Неточные совпадения
Подобного смельчака, впрочем, и не
было: как кремль, так и местность, его окружающая, известная под именем Китай-города,
были совершенно пустынны, и на первый
взгляд можно
было подумать, что находишься в совершенно безлюдном месте, и лишь слышавшийся отдаленный или,
быть может, разносимый ветром лай собак давал понять, что кругом
есть жилища живых, но спящих или притаившихся обывателей.
Низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и челюсти, череп спереди узкий, переходивший сразу в какой-то широкий котел к затылку, уши, казавшиеся впалыми от выпуклостей за ушами, неопределенного цвета глаза, не смотревшие ни на кого прямо, делали то, что страшно становилось каждому, кто хотя вскользь чувствовал на себе тусклый
взгляд последних, и каждому же, глядя на Малюту, невольно казалось, что никакое великодушное чувство, никакая мысль, выходящая из круга животных побуждений, не в силах
была проникнуть в этот сплюснутый мозг, покрытый толстым черепом и густою щетиной.
Изящный овал лица, белизна кожи и яркий румянец, горевший на полных щеках, в соединении с нежными, правильными, как бы выточенными чертами лица, густыми дугами соболиных бровей и светлым
взглядом темно-карих глаз, полузакрытых густыми ресницами, высокой, статной фигурой, мягкостью очертаний открытой шеи, стана и полных, белоснежных рук, видневшихся до локтя из-под широкого рукава сарафана, ни единым штрихом не нарушали гармонию в этом положительном идеале русской красоты, выдающеюся представительницей которого и
была княжна Евпраксия Прозоровская.
Молодец он из себя красавец — сам знает, на то глаза
есть. Сенные девушки молодой княжны под
взглядом его молодецким только ежатся, так и вьются вьюнами вокруг него, особенно одна — чернобровая… Да на что ему, боярину, их холопья любовь? Не по себе дерево рубить вздумали — пришибет неровен час. Княжна, княжна… касаточка…
— Садись, Яков Потапович, гость
будешь, — указала на него с улыбкой Таня, а сама подошла к щиту и, ловко дернув его, закрыла им щель почти вплотную. Полумрак в шалаше еще более усилился. Якова Потаповича несколько смутила ее последняя выходка, тем более, что ему вспомнились не раз замеченные им прежде красноречивые, страстнее
взгляды, видимо бросаемые по его адресу этою «черномазою», как всегда он про себя называл Татьяну.
При первом
взгляде на их предводителя, Гришку Кудряша, нельзя
было не узнать в нем того беглого доезжачего князя Василия Прозоровского, Григория Семенова, отвергнутого поклонника черномазой Танюши, портрет которого
был нами подробно нарисован в одной из предыдущих глав.
Нельзя
было сказать, чтобы в лице Яковлева
было что-нибудь злое или отталкивающее, но при первом
взгляде на него открытому нраву честного человека что-то претило до неловкости.
Князь Василий на секунду остановился, окинув как бы недоумевающим
взглядом эти приготовления; его губы зашевелились
было, чтобы отдать какое-то приказание, но вдруг он движением обеих рук отстранил от себя поддерживавших его прислужников, провел правой рукой по лбу, на котором выступили крупные капли пота, и, шатаясь, прошел к себе в опочивальню.
Один Малюта, подошедший первым, не сказал ни слова, но пронизал княжну таким плотоядно-восторженным
взглядом, что у бедняжки, почувствовавшей его, чуть
было не подкосились ноги, а руки князя Василия, заметившего этот
взгляд, задрожали и он расплескал наливаемое вино.
Для самолюбивой, гордой сознанием своей красоты Танюши восторженные похвалы их
были бы далеко не безразличны в другое время; она не пропустила бы ни одного такого
взгляда, не проронила бы ни одного слова, но теперь ей
было не до того.
Ее внимание
было всецело привлечено другим
взглядом,
взглядом горевших ненавистью двух глаз молодого опричника, стоявшего в толпе слуг в передней горнице. Она сразу узнала эти глаза, и сердце ее забило злобно-радостную тревогу, хотя и не без примеси невольного страха перед грядущим.
От нее не ускользнули плотоядные
взгляды свирепого Малюты, один вид которого внушал ей какой-то панический страх, и она
была очень довольна, что отец избавляет ее за последнее время от встреч с ним в их доме.
Он несколько раз
был около князя Василия при неожиданных визитах Григория Лукьяновича, и странное чувство какой-то безотчетной ненависти, какого-то озлобленного презрения, но ненависти и презрения, которые можно только чувствовать к низко упавшему в наших глазах, не оправдавшему нашей любви близкому человеку, зародилось в его душе при первой встрече с Малютою, при первом
взгляде на него.
Был еще пятый член семьи Григория Лукьяновича, самое имя которого произносилось в доме за последнее время не только слугами, но и семейными, только шепотом, — это
был сын Малюты, Максим Григорьевич, восемнадцатилетний юноша, тихий и кроткий, весь в мать, как говорили слуги, а вместе с тем какой-то выродок из семьи и по внешним качествам: красивый, статный, с прямым, честным
взглядом почти детски невинных глаз, разумный и степенный не по летам, и хотя служивший в опричниках, но сторонившийся от своих буйных сверстников.
Все кругом стихло еще более; казалось, можно
было услышать полет мухи. Один князь Никита не потерялся под гневным
взглядом царя.
Один Малюта, на лице которого заиграла
было чуть заметная радостная улыбка тожества, стал снова мрачнее тучи и бросил искоса на своего друга, князя Никиту, злобный
взгляд.
Одновременно с этим
взглядом на князя
был устремлен другой —
взгляд его брата, князя Василия, полный благодарности.
Первый, сравнительно здоровый, сон, как это бывает обыкновенно, не подкрепил, а наоборот, ослабил больного. Он проснулся в страшном поту, но голова его
была свежее. Он с трудом поднял отяжелевшие веки, открыл глаза и удивленным
взглядом окинул незнакомую ему комнату.
Григорий Лукьянович хорошо видел это, но также хорошо понимал, что малейшее ослабление его в усердии именно в этом направлении может породить в душе царя подозрение в его измене, последствия чего могли
быть не в пример хуже изредка бросаемых недружелюбных
взглядов.
От ушиба при падении он очнулся, встал, обвел вокруг себя помутившимся
взглядом, и первою мыслью его
было «броситься за ней, разбить дверь и убить их обоих.
В голосе его прозвучала злобная ирония и глаза метнули на «грозного опричника»
взгляд свирепой ненависти. Последний ничего не заметил, — он
был занят мыслями о полученном накануне письме. Да и стоило ли ему наблюдать за выражениями холопьих лиц.
Но она вспоминала изредка и теперь подмечаемые ею его
взгляды, полные безграничной любви, загоравшейся невольно в его глазах, которые он поспешно опускал вниз, и должна
была откинуть от себя эту мысль.
— Государя вам долго, смекаю, подождать
будет надобно… — растягивая умышленно слова, отвечал Григорий Лукьянович и обвел всех присутствующих торжественным
взглядом, метнув им в особенности в сторону княжны Евпраксии.
Все это он осмотрел
взглядом полуоткрытых глаз, — в голове он чувствовал еще сильную тяжесть и совсем не мог поднять отяжелевших век, он даже не в силах
был пошевелить головой.
Взгляд Иоанна загорелся болезненно-злобным огнем, а черты лица исказились зверскою улыбкою. Это
было почти постоянным последствием долгой беседы с его кровожадным любимцем.
Он
выпил яду. Его примеру последовали княгиня Евдокия и оба сына. Они вместе стали молиться под насмешливыми
взглядами царя и сонма кромешников. Яд начинал действовать. Иоанн и опричники
были свидетелями их мучений и смерти.
Среди многочисленных ратников, составлявших смертоносный царский легион,
был никому неизвестный, ни с кем не разговаривавший угрюмый опричник, следивший
взглядом безграничной ненависти за Малютой Скуратовым.