Несмотря на уверение князя Никиты, что намек на возможность сватовства со стороны Малюты за княжну Евпраксию был ни более, ни менее как шуткою в дружеской беседе, несмотря на то, что сам князь Василий был почти убежден, что такая блажь не может серьезно запасть в голову «выскочки-опричника», что должен же тот понимать то неизмеримое расстояние, которое существует между ним и
дочерью князя Прозоровского, понимать, наконец, что он, князь Василий, скорее собственными руками задушит свою дочь, чем отдаст ее в жены «царского палача», — никем иным не представлялся князю Григорий Лукьянович, — несмотря, повторяем, на все это, он решился, хотя временно, удалиться из Москвы, подальше и от сластолюбца-царя и от его сподвижников, бесшабашных сорванцов, увезти свое ненаглядное детище.
Неточные совпадения
Князь жил безутешным вдовцом с своей единственной
дочерью — Евпраксией Васильевной, цветущей молодостью, здоровьем и красотой, на которую старый
князь перенес всю нежность своего любвеобильного сердца, уязвленного рановременной потерей своей любимой подруги жизни. Княжне в момент нашего рассказа шел шестнадцатый год, но по сложению и дородству она казалась уже совершенно взрослой девушкой, вполне и даже роскошно сформировавшейся.
Недаром
князь Василий гордился своей
дочерью, но ее чарующая красота порой наводила его на печальные думы.
Не ведал и
князь Василий, расхваливавший в это время брату своего приемыша, какую великую службу сослужит этот приемыш его
дочери, какою великою сторицею заплатит он за приют, любовь и ласку его.
А между тем он,
князь Прозоровский, этих новых кровожадных, разгульных людей, во главе с самым лютым из них Малютой, должен сегодня принимать под своим кровом, сидеть с ними за одним столом!.. Его
дочь, эта непорочная, чистая девочка, должна будет выйти к ним со «встречным кубком».
И теперь
князь Василий старался успокоиться, убедить себя, что так надо, не для себя, о нет, а для
дочери и… брата!..
«Сам царь, если попросить его, поедет сватом к
князю Василию от имени своего любимца, да не отдаст, гордец, свою
дочь за него, Малюту, даже не боярина! Нечего и думать об этом, только сраму да смеху людского вдосталь наглотаешься».
Так,
князь Михайло Темгрюкович Чаркасский, брат Царицы, вместе с Малютой лично разрубили на части казначея государя — Хозяина Юрьевича Тютина, его жену, двух младенцев-сыновей и двух малолетних
дочерей.
Во главе этих неведомых для
князя и его
дочери их охранителей стоял старый слуга, дядька Якова Потаповича, под чьим присмотром он вырос и который буквально молился на своего питомца, преклонялся перед его умом и приписывал ему все существовавшие добродетели.
Князь Василий при свидании с
дочерью не преминул спросить ее, не скучает ли она о беглянке.
Князь приписал волнение
дочери неприятному воспоминанию о черной неблагодарности сбежавшей.
— Тсс… — боязливо стал оглядываться
князь Никита. — Коли себя не жалеешь — пожалей меня,
дочь… На нее и так Малюта зубы точит…
— Малюта!.. в зятья ко мне собирается!.. Не ожидал!.. Душегубец, палач!.. Женоубийцей, видимо, стать хочет, а потом и венчаться с моей
дочерью?.. А ты-то что слушал негодяя и в рожу подлую не харкнул? Побоялся, за шкуру свою побоялся?.. Ай да
князь Прозоровский!.. Ты не захотел идти к царю бить челом на татарского выродка за бесчестие твоей племянницы, так я пойду поклонюсь царю-батюшке!.. Правильно говоришь ты, засиделся я, досиделся до бесчестия всему роду нашему княжескому!.. Сейчас поеду к царю!..
— Что ты, что ты, шалый, затевать хочешь? — вскочил в свою очередь перепуганный
князь Никита. — Ведь он мне обиняком говорил, под видом шутки, а тебе я, как брату, сказал в предупреждение… С чего же кашу заваривать? Неровен час, сами не расхлебаем… Пожалей, повторяю, меня,
дочь… Силен он, татарский выродок…
— С
дочерью, великий государь, да с приемышем… — отвечал
князь.
Тотчас по приезде начались сборы, окончившиеся в неделю, и
князь Василий в десяти повозках выехал из Москвы с
дочерью, Яковом Потаповичем, нянькой Панкратьевной, сенными девушками молодой княжны и избранною дворнею. В число последних попали и знакомые нам Никитич и его сын Тимофей.
«И князь-батюшка далеко не прочь от этой свадебки. Ни словечка не молвил мне на мою глупую речь, а только взглянул на меня таково ласково, — рассуждала сама с собою старушка, припоминая свой разговор с
князем Василием. — Да и чем может он отблагодарить его, соколика ясного, живота своего для него не пожалевшего, грудью ставшего против ворога, как не отдавши ему дочь-красавицу, как не сделавшись отцом ему, сиротинушке?»
Несмотря на все это, когда уже после окончательного выздоровления молодого Воротынского
князь Василий, во время беседы в своей опочивальне с глазу на глаз с приемышем, коснулся своих забот о
дочери, как девушки в возрасте невесты, возрасте, опасном в переживаемое время, а затем весьма прозрачно перешел к выхвалению достоинств сына его покойного друга и вопросу, чем отблагодарить ему Владимира за спасение жизни, Яков Потапович побледнел и задрожал.
Этим решением окончилась беседа
князя Василия с самоотверженным другом его
дочери — Яковом Потаповым.
— Мне, значит, приходится явиться твоим сватом перед моею
дочерью… Хочешь ли ты этого,
князь?
Князь Василий наклонился к своей
дочери и поцеловал ее в лоб.
Князь Василий понял, что красота его
дочери произвела на его гостя должное впечатление. Он видел также, что княжна не осталась равнодушною при этом неожиданном знакомстве, и чутким отцовским сердцем угадал, что в сердце его ненаглядной дочурки закралась первая любовь.
— Прости,
князь, я к слову молвил, не подумавши: последний ум отняла у меня красота твоей
дочери, до того она мне полюбилася…
— Ну да, Яков, чего ты так диву далась? Он парень у меня такой, что разуму ему не занимать стать у кого-нибудь, а уж что посоветует — как отрубит: со всех сторон, как ни думаешь, лучше не выдумать! — заметил
князь, не поняв, да и не имев возможности понять восклицание
дочери, снова уже сидевшей с опущенной головой.
— Только словечка пока до Москвы о том никому не молви, — счел долгом предупредить
князь дочь, озабоченный мыслью об исходе своего челобитья у грозного царя, и отпустил ее.
Несмотря на принятые, как мы видели, со стороны
князя Василия меры, чтобы предстоящая свадьба его
дочери с
князем Воротынским оставалась до времени в тайне, эта тайна не укрылась от проницательности сенных девушек, и в горнице княжны, чуть ли не тотчас же по возвращении ее от
князя Василия, стали раздаваться свадебные песни и величания «ясного сокола»
князя Владимира и «белой лебедушки» княжны Евпраксии.
Через неделю после того, как
князь Владимир Воротынский сделался, по воле
князя Василия, женихом его
дочери, к хоромам Малюты Скуратова на взмыленном донельзя коне прискакал всадник. Это был по виду неказистый коренастый мужичонка, одетый в черный озям и баранью шапку.
Довольно послужил я тебе и дьяволу, пошел, подлый, против своего благодетеля, князя-батюшки, чуть
дочь его, святую, чистую, непорочную, не отдал своими руками на поругание извергу!
Князь Василий не преминул, конечно, исполнить царскую волю и объехал всех приближенных к царю опричников с просьбой — не обидеть его отсутствием на обручение его единственной
дочери. С искренним, неподдельным радушием позвал он и Григория Лукьяновича; под впечатлением почти неожиданной радости, он даже забыл свою к нему неприязнь.
— Едут, едут… — прибежал запыхавшийся слуга, и
князь Василий бросился на крыльцо для встречи, приказав сказать
дочери, чтобы немедленно сходила вниз.
— Что, как она? — было первым вопросом, который задал
князь Василий по возвращении домой, пройдя тотчас же в комнаты
дочери.
Князь с поникшею головою ушел в свою опочивальню и там склонился перед образом в жаркой молитве о спасении
дочери.
Когда княжна Евпраксия Васильевна настолько окрепла, что могла сидеть в кресле, кроме
князя Василия, почти безотлучно находившегося у постели
дочери, к ней был допущен, по ее просьбе, и Яков Потапович.
— Жаль брата…
дочь… — чуть слышно произнес между тем
князь Василий, как бы отвечая своим собственным мыслям.
Князь Василий, старый пес, допрос чинить начал
дочери, а она ему все доподлинно и рассказала.
«Не
князь он Воротынский, коли от казни воровским манером схоронился, честь свою родовую на бабу променял!..»
Дочь в светлицу крепко-накрепко запер, а жениха ее,
князя Владимира, если явится, приказал холопьям со двора шелепами гнать, сам же к царю собирается с новым челобитьем…
— Что надо? — кинул ему
князь, потревоженный среди горьких, томительных дум о будущем своей любимой
дочери.
Не в брата своего пошел он: тот замыслил извести меня и род мой наговорными зельями и кореньями, которые и найдены были у него приставами, отослал свою
дочь с верными слугами и грамотою к Сигизмунду-Августу, сносился изменническими грамотами с ворогом моим,
князем Владимиром, да упокоит Господь его душу в селениях праведных, — Иоанн набожно перекрестился.