Неточные совпадения
И поверхностно наблюдательный, холодный
человек, взглянув мимоходом на Обломова,
сказал бы: «Добряк должен быть, простота!»
Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой.
— К святой, —
сказал он. — Но сколько дела — ужас! С восьми до двенадцати часов дома, с двенадцати до пяти в канцелярии, да вечером занимаюсь. От
людей отвык совсем!
— Нет, не все! — вдруг воспламенившись,
сказал Обломов, — изобрази вора, падшую женщину, надутого глупца, да и
человека тут же не забудь.
— Я совсем ничего не воображаю, —
сказал Обломов, — не шуми и не кричи, а лучше подумай, что делать. Ты
человек практический…
— Что это за
человек! —
сказал Обломов. — Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону… Это не мудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу, так менять-то не хочется…
— Не трудись, не доставай! —
сказал Обломов. — Я тебя не упрекаю, а только прошу отзываться приличнее о
человеке, который мне близок и который так много сделал для меня…
— Виноваты оба, и отец и сын, — мрачно
сказал Тарантьев, махнув рукой. — Недаром мой отец советовал беречься этих немцев, а уж он ли не знал всяких
людей на своем веку!
Илье Ильичу не нужно было пугаться так своего начальника, доброго и приятного в обхождении
человека: он никогда никому дурного не сделал, подчиненные были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит и под арест сесть — просит. Он никогда никому не
сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
— Ну, как же ты не ядовитый
человек? —
сказал Илья Ильич вошедшему Захару, — ни за чем не посмотришь! Как же в доме бумаги не иметь?
— Ах ты, Господи! — всплеснув руками,
сказала жена. — Какой же это покойник, коли кончик чешется? Покойник — когда переносье чешется. Ну, Илья Иваныч, какой ты, Бог с тобой, беспамятный! Вот этак
скажешь в
людях когда-нибудь или при гостях и — стыдно будет.
— Да вот я кончу только… план… —
сказал он. — Да Бог с ними! — с досадой прибавил потом. — Я их не трогаю, ничего не ищу; я только не вижу нормальной жизни в этом. Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа целью
человеку…
Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла! Зато ее и ценил почти один Штольц, зато не одну мазурку просидела она одна, не скрывая скуки; зато, глядя на нее, самые любезные из молодых
людей были неразговорчивы, не зная, что и как
сказать ей…
— Ma chère Ольга! —
скажет иногда тетка. — Про этого молодого
человека, который к тебе часто подходит у Завадских, вчера мне что-то рассказывали, какую-то глупую историю.
Гулять с молодым
человеком, с франтом — это другое дело: она бы и тогда не
сказала ничего, но с свойственным ей тактом, как-нибудь незаметно установила бы другой порядок: сама бы пошла с ними раз или два, послала бы кого-нибудь третьего, и прогулки сами собою бы кончились.
— Захар! — крикнул он утром. — Если от Ильинских придет
человек за мной,
скажи, что меня дома нет, в город уехал.
— Захар! —
сказал он. — Когда придет
человек, отдай ему это письмо к барышне.
— Зачем же ты это
сказал? — спросил он. — Я что тебе велел, когда
человек придет?
— Никак нет: ведь вы сначала велели
сказать, что дома нет, а потом отдать письмо. Вот как придет
человек, так отдам.
Если не
люди, не свет, что я
скажу самой себе?..
Он приложил руку к сердцу: оно бьется сильно, но ровно, как должно биться у честных
людей. Опять он волнуется мыслию, как Ольга сначала опечалится, когда он
скажет, что не надо видеться; потом он робко объявит о своем намерении, но прежде выпытает ее образ мыслей, упьется ее смущением, а там…
— Я не выдумывал, —
сказал Захар. — Ильинские
люди сказывали.
Сказать ей о глупых толках
людей он не хотел, чтоб не тревожить ее злом неисправимым, а не говорить тоже было мудрено; притвориться с ней он не сумеет: она непременно добудет из него все, что бы он ни затаил в самых глубоких пропастях души.
— Не
сказала! Как странно! Забыла! Я пошла из дома с
человеком к золотых дел мастеру…
— Знаю, знаю, мой невинный ангел, но это не я говорю, это
скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради Бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле…
— Так завтра! —
сказала она, когда они были у того магазина, где ждал ее
человек.
Скажут, может быть, что она совестится показаться неисправной в глазах постороннего
человека в таком предмете, как хозяйство, на котором сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
— Ты ограблен кругом! —
сказал он. — С трехсот душ полторы тысячи рублей! Кто поверенный? Что за
человек?
Ольга могла бы благовиднее представить дело,
сказать, что хотела извлечь Обломова только из пропасти и для того прибегала, так
сказать, к дружескому кокетству… чтоб оживить угасающего
человека и потом отойти от него. Но это было бы уж чересчур изысканно, натянуто и, во всяком случае, фальшиво… Нет, нет спасения!
А ей было еще мучительнее. Ей хотелось бы
сказать другое имя, выдумать другую историю. Она с минуту колебалась, но делать было нечего: как
человек, который, в минуту крайней опасности, кидается с крутого берега или бросается в пламя, она вдруг выговорила: «Обломова!»
— А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! —
сказал Штольц. — Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу — за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой
человек. Ты видел в ведомости расходы…
— Подумаешь, —
сказал он, — что мы живем в то время, когда не было почт, когда
люди, разъехавшись в разные стороны, считали друг друга погибшими и в самом деле пропадали без вести.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет
человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Анна Андреевна. Ну,
скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного
человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и
люди вечером // Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, —
сказала я, — // Должно быть, богатырь».
Пришел в ряды последние, // Где были наши странники, // И ласково
сказал: // «Вы
люди чужестранные, // Что с вами он поделает?
«Тсс! тсс! —
сказал Утятин князь, // Как
человек, заметивший, // Что на тончайшей хитрости // Другого изловил. — // Какой такой господский срок? // Откудова ты взял его?» // И на бурмистра верного // Навел пытливо глаз.