Неточные совпадения
Эту неделю он привяжется к одному, ищет его везде, сидит с ним, читает, рассказывает ему, шепчет. Потом
ни с
того ни с сего вдруг бросит его и всматривается в
другого и, всмотревшись, опять забывает.
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете делать рук, а поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту руку, она будет короче
другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а
ни жизнью,
ни искусством шутить нельзя!
То и
другое строго: оттого немного на свете и людей и художников…
Но
ни ревности,
ни боли он не чувствовал и только трепетал от красоты как будто перерожденной, новой для него женщины. Он любовался уже их любовью и радовался их радостью, томясь жаждой превратить и
то и
другое в образы и звуки. В нем умер любовник и ожил бескорыстный артист.
Но Райский раза три повел его туда. Леонтий не обращал внимания на Ульяну Андреевну и жадно ел, чавкая вслух и думая о
другом, и потом робко уходил домой, не говоря
ни с кем, кроме соседа,
то есть Райского.
— Полноте:
ни в вас,
ни в кого! — сказал он, — мое время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и
тому и
другому…
— Есть одно искусство: оно лишь может удовлетворить современного художника: искусство слова, поэзия: оно безгранично. Туда уходит и живопись, и музыка — и еще там есть
то, чего не дает
ни то,
ни другое…
Жилось ему сносно: здесь не было
ни в ком претензии казаться чем-нибудь
другим, лучше, выше, умнее, нравственнее; а между
тем на самом деле оно было выше, нравственнее, нежели казалось, и едва ли не умнее. Там, в куче людей с развитыми понятиями, бьются из
того, чтобы быть проще, и не умеют; здесь, не думая о
том, все просты, никто не лез из кожи подделаться под простоту.
С Савельем случилось
то же, что с
другими:
то есть он поглядел на нее раза два исподлобья, и хотя был некрасив, но удостоился ее благосклонного внимания,
ни более
ни менее, как прочие. Потом пошел к барыне просить позволения жениться на Марине.
Как он
ни затрогивает ее ум, самолюбие,
ту или
другую сторону сердца — никак не может вывести ее из круга ранних, девических понятий, теплых, домашних чувств, логики преданий и преподанных бабушкой уроков.
Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась
ни с кем, не писала
ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего
то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает
другое.
— А если я не сделаю
ни того,
ни другого? — спросила она гордо, обернувшись к нему от окна.
— Да ведь все дело в ознобе и жаре; худо, когда
ни того,
ни другого нет.
Ей по плечу современные понятия, пробивающиеся в общественное сознание; очевидно, она черпнула где-то
других идей, даже знаний, и стала неизмеримо выше круга, где жила. Как
ни старалась она таиться, но по временам проговаривалась каким-нибудь, нечаянно брошенным словом, именем авторитета в
той или
другой сфере знания.
Вы не дорожили ничем — даже приличиями, были небрежны в мыслях, неосторожны в разговорах, играли жизнью, сорили умом, никого и ничего не уважали,
ни во что не верили и учили
тому же
других, напрашивались на неприятности, хвастались удалью.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он
ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то
другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна —
та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Неизвестность, ревность, пропавшие надежды на счастье и впереди все
те же боли страсти, среди которой он не знал
ни тихих дней,
ни ночей,
ни одной минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон не сходил, как
друг, к нему, а являлся, как часовой, сменить
другой мукой муку бдения.
Она хитро наводила на разговор Козлова, почти не спрашивая и не показывая вида, что слушает, и особенно никогда
ни перед кем не хвастаясь, что знает
то или
другое, чего не знают окружающие.
Она, пока Вера хворала, проводила ночи в старом доме, ложась на диване, против постели Веры, и караулила ее сон. Но почти всегда случалось так, что обе женщины, думая подстеречь одна
другую, видели, что
ни та,
ни другая не спит.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже
ни слова за
то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят
друг с
другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
Он, от радости, вдруг засмеется и закроется салфеткой, потрет руки одна о
другую с жаром или встанет и
ни с
того ни с сего поклонится всем присутствующим и отчаянно шаркнет ножкой. А когда все засмеются над ним, он засмеется пуще всех, снимет парик и погладит себе с исступлением лысину или потреплет, вместо Пашутки, Василису по щечке.
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно было еще дать ответ! А ответ один:
другого ответа и нет и нельзя дать, кроме
того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как
ни ускользал, а дал ответ!
О Вере не произнесли
ни слова,
ни тот,
ни другой. Каждый знал, что тайна Веры была известна обоим, и от этого им было неловко даже произносить ее имя. Кроме
того, Райский знал о предложении Тушина и о
том, как он вел себя и какая страдательная роль выпала ему на долю во всей этой драме.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы не перепились
ни кучера,
ни повара,
ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак,
другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед
тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из старого дома — словом, целое имущество.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на
другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и
той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как
ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как
ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.