Неточные совпадения
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку!
Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай!
А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит?
А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
—
Вот еще что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь,
а он заставляет его биться!
А видите
вот эту саблю?
вот ваша матерь!
— Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права?
Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне,
а ты говоришь — не имеем права;
а ты говоришь — не нужно идти запорожцам.
Притом же у нас храм Божий — грех сказать, что такое:
вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь,
а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства.
— Да, так видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь не велит.
А по своему бедному разуму
вот что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. [Натолия — Анаталия — черноморское побережье Турции.] Как думаете, панове?
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках,
а то беда, что запрягают уже не коней,
а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз.
Вот какие дела водятся на Украйне, панове!
А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
—
А так, что уж теперь гетьман, зажаренный в медном быке, лежит в Варшаве,
а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу.
Вот что наделали полковники!
А мы
вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей.
Так
вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами,
а которым милы полоненные ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются.
—
Вот я следом за тобою!..»
А сам все отбивался от наступавших.
— Знаю, знаю все: за мою голову дают две тысячи червонных. Знают же, они, дурни, цену ей! Я тебе пять тысяч дам.
Вот тебе две тысячи сейчас, — Бульба высыпал из кожаного гамана [Гаман — кошелек, бумажник.] две тысячи червонных, —
а остальные — как ворочусь.
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки.
А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки;
вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. —
Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры,
а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза,
а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько;
а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
—
А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник!
Вот еще бы только на палец прибавить, то и полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Неточные совпадения
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или
вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.