Неточные совпадения
— Вот
потому двадцать годов и стою там на посту,
а то и дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю.
Главную долю, конечно, получает съемщик,
потому что он покупатель краденого,
а нередко и атаман шайки.
Заснула как-то пьяная на Рождество на улице, и отморозил ребенок два пальца, которые долго гнили,
а она не лечила —
потому подавали больше: высунет он перед прохожим изъязвленную руку… ну и подают сердобольные…
Через год она мне показала единственное письмо от Коськи, где он сообщает — письмо писано под его диктовку, — что пришлось убежать от своих «ширмачей», «
потому, что я их обманул и что правду им сказать было нельзя… Убежал я в Ярославль, доехал под вагоном,
а оттуда попал летом в Астрахань, где работаю на рыбных промыслах,
а потом обещали меня взять на пароход. Я выучился читать».
По утрам, когда нет клиентов, мальчишки обучались этому ремеслу на отставных солдатах, которых брили даром. Изрежет неумелый мальчуган несчастного,
а тот сидит и терпит,
потому что в билете у него написано: «бороду брить, волосы стричь, по миру не ходить». Через неделю опять солдат просит побрить!
— Экономия: внизу в вагоне пятак,
а здесь, на свежем воздухе, три копейки… И не из экономии я езжу здесь,
а вот из-за нее… — И погрозил дымящейся сигарищей. — Именно эти сигары только и курю… Три рубля вагон, полтора рубля грядка, да-с, — клопосдохс, настоящий империал,
потому что только на империале конки и курить можно… Не хотите ли сделаться империалистом? — предлагает мне сигару.
На обедах играл оркестр Степана Рябова,
а пели хоры — то цыганский, то венгерский, чаще же русский от «Яра». Последний пользовался особой любовью, и содержательница его, Анна Захаровна, была в почете у гуляющего купечества за то, что умела потрафлять купцу и знала, кому какую певицу порекомендовать; последняя исполняла всякий приказ хозяйки,
потому что контракты отдавали певицу в полное распоряжение содержательницы хора.
Вдоль стен широкие турецкие диваны, перед ними столики со спичками и пепельницами, кальян для любителей. Сидят, хохочут, болтают без умолку… Кто-нибудь бренчит на балалайке, кое-кто дремлет.
А «мертвецкой» звали
потому, что под утро на этих диванах обыкновенно спали кто лишнее выпил или кому очень далеко было до дому…
Еще в семи — и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде,
а то, пожалуй, и хуже,
потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены,
а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
— Трактирщика винить нельзя: его дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы… Товарец по покупателю… У Егорова, бывало, курить не позволялось,
а теперь копти потолок сколько хошь!
Потому всё, что прежде в Москве народ был,
а теперь — публика.
—
Потому, что хлебушко заботу любит. Выпечка-то выпечкой,
а вся сила в муке. У меня покупной муки нет, вся своя, рожь отборную покупаю на местах, на мельницах свои люди поставлены, чтобы ни соринки, чтобы ни пылинки…
А все-таки рожь бывает разная, выбирать надо. У меня все больше тамбовская, из-под Козлова, с Роминской мельницы идет мука самая лучшая. И очень просто! — заканчивал всегда он речь своей любимой поговоркой.
За эту табакерку он заплатил бешеные деньги в Париже,
потому что это была табакерка Наполеона I. Из-за нее, как рассказывал владелец, Наполеон проиграл Ватерлоо, так как, нюхая табак, недослышал доклада адъютанта, перепутал направления и двинул кавалерию по пересеченной местности,
а пехоту — по равнине.
А главное, еще и
потому, что рядом с банями была лавчоночка, где народный поэт Разоренов торговал своего изделия квасом и своего засола огурцами, из-под которых рассол был до того ароматичен и вкусен, что его предпочитали даже прекрасному хлебному квасу.
Тогда в центре города был только один «ресторан» — «Славянский базар»,
а остальные назывались «трактиры»,
потому что главным посетителем был старый русский купец.
Пили и ели
потому, что дешево, и никогда полиция не заглянет, и скандалы кончаются тут же,
а купцу главное, чтобы «сокровенно» было. Ни в одном трактире не было такого гвалта, как в бубновской «дыре».
А над домом по-прежнему носились тучи голубей,
потому что и Красовский и его сыновья были такими же любителями, как и Шустровы, и у них под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» — так звали трактир, и никто его под другим именем не знал, хотя официально он так не назывался, и в печати появилось это название только один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
Первые три недели актеры поблещут подарками,
а там начинают линять: портсигары на столе не лежат, часы не вынимаются,
а там уже пиджаки плотно застегиваются,
потому что и последнее украшение — цепочка с брелоками — уходит вслед за часами в ссудную кассу.
А затем туда же следует и гардероб, за который плачены большие деньги, собранные трудовыми грошами.
В квартире номер сорок пять во дворе жил хранитель дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора князя В.
А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем разных личных поручений. Полиция боялась Карасева больше, чем самого князя, и
потому в дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не совала своего носа.
Объяснил я ему, что эти два домика в старину, когда еще железных дорог не было, были заставами и назывались кордегардией,
потому что в них стоял военный караул,
а между зданиями был шлагбаум, и так далее.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и
потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и
потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят,
а потом уже бьют.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое,
а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я
потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
—
потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие,
а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора,
а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись,
потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича,
а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего,
а не то я перерою весь его погреб.
Городничий. Мотает или не мотает,
а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и
потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.