Неточные совпадения
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням,
а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас
еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
— «
А где он у вас лежит?» —
еще с большим участием спросил я.
До паров
еще, пожалуй, можно бы не то что гордиться,
а забавляться сознанием, что вот-де дошли же до того, что плаваем по морю с попутным ветром.
На другой день, когда я вышел на улицу, я был в большом недоумении: надо было начать путешествовать в чужой стороне,
а я
еще не решил как.
Еще они могли бы тоже принять в свой язык нашу пословицу: не красна изба углами,
а красна пирогами, если б у них были пироги,
а то нет; пирожное они подают, кажется, в подражание другим: это стереотипный яблочный пирог да яичница с вареньем и крем без сахара или что-то в этом роде.
Я в памяти своей никак не мог сжать в один узел всех заслуг покойного дюка, оттого (к стыду моему) был холоден к его кончине, даже
еще (прости мне, Господи!) подосадовал на него, что он помешал мне торжественным шествием по улицам,
а пуще всего мостками, осмотреть, что хотелось.
А как
еще хочется посмотреть и погулять в этой разумной толпе, чтоб потом перейти к невозделанной природе и к таким же невозделанным ее детям!
Но все приведено в порядок: сапог
еще с вечера затащила в угол под диван Мимишка,
а панталоны оказались висящими на дровах, где второпях забыл их Егорка, чистивший платье и внезапно приглашенный товарищами участвовать в рыбной ловле.
Сильно бы вымыли ему голову, но Егорка принес к обеду целую корзину карасей, сотни две раков да
еще барчонку сделал дудочку из камыша,
а барышне достал два водяных цветка, за которыми, чуть не с опасностью жизни, лазил по горло в воду на средину пруда.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он
еще небрежнее достает со стены машинку, то есть счеты, и подает барину,
а сам, выставив одну ногу вперед,
а руки заложив назад, становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь класть на счетах.
Хозяин осмотрел каждый уголок; нужды нет, что хлеб
еще на корню,
а он прикинул в уме, что у него окажется в наличности по истечении года, сколько он пошлет сыну в гвардию, сколько заплатит за дочь в институт.
Нет, не отделяет в уме ни копейки,
а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой
еще отцом в дом и там воспитанной.
Этому чиновнику посылают
еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим на пенсии,
а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас,
а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо.
Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока
еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Если
еще при попутном ветре, так это значит мчаться во весь дух на лихой тройке, не переменяя лошадей!» Внизу, за обедом, потом за чашкой кофе и сигарой,
а там за книгой, и забыли про океан… да не то что про океан,
а забыли и о фрегате.
Еще с вечера начали брать рифы: один, два,
а потом все четыре.
Присутствовавшие, — капитан Лосев, барон Крюднер и кто-то
еще, — сначала подумали, не ушибся ли я,
а увидя, что нет, расхохотались.
«Поди к вахтенному, — сказал рассыльный, — всех требуют!» Фаддеев сделался очень серьезен и пошел,
а по возвращении был
еще серьезнее.
«Нет, этого мы
еще не испытали!» — думал я, покачиваясь на диване и глядя, как дверь кланялась окну,
а зеркало шкапу.
Но вот в самом деле мы
еще далеко были от берега,
а на нас повеяло теплым, пахучим воздухом, смесью ананасов, гвоздики, как мне казалось, и
еще чего-то.
А консул советовал
еще надеть пальто, говорил, что в горах воздух холоден.
Еще досаднее, что они носятся с своею гордостью как курица с яйцом и кудахтают на весь мир о своих успехах; наконец,
еще более досадно, что они не всегда разборчивы в средствах к приобретению прав на чужой почве, что берут, чуть можно, посредством английской промышленности и английской юстиции;
а где это не в ходу, так вспоминают средневековый фаустрехт — все это досадно из рук вон.
Недаром он говорит по-английски: даром южный житель не пошевелит пальцем,
а тут он шевелит языком, да
еще по-английски.
Я не обогнул
еще и четверти,
а между тем мне захотелось уже побеседовать с вами на необъятной дали, среди волн, на рубеже Атлантического, Южнополярного и Индийского морей, когда вокруг все спит, кроме вахтенного офицера, меня и океана.
Далее
еще лучше: «В таком-то градусе увидишь в первый раз акул,
а там летучую рыбу» — и точно увидишь.
Пойти-ка лучше лечь,
а то
еще…» — и исчез в люк.
А я перед тем только что заглянул в Араго и ужаснулся,
еще не видя ничего.
Не успело воображение воспринять этот рисунок,
а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве; из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча
еще целы,
а бока уже отпали, и вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд солдат, несущихся целым строем.
Солнце не успело
еще догореть, вы не успели
еще додумать вашей думы,
а оглянитесь назад: на западе
еще золото и пурпур,
а на востоке сверкают и блещут уже миллионы глаз: звезды и звезды, и между ними скромно и ровно сияет Южный Крест!
— «
А Англия-то где?» Он
еще больше косо стал смотреть на меня.
К удивлению его, мы удалились от бутылок
еще скромнее и кто постарше пошли в гостиную,
а большинство — в буфет, к окну.
Они обе посмотрели на меня с полминуты, потом скрылись в коридор; но Каролина успела обернуться и
еще раз подарить меня улыбкой,
а я пошел в свой 8-й номер, держа поодаль от себя свечу; там отдавало немного пустотой и сыростью.
Еще до сих пор не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя
еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть стоит наравне с австралийскою,
а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
Утром рано, мы не успели
еще доспать,
а неугомонный Посьет, взявший на себя роль нашего ментора, ходил по нумерам и торопил вставать и ехать дальше.
Но долго
еще видели, как мчались козы в кустах, шевеля ветвями, и потом бросились бежать в гору,
а мы спустились с горы.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и
еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз,
а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Рано утром все уже было на ногах,
а я
еще все спал.
От него уходят, намекают ему, что пора домой, шепчутся,
а он все сидит, особенно если
еще выпьет.
Мы, один за одним, разошлись по своим комнатам,
а гость пошел к хозяевам, и мы
еще долго слышали, как он там хныкал, вздыхал и как раздавались около него смех и разговоры.
Я думал, что он хочет показать нам весь Паарль,
а оказалось, что ему хотелось только посмотреть, ходит ли
еще на лугу лошадь, которая его так озадачила в первый проезд.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений,
а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который был
еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
«Отвези в последний раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, —
а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло
еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
Индийский океан встретил нас
еще хуже, нежели Атлантический: там дул хоть крепкий, но попутный ветер,
а здесь и крепкий, и противный, обратившийся в шторм, который на берегу называют бурей.
А я был в башмаках: от сапог мы должны были отказаться
еще в Северном тропике.
— Да нет, господа, я прежде всех увидал его; вы
еще там, в деревне, были,
а я… Постойте, я все видел, я все расскажу по порядку.
Малаец прятался под навесом юта, потом, увидев дверь моей каюты отворенною, поставил туда сначала одну ногу, затем другую и спину,
а голова была
еще наруже.
Два его товарища, лежа в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во время шквала, и кормой, и носом; один лениво выливал воду ковшом,
а другой
еще ленивее смотрел на это.
Некоторые, сидя, клали голову на столик,
а цирюльник, обрив, преприлежно начинал поколачивать потом
еще по спине, долго и часто, этих сибаритов.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока
еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями,
а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
У многих совершенно женские лица, гладкие; борода и усы почти не растут,
а они
еще их бреют донельзя.