Неточные совпадения
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры, пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще
сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах
в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши, а потом на оперы, проходя курс по
своей программе, продиктованной воображением и слухом.
В университете Райский делит время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом,
в воскресенье ходит
в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам
сидит в «
своем кружке», то есть избранных товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
— Ведь у нас все артисты: одни лепят, рисуют, бренчат, сочиняют — как вы и подобные вам. Другие ездят
в палаты,
в правления — по утрам, — третьи
сидят у
своих лавок и играют
в шашки, четвертые живут по поместьям и проделывают другие штуки — везде искусство!
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век
свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь
свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас
сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы
в сад,
в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Обращаясь от двора к дому, Райский
в сотый раз усмотрел там,
в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами,
сидела у окна, век
свой на одном месте, на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся
в куче сора кур.
Она, как тень, неслышно «домовничает»
в своем уголку, перебирая спицы чулка. Перед ней, через сосновый крашеный стол, на высоком деревянном табурете
сидела девочка от восьми до десяти лет и тоже вязала чулок, держа его высоко, так что спицы поминутно высовывались выше головы.
Он попал будто
в клетку тигрицы, которая,
сидя в углу, следит за
своей жертвой: и только он брался за ручку двери, она уже стояла перед ним, прижавшись спиной к замку и глядя на него
своим смеющимся взглядом, без улыбки.
Викентьев вызвал Марфеньку
в сад, Райский ушел к себе, а бабушка долго молчала,
сидела на
своем канапе, погруженная
в задумчивость.
Викентьев сдержал слово. На другой день он привез к Татьяне Марковне
свою мать и, впустив ее
в двери, сам дал «стречка», как он говорил, не зная, что будет, и
сидел, как на иголках,
в канцелярии.
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она
сидит теперь взаперти
в своей комнате
в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его
в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
«Да, знаю я эту жертву, — думал он злобно и подозрительно, —
в доме, без меня и без Марфеньки, заметнее будут твои скачки с обрыва, дикая коза! Надо
сидеть с бабушкой долее, обедать не
в своей комнате, а со всеми — понимаю! Не будет же этого! Не дам тебе торжествовать — довольно! Сброшу с плеч эту глупую страсть, и никогда ты не узнаешь
своего торжества!»
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли,
в окнах опустили шторы, Софья Николаевна
сидит у себя запершись, и все обедают по
своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает
в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и
в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю
в скобках).
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь
в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните
в их гнезда — что там? Сделают
свое дело, выведут детей, а потом воротят носы
в разные стороны. А только от тупоумия
сидят вместе…
Райский
сидел целый час как убитый над обрывом, на траве, положив подбородок на колени и закрыв голову руками. Все стонало
в нем. Он страшной мукой платил за
свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Между тем
в доме у Татьяны Марковны все шло
своим порядком. Отужинали и
сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался
в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться делать «приятности».
Вера была бледна, лицо у ней как камень; ничего не прочтешь на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и говорит с Марьей Егоровной обо всем, и с Марфенькой и с Викентьевым. Она заботливо спросила у сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила
свой плед и просила, при переправе чрез Волгу,
сидеть в карете, чтоб не продуло.
Они
сидели в полумраке. Она, поникнув головой, не глядела на него и ожидала. Райский начал
свой рассказ, стараясь подойти «к беде» как можно мягче и осторожнее.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его
в сад. Там,
сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал
в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Долго после молитвы
сидела она над спящей, потом тихо легла подле нее и окружила ее голову
своими руками. Вера пробуждалась иногда, открывала глаза на бабушку, опять закрывала их и
в полусне приникала все плотнее и плотнее лицом к ее груди, как будто хотела глубже зарыться
в ее объятия.
И точно, у ней одни мякоти. Она насидела их у себя
в своей комнате,
сидя тридцать лет на стуле у окна, между бутылями с наливкой, не выходя на воздух, двигаясь тихо, только около барыни да
в кладовые. Питалась она одним кофе да чаем, хлебом, картофелем и огурцами, иногда рыбою, даже
в мясоед.
Райский
сидел за столом, зарывшись
в свой артистический портфель, разбирая эскизы разных местностей, акварельные портреты, набросанные очерки неисполненных картин, миниатюрные копии с известных произведений и между прочим отбирая, кучей втиснутые
в портфель, черновые листы литературных воспоминаний, заметок, очерков, начатых и брошенных стихов и повестей.