Неточные совпадения
Князь продолжал хохотать от
души.
Молодой
князь был без ума от своего друга и руководителя элегантного адвоката, и мечтал о том времени, когда, достигнув совершеннолетия, он, в гвардейском мундире, будет кутить вместе с Гиршфельдом в Петербурге, куда он стремился всей
душой.
Весть об отъезде молодого
князя, не подававшего ей признаков жизни, несмотря на ее настойчивые ожидания, подняла бурю злобы в
душе Александры Яковлевны.
Несмотря на лечение двух городских врачей, приглашенных
князем на помощь жившему в имении княжескому доктору, больная не перенесла пятнистого тифа и отдала Богу
душу, не благословив даже дочь и не открыв ей тайны ее рождения, так как в виду заразительности болезни Марьи Астафьевны, Шуру, по распоряжению
князя, перевели на его половину и не пускали к больной.
Александра Яковлевна знала также, что хотя Ольга Петровна казалась очень расположенной ко всему княжескому семейству — от
князя Василия зависела служебная карьера барона, губернатора Т-ской губернии, — во в
душе изрядно-таки недолюбливала своих высокомерных аристократических родственников, свысока и покровительственно принимавших провинциальную баронессу.
Но как ни тлетворно было влияние на юношу его нового друга, оно, к счастью
князя Виктора, не могло быть глубоким, а могло лишь усыпить его хорошие инстинкты, — эти драгоценные перлы
души, присущие ранней молодости, — но не вырвать их с корнем.
С прежней надменной холодностью повторила княжна Анна Васильевна Гарина свое согласие явившемуся на другой день, предупрежденному уже княгиней, счастливому своей победой,
князю Владимиру. Драма, происходившая в
душе молодой девушки, с неподвижным лицом выслушивавшей в продолжение двух месяцев до дня свадьбы вычурные любезности презираемого ею жениха, ее будущего мужа, осталась скрытой в глубине ее загадочной натуры. Через несколько времени она сделалась с ним даже почти любезна.
Восторженный по натуре, искавший от безделья новых впечатлений, инстинктивно стремящийся к какой-нибудь деятельности,
князь Владимир стал ярым поклонником Николая Александровича, умело наигрывавшего на всех слабых струнках
души своего нового «сиятельного» друга, как иронически называл «демократ» Мечев «аристократа» Шестова.
— Я мог, — сквозь зубы начал старый
князь, холодно поздоровавшись, как и остальные члены семейного совета, с освобожденным узником, — спасти вас от тюрьмы, от заслуженного вами вполне наказания за глубоко возмущающее
душу всякого верноподданного ваше преступление, но я бессилен возвратить вам то положение в обществе, которое вы занимали до сих пор, бессилен снять с вас то клеймо позора, которое наложено на вас, и — выскажу мое мнение — совершенно справедливо этим обществом.
Князь Владимир, ничего не понимавший в делах, не обратил на это ни малейшего внимания, обрадовавшись переводу, освобождавшему его от власти его тестя, самое воспоминание о котором тяготило его
душу страшным кошмаром.
— Ничего не значит, милая барынька, — не дал он ей договорить: —
князь теперь сидит у меня и у него наверное
душа не на месте, а сердце и подавно, так вы его у него давно сдвинули…
Прошло около месяца. Гиршфельд только что вернулся из Москвы, куда ездил для окончания последних дел и решил наконец приступить к «шестовскому» делу. Время казалось ему самым удобным.
Князь Владимир в блаженстве, около своей ненаглядной Агнессочки, и, считая Николая Леопольдовича главным устроителем этого блаженства, слепо верил в его дружбу. Ни малейшее сомнение в уме, практичности и честности его поверенного не могло закрасться в его
душу. Гиршфельд вызвал его к себе «по делу».
В
душе Гиршфельда при виде
князя шевельнулось нечто вроде раскаяния.
Князь уехал. В его
душе царил давно уже не испытанный им сладкий покой. Будущее представлялось ему в радужном цвете. Грезы, одна другой заманчивее, всю ночь витали над его головой. Он спал сном счастливого человека.
Проснулись оба друга после полудня, но свежие и бодрые. Молодость и здоровье делают то, что несколько часов подкрепляющего сна перерождает совершенно человека. Все испытанные потрясения вчерашнего дня как не бывали. Сомнения, тревоги и предчувствия исчезли из ума и
души князя Сергея Сергеевича. Друзья с аппетитом позавтракали и закурили трубки, когда вошедший лакей доложил, что лошади поданы.
Неточные совпадения
— За что он нас раскостил? — говорили одни, — мы к нему всей
душой, а он послал нас искать
князя глупого!
Он оставляет раут тесный, // Домой задумчив едет он; // Мечтой то грустной, то прелестной // Его встревожен поздний сон. // Проснулся он; ему приносят // Письмо:
князь N покорно просит // Его на вечер. «Боже! к ней!.. // О, буду, буду!» и скорей // Марает он ответ учтивый. // Что с ним? в каком он странном сне! // Что шевельнулось в глубине //
Души холодной и ленивой? // Досада? суетность? иль вновь // Забота юности — любовь?
«Так ты женат! не знал я ране! // Давно ли?» — «Около двух лет». — // «На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!» // «Ты ей знаком?» — «Я им сосед». — // «О, так пойдем же».
Князь подходит // К своей жене и ей подводит // Родню и друга своего. // Княгиня смотрит на него… // И что ей
душу ни смутило, // Как сильно ни была она // Удивлена, поражена, // Но ей ничто не изменило: // В ней сохранился тот же тон, // Был так же тих ее поклон.
Это — не наша, русская бражка, возбуждающая лирическую чесотку
души, не варево
князя Кропоткина, графа Толстого, полковника Лаврова и семинаристов, окрестившихся в социалисты, с которыми приятно поболтать, — нет!
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской
души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям —
князьям и неся и их, и свою «беду».