Неточные совпадения
И оно обыкновенно во
всех своих
видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, с разбросанными, как песок, звездами.
Потом, вникая в устройство судна, в историю
всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти
всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в
виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный
вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст
все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий
вид города, хотя чужие, но ласковые лица —
все это было нежданным, веселым, праздничным мгновением и влило живительную каплю в однообразный, долгий путь.
Я писал вам, как я был очарован островом (и вином тоже) Мадеры. Потом, когда она скрылась у нас из
вида, я немного разочаровался. Что это за путешествие на Мадеру? От Испании рукой подать,
всего каких-нибудь миль триста! Это госпиталь Европы.
Дорога, первые 12 миль, идет по берегу, то у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал,
все по шоссе; дорога невеселая, хотя море постоянно в
виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но
все это мрачно, голо.
Во всяком случае, с появлением англичан деятельность загорелась во
всех частях колонии, торговая, военная, административная. Вскоре основали на Кошачьей реке (Kat-river) поселение из готтентотов; в самой Кафрарии поселились миссионеры. Последние, однако ж, действовали не совсем добросовестно; они возбуждали и кафров, и готтентотов к восстанию, имея в
виду образовать из них один народ и обеспечить над ним свое господство.
Часов в пять пустились дальше. Дорога некоторое время шла
все по той же болотистой долине. Мы хотя и оставили назади, но не потеряли из
виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие от Констанской горы.
Но
вид этих бритых донельзя голов и лиц, голых, смугло-желтых тел, этих то старческих, то хотя и молодых, но гладких, мягких, лукавых, без выражения энергии и мужественности физиономий и, наконец, подробности образа жизни, семейный и внутренний быт, вышедший на улицу, —
все это очень своеобразно, но не привлекательно.
Я не пересказал и двадцатой доли
всего, что тут было: меня, как простого любителя, незнатока, занимал более общий
вид сада.
Мы стали сбираться домой, обошли еще раз
все комнаты, вышли на идущие кругом дома галереи: что за
виды! какой пламенный закат! какой пожар на горизонте! в какие краски оделись эти деревья и цветы! как жарко дышат они!
Ноги у
всех более или менее изуродованы; а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном
виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и потому ходят с помощью прислужниц.
«Так это Нагасаки!» — слышалось со
всех сторон, когда стали на якорь на втором рейде, в
виду третьего, и
все трубы направились на местность, среди которой мы очутились.
Вот стоишь при входе на второй рейд, у горы Паппенберг, и видишь море, но зато видишь только профиль мыса, заграждающего
вид на Нагасаки, видишь и узенькую бухту Кибач,
всю.
Декорация бухты, рейда, со множеством лодок, странного города, с кучей сереньких домов, пролив с холмами, эта зелень, яркая на близких, бледная на дальних холмах, —
все так гармонично, живописно, так непохоже на действительность, что сомневаешься, не нарисован ли
весь этот
вид, не взят ли целиком из волшебного балета?
Шелковые галстухи, лайковые перчатки —
все были в каких-то чрезвычайно ровных, круглых и очень недурных пятнах, разных
видов, смотря по цвету, например на белых перчатках были зеленоватые пятна, на палевых оранжевые, на коричневых масака и так далее:
все от морской сырости.
Вон и
все наши приятели: Бабa-Городзаймон например, его узнать нельзя: он, из почтения, даже похудел немного. Чиновники сидели, едва смея дохнуть, и так ровно, как будто во фронте. Напрасно я хочу поздороваться с кем-нибудь глазами: ни Самбро, ни Ойе-Саброски, ни переводчики не показывают
вида, что замечают нас.
Только с восточной стороны, на самой бахроме, так сказать, берега, японцы протоптали тропинки да поставили батарею, которую, по обыкновению, и завесили, а вершину усадили редким сосняком, отчего
вся гора, как я писал, имеет
вид головы, на которой волосы встали дыбом.
Комедия с этими японцами, совершенное представление на нагасакском рейде! Только что пробило восемь склянок и подняли флаг, как появились переводчики, за ними и оппер-баниосы, Хагивари, Саброски и еще другой, робкий и невзрачный с
виду. Они допрашивали, не недовольны ли мы чем-нибудь? потом попросили видеться с адмиралом. По обыкновению,
все уселись в его каюте, и воцарилось глубокое молчание.
Губернаторы, кажется,
все силы употребляют угодить нам или по крайней мере показывают
вид, что угождают.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это
все было и в других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному
виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Мы вошли на гору, окинули взглядом
все пространство и молчали, теряясь в красоте и разнообразии
видов.
Японцы осматривали до сих пор каждое судно, записывали каждую вещь, не в
видах торгового соперничества, а чтоб не прокралась к ним христианская книга, крест —
все, что относится до религии; замечали число людей, чтоб не пробрался в Японию священник проповедовать религию, которой они так боятся.
Француженка, в
виде украшения, прибавила к этим практическим сведениям, что в Маниле
всего человек шесть французов да очень мало американских и английских негоциантов, а то
все испанцы; что они
все спят да едят; что сама она католичка, но терпит и другие религии, даже лютеранскую, и что хотела бы очень побывать в испанских монастырях, но туда женщин не пускают, — и при этом вздохнула из глубины души.
Только у нас, от одного конца России до другого, змеи
все одни и те же, с знаменитым мочальным хвостом и трещоткой, а здесь они в
виде бабочек, птиц и т. п.
Вид из окошек в самом деле прекрасный: с одной стороны
весь залив перед глазами, с другой — испанский город, с третьей — леса и деревни.
Вообще они грубее
видом и приемами японцев и ликейцев, несмотря на то что у
всех одна цивилизация — китайская.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли
все в
виду берега. В полдень оставалось миль десять до места;
все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Проберешься ли цело и невредимо среди
всех этих искушений? Оттого мы задумчиво и нерешительно смотрели на берег и не торопились покидать гостеприимную шкуну. Бог знает, долго ли бы мы просидели на ней в
виду красивых утесов, если б нам не были сказаны следующие слова: «Господа! завтра шкуна отправляется в Камчатку, и потому сегодня извольте перебраться с нее», а куда — не сказано. Разумелось, на берег.
Джукджур отстоит в восьми верстах от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам пошли горы, одна другой круче, серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи камней. По
виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые,
все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи в небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие с себя каменья.
В Маиле нам дали других лошадей,
все таких же дрянных на
вид, но верных на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально на руках снимают с седел и сажают на них; иначе бы не влезть на седло, потом на подушку, да еще в дорожном платье.
Все это заморожено и везется в твердом
виде; пельмени тоже, рябчики, которых здесь множество, и другая дичь.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на
вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и
всем доставало лошадей. На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?
Все это, то есть команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой ветра и течения, версты на полторы ближе к рифам. А ветер опять задул крепче. Отдан был другой якорь (их
всех четыре на больших военных судах) — и мы стали в
виду каменной гряды. До нас достигал шум перекатывающихся бурунов.
Но в чашке нет ни скал, стоящих в
виде островов посередине, ни угловатых берегов, — а это
все было в бухте Симодо.