Неточные совпадения
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его
в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он
не значащий червь мира сего и
не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на
жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши
в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Веришь ли, что никогда
в жизни так
не продувался.
Обед, как видно,
не составлял у Ноздрева главного
в жизни; блюда
не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе
не сварилось.
Везде, где бы ни было
в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явленье,
не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит
в нем чувство,
не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю
жизнь.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто
не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего
в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего
в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними
в бедную
жизнь их.
Одинокая
жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того
не были
в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось
в этой изношенной развалине.
Чего нет и что
не грезится
в голове его? он
в небесах и к Шиллеру заехал
в гости — и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять перед ним
жизнь.
Ибо
не признаёт современный суд, что равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых; ибо
не признаёт современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной
жизни, и возвести ее
в перл созданья; ибо
не признаёт современный суд, что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха!
Почтмейстер вдался более
в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о
жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому
не было известно; впрочем, он был остряк, цветист
в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь.
Смеются вдвое
в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду
не смеявшийся во всю
жизнь свою и только что показавший перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
«Ну что, — думали чиновники, — если он узнает только просто, что
в городе их вот-де какие глупые слухи, да за это одно может вскипятить
не на
жизнь, а на самую смерть».
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще
не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на
жизнь его, то задумались еще более: стало быть,
жизнь его была
в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он
в самом деле такой?
Поди ты сладь с человеком!
не верит
в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю
жизнь не ставит
в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
И оказалось ясно, какого рода созданье человек: мудр, умен и толков он бывает во всем, что касается других, а
не себя; какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он
в трудных случаях
жизни!
Чтобы
не прекратилась, боже сохрани, как-нибудь
жизнь без потомков, он решился лучше посидеть денька три
в комнате.
Нет,
не они двигали им: ему мерещилась впереди
жизнь во всех довольствах, со всякими достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды — вот что беспрерывно носилось
в голове его.
Разве мы
не знаем сами, что есть много презренного и глупого
в жизни?
Так проводили
жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули
в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих
не о том, чтобы
не делать дурного, а о том, чтобы только
не говорили, что они делают дурное.
И вся эта куча дерев, крыш, вместе с церковью, опрокинувшись верхушками вниз, отдавалась
в реке, где картинно-безобразные старые ивы, одни стоя у берегов, другие совсем
в воде, опустивши туда и ветви и листья, точно как бы рассматривали это изображение, которым
не могли налюбоваться во все продолженье своей многолетней
жизни.
Видна была и логическая связь, и следованье за новыми открытиями, но увы!
не было только
жизни в самой науке.
Сам же он во всю
жизнь свою
не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где
не было никаких публичных красивых зданий;
не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь;
в глаза
не знал прихотей, какие дразнят
в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду
не был
в театре.
Он увидел на месте, что приказчик был баба и дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но
не знал ни бельмеса
в уборке хлеба и посевах, а
в прибавленье ко всему подозревал мужиков
в покушенье на
жизнь свою.
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил
жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая
жизнь его была
не раз
в опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
В первые дни Андрей Иванович опасался за свою независимость, чтобы как-нибудь гость
не связал его,
не стеснил какими-нибудь измененьями
в образе
жизни, и
не разрушился бы порядок дня его, так удачно заведенный, — но опасенья были напрасны.
Если бы
в темной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещенная сзади лампою, она бы
не поразила так, как эта сиявшая
жизнью фигурка, которая точно предстала затем, чтобы осветить комнату.
Видно было, что хозяин приходил
в дом только отдохнуть, а
не то чтобы жить
в нем; что для обдумыванья своих планов и мыслей ему
не надобно было кабинета с пружинными креслами и всякими покойными удобствами и что
жизнь его заключалась
не в очаровательных грезах у пылающего камина, но прямо
в деле.
— А уж у нас,
в нашей губернии… Вы
не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе и
не называют, как сквалыгой и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют. «Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями
жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять; а этак, пожалуй, можно прожить и
не разорившись, если бы жить такой свиньею, как Костанжогло». Ведь вот как!
Со своей стороны Чичиков оглянул также, насколько позволяло приличие, брата Василия. Он был ростом пониже Платона, волосом темней его и лицом далеко
не так красив; но
в чертах его лица было много
жизни и одушевленья. Видно было, что он
не пребывал
в дремоте и спячке.
Говорю-с вам это по той причине, что генерал-губернатор особенно теперь нуждается
в таких людях; и вы, мимо всяких канцелярских повышений, получите такое место, где
не бесполезна будет ваша
жизнь.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и
не давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость
жизни и привлекать внимание соотечественников
в тонком новом фраке наваринского пламени и дыма.
Чем
не жизнь, если займешься хоть бы и
в глуши?
Ей-<ей>, дело
не в этом имуществе, из-за которого спорят и режут друг друга люди, точно как можно завести благоустройство
в здешней
жизни,
не помысливши о другой
жизни.