Неточные совпадения
— Когда? — вступилась мать. — Обещанного три года ждут, ишь какой прыткий, годок,
другой обождешь, а
то так я тебя, малыша, в Петербург к чужим людям и отдам.
Он
то и дело сам бросал взгляды своих темно-синих глаз
то на дверь, ведущую в кабинет графа,
то на
другую, ведущую в переднюю.
Клейнмихель, постоянно входя и выходя из одной комнаты в
другую, докладывал графу с порога имена
тех лиц, которые не были лично известны Алексею Андреевичу.
Она же была первая в ходатайстве перед матерью о помощи как своим, так и чужим людям, впавшим в
ту или
другую беду, в
то или
другое несчастье.
Выросшая среди походной жизни родителей, почти без подруг, она и этим обыкновенным для
других способом не могла узнать многое из
того, что делает в наше время, даже часто преждевременно, из ребенка женщину.
Круг знакомых хотя и был довольно большой, но состоял преимущественно из подруг ее матери — старушек и из сослуживцев ее отца — отставных военных. У
тех и
других были свои специальные интересы, свои специальные разговоры, которыми не интересовалась и которых даже не понимала молодая девушка.
— И вечно ты, мать, с экивоками и разными придворными штуками, — с раздражением в голосе отвечал он. — Знаешь ведь, что не люблю я этого, не первый год живем. «Отвадить по-деликатному или матери сказать», — передразнил он жену. — Ни
то, ни
другое, потому что все это будет иметь вид, что мы боимся, как бы дочернего жениха из рук не выпустить, ловлей его пахнет, а это куда не хорошо… Так-то, мать, ты это и сообрази… Катя-то у нас?
В
то самое время, когда между стариками Хомутовыми шла выше описанная беседа,
другие сцены, отчасти, впрочем, имеющие связь с разговором в кабинете, происходили в спальне Талечки.
— А если
друг…
то должна…
— Значит, такая любовь не противоречит идеи церкви,
то есть обществу верующих, готовых положить жизнь свою
друг за
друга».
А между
тем, ей предстоит отказаться от этой любви. Она не смеет, она не должна любить его. Его любит
другая, и эта
другая — ее подруга, которой она же обещала помочь. Она обязана говорить с ним и говорить не за себя, а за
другую, за Катю…
Другою излюбленною
темою разговора Павла Кирилловича была недостаточность средств к жизни, хотя с имений своих он получал большой для
того времени доход в шесть тысяч рублей, да кроме
того, как утверждали хорошо знающие его люди, имел изрядненький капиталец.
Читатель, конечно, понимает, что под сиятельным графом он подразумевал Аракчеева; что же касается выражения «за реку»,
то под этим термином подразумевалась Петропавловская крепость, куда зачастую, как, по крайней мере, уверяли враги графа, Алексей Андреевич отправлял
тех или
других провинившихся перед ним офицеров.
Павел Кириллович сперва за это на него очень сердился, а затем махнул рукою и отводил душу, беседуя об Аракчееве с
другими и
то не в присутствии сына.
— Нет, ваше превосходительство, этого не говорите, — расхрабрился новоиспеченный полковник, — какой уж тут правильно. Всем известно, что граф Алексей Андреевич царскою милостью не в пример взыскан, а ведь
того не по заслугам быть бы не могло, значит, есть за что, коли батюшка государь его
другом и правою рукой считает, и не от себя он милости и награды раздает, от государева имени… Не он жалует, а государь…
«Он действительно любит меня! — пронеслось в ее голове. — Любит, быть может, как сестру, как
друга», — успокаивала она сама себя, стараясь
тем заглушить
тот вчерашний внутренний голос, упрямо настаивавший на безусловной правоте и прозорливости Бахметьевой.
«А если это не дружба и не братская любовь, а настоящая, если Катя права?
Тем более мне надо скорее с ним переговорить, предупредить его, что его любит
другая, что я, я… не могу… не имею права любить его, что он должен любить не меня, а ее, Катю», — неслось далее в голове молодой девушки.
Ее, эту чистую, прелестную девушку, он мог заподозрить в низких житейских расчетах, в бестактной ловле богатого жениха, а между
тем, она… верная себе… хлопочет за
другую, за свою подругу, далекая от каких-нибудь эгоистических помышлений.
Она может принять его молчание, вызванное необычайным волнением, за согласие отвечать на любовь к
той… к
другой.
— Наш разговор, о котором вы вспомнили, касался, Наталья Федоровна, совершенно иного чувства любви, нежели
то, которое, как я заключил из ваших слов, питает ко мне Екатерина Петровна, — начал он. — Я тоже готов любить ее, как
друга, но она едва ли удовлетворится таким чувством. Иного же я питать к ней не могу…
Николай Павлович Зарудин прямо с Большого проспекта поехал к Андрею Павловичу Кудрину. Ему необходимо было высказаться, а Кудрин, кроме
того, что был его единственным, задушевным
другом, самим Провидением, казалось Зарудину, был замешан в это дело случайно переданною ему Натальей Федоровной запиской.
Кудрин со страстной энергией исполнял эту обязанность и успел привлечь уже очень многих. В описываемое нами время он постепенно увлекал в ложу и Зарудина, и
тот зачастую по целым вечерам проводил, внимательно слушая увлекательную проповедь своего
друга, так что поступление в масоны и Зарудина было только делом времени.
— Именно об этом. Когда я говорю с тобой, ты, по-видимому, убеждаешься, а затем, слушая людские толки, снова сомневаешься, а между
тем, твоя будущая невеста обладает всеми масонскими качествами и ей ты мог бы, не колеблясь, отдать
те замшевые белые дамские перчатки, которые дают каждому из нас при приеме в масоны, вместе с
другими атрибутами масонства и
другой парой мужских перчаток, даваемых нам в знак чистоты наших дел.
Не имея возможности выслеживать государя Александра Павловича в его Капуе,
то есть на даче у Нарышкиных, граф Алексей Андреевич в
то время, когда государь проводил время в обществе Марьи Антоновны,
то беседуя с нею в ее будуаре,
то превращаясь в послушного ученика, которому веселая хозяйка преподавала игру на фортепиано,
то прогуливаясь с нею в ее раззолоченном катере по Неве, в сопровождении
другого катера, везшего весь хор знаменитой роговой музыки, царский любимец нашел, однако, способ не терять Александра Павловича из виду даже и там, куда сам не мог проникнуть.
Так, один конь был как смоль вороной, с огромной белой лысиной, в белых же чулках;
другой — словно снег белый, такой белый, какие в природе едва ли встречаются; третий — серый, в стальных, голубоватых яблоках, с черным волосом на хвосте и гриве; четвертый — гнедой; пятый — красно-рыжий; шестой — соловой,
то есть желто-оранжевый с белым волосом.
Когда в следующем 1796 году великий князь Павел Петрович, сделавшись уже императором, подарил возведенному им в баронское, а затем графское достоинство и осыпанному
другими милостями Аракчееву село Грузино с 2500 душами крестьян, Алексей Андреевич переехал туда на жительство вместе с Настасьей Федоровной и последняя сделалась в нем полновластной хозяйкой, пользуясь неограниченным доверием имевшего мало свободного времени, вследствие порученных ему государственных дел, всесильного графа, правой руки молодого государя, занятого в
то время коренными и быстрыми преобразованиями в русской армии.
Другие ищут начало этого названия в более отдаленных преданиях; так, протоиерей Малиновский в своем «Историческом описании села Грузина», изданном в 1816 году, говорит: «Сие место, возникнувшее из-под праха и пепла, славится в древности посещением первого в России проповедника Евангелия, святого апостола Андрея Первозванного», и объясняет, что название Грузино есть измененное Друзино, а последнее произошло от
того, что на этом месте святого апостол Андрей Первозванный водрузил свой жезл или посох.
От всех частей и лиц вотчинного управления аккуратный помещик требовал суточных рапортов, которые просматривал лично, хотя бы за его отсутствием из Грузино их накопилось бы большое количество, и клал
те или
другие резолюции.
Из сохранившихся и попавших в печать писем видно, что они касались даже разбитой
тем или
другим из служащих посуды, произведенной у
того или
другого крестьянина мелкой покражи.
Та и
другая не замедлили явиться и по произведенной Аракчеевым очной ставке со Степаном сознались во всем и подтвердили его слова.
— Это сказка, вымысел его врагов, иначе бы он не мог быть
другом нашего государя, если бы
тот был когда-либо о нем такого мнения! — вспыхнул в свою очередь Николай Павлович.
Федор Николаевич встретил своего старого
друга с какою-то особенною торжественностью. Это произошло оттого, что только что уехавший граф Алексей Андреевич в первый раз закинул ему словечко о
том, что ему надоела холостая жизнь и он не прочь жениться.
Когда же эта искра потухла, когда предположение о
том, что любимая девушка сделается женою
другого, стало совершившимся фактом, Зарудин понял, чем в его жизни была Наталья Федоровна Хомутова, и какая пустота образовалась вокруг него с исчезновением хотя отдаленной, гадательной, почти призрачной возможности назвать ее своею.
— Может быть, и так. Но ведь из единицы и составляются массы. Если ты имеешь право рассуждать так,
то почему же не имеет на это право
другой, третий и так далее… Но не в этом дело. Сперва ответь мне, что такое случилось со вчерашнего дня, когда мы виделись и так задушевно беседовали с тобой, что ты решился на такое попирающее и божеские, и человеческие законы преступление, как самоубийство?
— Но я все-таки доволен, что удержал тебя от самоубийства, если жизнь, на самом деле, не представляет для тебя ничего в будущем,
то кто же тебе мешает искать смерти, но не бесполезной, здесь, в кабинете, где пуля разбила бы тебе голову точно так же, как разбила твоего гипсового Аполлона, а там, где твоя смерть может послужить примером для
других, может одушевить солдат и решить битву, от которой зависят судьбы народов.
— Спасибо,
друг, ты образумил меня, я еду в армию, и да будет надо мной воля Божья… Я буду искать смерти, но если не найду ее,
то… останусь жить…
Не желая назначить главнокомандующим союзной армии Кутузова и не желая, с
другой стороны, обидеть его назначением генерала Маака, австрийское правительство поручило армию двадцатичетырехлетнему брату императора, но с
тем, чтобы всем распоряжался генерал Маак; бланковые подписи императора делали его самостоятельным: он мог не стесняться действиями и поступать по своему усмотрению, но Маак был человек неспособный, и сами немцы говорили, что имя его (Maakah) по-еврейски значит поражение.
Настасья Федоровна беспокойно ходила взад и вперед по довольно обширной комнате, меблированной не без комфорта, уже несколько раз проходила
то к
тому,
то к
другому окну, вглядывалась во
тьму январского позднего вечера и чутко прислушивалась. На ее красивом лице было написано нетерпение ожидания.
Они устраивались
то во флигеле Настасьи Федоровны, а чаще в избе Агафонихи, стоявшей у околицы, вдали от
других строений.
Попав в вихрь высшего петербургского света
того времени, в водоворот шумной, с разнообразными, одно за
другим сменяющимися впечатлениями придворной жизни, молодая графиня ходила первое время в каком-то полусне.
Она вполне достигла и
того, и
другого.
Она не обратила на это особенного внимания, так как граф Алексей Андреевич ни на минуту, даже живя в Грузине, не оставлял личного управления государственными делами и имел ежедневное сношение с Петербургом, откуда
то и дело взад и вперед неслись курьеры и даже высокопоставленные лица, стоявшие во главе
того или
другого правительственного учреждения, для личного доклада всесильному графу о делах экстренной важности.
„Кубышка“ тетеньки, как он звал Мавру Сергеевну, не давала ему покоя, но он не видел возможности легко завладеть ею. Жениться на своей кузине — отдаленность их родства не мешала этому — но практический юноша не хотел так дешево продать свою свободу,
тем более, что с этой кузиной можно было, по мнению Талицкого, спокойно и без свадьбы проволочить время. Надо было измыслить
другой план и как можно скорее, так как кредиторы усиленно его одолевали.
— Тебя! — протянул он. — Вот как, а я, дурак, думал, что если ты моя,
то и твои деньги тоже мои. Впрочем, если так, я могу уйти, ты сообщи все своей дорогой мамаше, подложный вексель в ее руках, она может подать на меня в суд, если я до завтра останусь в живых. У меня есть верный
друг, он сослужит мне последнюю службу.
«Да, там, на свежей могиле отца-друга, в горячей молитве, может она почерпнуть силу, найти утешение… Ему, отошедшему в
тот мир, где нет ни печали, ни воздыхания, может поверить она свою земную печаль, открыть свою душу, он поймет ее и помолится за нее пред престолом Всевышнего».
Сидевшая на стуле графиня Аракчеева и стоявший перед ней Зарудин некоторое время молчали, как бы подавленные окружающей обстановкой, и невольно вздрагивали, когда дробь крупного дождя раздавалась
то в
том,
то в
другом окне.
Начиная готовиться к войне, Фридрих-Вильгельм обратился за помощью к
другу своему императору Александру, и когда
тот, отвечая ему, «что не только союзник пребудет верен своему союзнику, но и
друг явится в числе многочисленной и отличной армии на помощь своему
другу», король объявил Наполеону войну.
Гордые преданиями, эти старинные тактики не хотели допустить никаких нововведений в военном искусстве и твердо держались правил Семилетней войны. Лазаретов и магазинов в армии было мало, а между
тем, обозы с ненужными вещами генералов и офицеров затрудняли движение армии; редкий из офицеров имел одну лошадь; один офицер возил с собой фортепьяно,
другой не мог обойтись без француженки. Такая-то армия с криками «побьем французов» выступила в поход.
Одним из главных и усердных его помощников в этом деле был граф Алексей Андреевич Аракчеев, и, кроме
того, с этой целью, под личным председательством его величества, был составлен военный совет из фельдмаршалов: графа Салтыкова и графа Каменского, военного министра Вязмитинова, генералов Кутузова, Сухтелена и
других.
По объявлении войны, когда сделаны были военные распоряжения и русские войска двинулись к прусской границе, вдруг получено было известие о полном поражении Пруссии. Обстоятельство, неприятное само по себе, было для нас
тем более неприятным, что придавало делу
другой оборот. Не отказываясь от войны с Наполеоном, русские из союзников должны были обратиться в главных деятелей, и вместо
того, чтобы прогнать Наполеона за Рейн, должны были заботиться о защите своих собственных границ.