Неточные совпадения
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем,
а верно и выйдет?
А жизни-то и
нет ни в чем:
нет понимания ее и сочувствия,
нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы»,
а один только видимый, грубый смех, злость…
— Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать.
А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой.
То, глядишь, ножка у кресла сломана,
то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь, —
нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
— То-то же! — сказал Илья Ильич. — Переехал — к вечеру, кажется бы, и конец хлопотам:
нет, еще провозишься недели две. Кажется, все расставлено… смотришь, что-нибудь да осталось; шторы привесить, картинки приколотить — душу всю вытянет, жить не захочется…
А издержек, издержек…
— Кто ж бы это гость? — скажет хозяйка. — Уж не Настасья ли Фаддеевна? Ах, дай-то Господи! Да
нет; она ближе праздника не будет. То-то бы радости! То-то бы обнялись да наплакались с ней вдвоем! И к заутрене и к обедне бы вместе… Да куда мне за ней! Я даром что моложе,
а не выстоять мне столько!
— Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить!
Нет, вы заведите-ка своих, да в
те поры и гладьте,
а то больно тороват!
— Как слава Богу! Если б она все по голове гладила,
а то пристает, как, бывало, в школе к смирному ученику пристают забияки:
то ущипнет исподтишка,
то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи
нет!
— Ах, Илья, Илья! — сказал Штольц. —
Нет, я тебя не оставлю так. Через неделю ты не узнаешь себя. Ужо вечером я сообщу тебе подробный план о
том, что я намерен делать с собой и с тобой,
а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! — закричал он. — Одеваться Илье Ильичу!
Другой мучится, что осужден ходить каждый день на службу и сидеть до пяти часов,
а тот вздыхает тяжко, что
нет ему такой благодати…
—
Нет, так, ничего, — замяла она. — Я люблю Андрея Иваныча, — продолжала она, — не за
то только, что он смешит меня, иногда он говорит — я плачу, и не за
то, что он любит меня,
а, кажется, за
то… что он любит меня больше других; видите, куда вкралось самолюбие!
Хорошо, если б и страсти так кончались,
а то после них остаются: дым, смрад,
а счастья
нет! Воспоминания — один только стыд и рвание волос.
— Верьте же мне, — заключила она, — как я вам верю, и не сомневайтесь, не тревожьте пустыми сомнениями этого счастья,
а то оно улетит. Что я раз назвала своим,
того уже не отдам назад, разве отнимут. Я это знаю, нужды
нет, что я молода, но… Знаете ли, — сказала она с уверенностью в голосе, — в месяц, с
тех пор, как знаю вас, я много передумала и испытала, как будто прочла большую книгу, так, про себя, понемногу… Не сомневайтесь же…
«Да…
нет, я лучше напишу к ней, — сказал он сам себе, —
а то дико покажется ей, что я вдруг пропал. Объяснение необходимо».
Многие даже не знают сами, чего им хотеть,
а если и решатся на это,
то вяло, так что, пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого, что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и
нет складки на лбу.
Это уже не вопрос о
том, ошибкой или
нет полюбила она его, Обломова,
а не ошибка ли вся их любовь, эти свидания в лесу, наедине, иногда поздно вечером?
—
Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще бабушка наша, больная, еле ходит, и
то в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной,
а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
—
Нет, нынешний год немного было; с утра дождь шел,
а после разгулялось.
А то много бывает.
— Я ужасно занят, ни минуты свободной
нет, — отговаривался Обломов. — Вы потрудитесь только сказать, что так как задаток остается в вашу пользу,
а жильца я найду,
то…
— Как можно говорить, чего
нет? — договаривала Анисья, уходя. —
А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до
того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
—
Нет,
нет! — опровергал Обломов. — Помилуйте,
та барышня, про которую болтает Захар, огромного роста, говорит басом,
а эта, портниха-то, чай, слышали, каким тоненьким голосом говорит: у ней чудесный голос. Пожалуйста, не думайте…
— Как же вдруг, на
той неделе? — защищался Обломов, — ты на ходу,
а мне ведь надо приготовиться… У меня здесь все хозяйство: как я кину его? У меня ничего
нет.
— Зато покойно, кум;
тот целковый,
тот два — смотришь, в день рублей семь и спрятал. Ни привязки, ни придирки, ни пятен, ни дыму.
А под большим делом подпишешь иной раз имя, так после всю жизнь и выскабливаешь боками.
Нет, брат, не греши, кум!
Но не о себе, не о своем кофе вздыхает она, тужит не оттого, что ей
нет случая посуетиться, похозяйничать широко, потолочь корицу, положить ваниль в соус или варить густые сливки,
а оттого, что другой год не кушает этого ничего Илья Ильич, оттого, что кофе ему не берется пудами из лучшего магазина,
а покупается на гривенники в лавочке; сливки приносит не чухонка,
а снабжает ими
та же лавочка, оттого, что вместо сочной котлетки она несет ему на завтрак яичницу, заправленную жесткой, залежавшейся в лавочке же ветчиной.
—
А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало
того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда
нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной: там не до
того, где горе и нужда; толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов… Но кто встретился с ними своевременно, для
того они не молот,
а милые гости.
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да
нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда
нет опоры.
А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была
то, что я думаю,
а не признак какой-нибудь болезни…
то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы…
А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела
нет до
того, зачем у него платье лежит в куче на полу,
а постель в углу за печкой, в пыли, что он носит платье и спит на этой постели,
а не она.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть,
а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается;
нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей,
то есть, пользе.
А здесь, можно сказать,
нет другого помышления, кроме
того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца,
а не
то чтобы из интереса.
А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы…
Нет, я не знаю,
а мне, право, нравится такая жизнь.
Аммос Федорович.
Нет, я вам скажу, вы не
того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко,
а оно себе мотает на ус.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест
нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, //
А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!