужен: лишь только его не
станет, я сейчас же сгорю или развалюсь».
Какую роль играет этот орех здесь, в тропических широтах! Его
едят и люди, и животные; сок его
пьют; из ядра делают масло, составляющее одну из главных
статей торговли в Китае, на Сандвичевых островах и в многих других местах; из древесины строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
Наконец мне
стало легче, и я поехал в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь
есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь
есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились и мы.
Этих животных не
было, когда остров Сингапур
был пуст, но лишь только он населился, как с Малаккского полуострова
стали переправляться эти звери и тревожить людей и домашних животных.
—
Стало быть, всего лучше уходить в море? — сказал я негоцианту-немцу, который грозил нам ураганом.
Спустя полчаса трисель вырвало. Наконец разорвало пополам и фор-марсель. Дело
становилось серьезнее; но самое серьезное
было еще впереди. Паруса кое-как заменили другими. Часов в семь вечера вдруг на лицах командиров явилась особенная заботливость — и
было от чего. Ванты ослабели, бензеля поползли, и грот-мачта зашаталась, грозя рухнуть.
Я писал, что 9 числа оставалось нам около 500 миль до Бонин-Cима: теперь 16 число, а остается тоже 500… ну хоть 420 миль,
стало быть, мы сделали каких-нибудь миль семьдесят в целую неделю: да, не более.
Побольше остров называется Пиль, а порт, как я сказал, Ллойд. Острова Бонин-Cима
стали известны с 1829 года. Из путешественников здесь
были: Бичи, из наших капитан Литке и, кажется, недавно Вонлярлярский, кроме того, многие неизвестные свету англичане и американцы. Теперь сюда беспрестанно заходят китоловные суда разных наций, всего более американские. Бонин-Cима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова.
Мы
стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и
есть город, лежащий на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Но дело в том, что эту провизию иногда
есть нельзя: продавцы употребляют во зло доверенность покупателей; а поверить их нельзя: не
станешь вскрывать каждый наглухо закупоренный и залитый свинцом ящик.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет из Камчатки, а мы из Петербурга вышли в одно время. «Лучше
будет, когда скажете, что и пришли в одно время, в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что из Камчатки можно прийти в неделю, в две, а из Петербурга в полгода. Он сконфузился и
стал сам смеяться над собой.
2-го сентября, ночью часа в два, задул жесточайший ветер: порывы с гор, из ущелий,
были страшные. В три часа ночи, несмотря на луну, ничего не
стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать
было за ветром.
Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых мы требовали для всех офицеров непременно. И обо всем надо
было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против ожидания, никакого возражения; вероятно, всем, в том числе и губернатору, хотелось послушать ее. Уехали.
Их побранили за то, что лодки японские осмеливаются
становиться близко; сказали, что
будем насильно отбуксировывать их дальше и ездить кататься за линию лодок.
Сегодня
были японцы с ответом от губернатора, что если мы желаем, то можем
стать на внутренний рейд, но не очень близко к берегу, потому что будто бы помешаем движению японских лодок на пристани.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей
было, между тем они приезжали опять предложить нам
стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим
стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели
быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может
быть, и на берег выходить не понадобится.
Адмирал, напротив, хотел, чтоб суда наши растянулись и чтоб корвет
стал при входе на внутренний рейд, шкуна и транспорт поместились в самом проходе, а фрегат остался бы на втором рейде, который нужно
было удержать за собой.
19 числа перетянулись на новое место. Для буксировки двух судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть
стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие
были в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло на пушки, в порта. Крик, гам!
— «
Стало быть, сколько же раз?» — «Два раза».
Они
выпили по рюмке, подняли головы, оставили печальный тон, заговорили весело, зевали кругом на стены, на картины, на мебель; совсем развеселились; печали ни следа, так что мы
стали догадываться, не хитрят ли они, не выдумали ли, если не все, так эпоху события.
Адмирал, между прочим, приказал прибавить в письме, что «это событие случилось до получения первых наших бумаг и не помешало им распорядиться принятием их, также определить церемониал свидания российского полномочного с губернатором и т. п.,
стало быть, не помешает и дальнейшим распоряжениям, так как ход государственных дел в такой большой империи остановиться не может, несмотря ни на какие обстоятельства.
С Саброски
был полный, высокий ондер-баниос, но с таким неяпонским лицом, что хоть сейчас в надворные советники, лишь только юбку долой, а юбка штофная, голубая: славно бы кресло обить! Когда я
стал заводить ящик с
Моряки катаются непременно на парусах,
стало быть в ветер, чего многие не любят, да еще в свежий ветер, то
есть когда шлюпка лежит на боку и когда белоголовые волны скачут выше борта, а иногда и за борт.