Неточные совпадения
Среди призванных
из запаса товарищей-врачей были специалисты по самым разнообразным отраслям, — были психиатры, гигиенисты, детские врачи, акушеры. Нас распределили по
госпиталям, по лазаретам, по полкам, руководясь мобилизационными списками и совершенно не интересуясь нашими специальностями. Были врачи, давно уже бросившие практику; один
из них лет восемь назад, тотчас же по окончании университета, поступил в акциз и за всю свою жизнь самостоятельно не прописал ни одного рецепта.
Я был назначен в полевой подвижной
госпиталь. К каждой дивизии в военное время придается по два таких
госпиталя. В
госпитале — главный врач, один старший ординатор и три младших. Низшие должности были замещены врачами, призванными
из запаса, высшие — военными врачами.
Через несколько дней в штаб дивизии неожиданно пришла
из Москвы телеграмма: д-ру Мутину предписывалось сдать свой
госпиталь какому-то д-ру Султанову, а самому немедленно ехать в Харбин и приступить там к формированию запасного
госпиталя.
Мутин воротился к своему разбитому корыту — полковому околотку, а через несколько дней
из Москвы приехал его преемник по
госпиталю, д-р Султанов.
Вскоре стало известно, что
из четырех сестер милосердия, приглашенных в
госпиталь из местной общины Красного Креста, оставлена в
госпитале только одна. Д-р Султанов заявил, что остальных трех он заместит сам. Шли слухи, что Султанов — большой приятель нашего корпусного командира, что в его
госпитале, в качестве сестер милосердия, едут на театр военных действий московские дамы, хорошие знакомые корпусного командира.
Любопытно, как эта одурманивающая атмосфера подействовала на слабую голову одного товарища-врача, призванного
из запаса. Это был д-р Васильев, тот самый старший ординатор, которому предоставил устраивать свой
госпиталь уехавший в Москву д-р Султанов. Психически неуравновешенный, с болезненно-вздутым самолюбием, Васильев прямо ошалел от власти и почета, которыми вдруг оказался окруженным.
Офицер обратился к начальнику дивизии и рассказал ему, как было дело. Пригласили д-ра Васильева. Генерал, начальник его штаба и два штаб-офицера разобрали дело и порешили: смотритель был обязан крикнуть: «встать!» От ареста его освободили, но перевели
из госпиталя в строй.
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый
из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть в смотрители
госпиталя. Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный, на редкость ленивый и нераспорядительный. Отношения с главным врачом у него были великолепные. На будущее он смотрел мрачно и грустно.
На больших остановках нас нагонял эшелон, в котором ехал другой
госпиталь нашей дивизии.
Из вагона своею красивою, лениво-развалистою походкой выходил стройный д-р Султанов, ведя под руку изящно одетую, высокую барышню. Это, как рассказывали, — его племянница. И другие сестры были одеты очень изящно, говорили по-французски, вокруг них увивались штабные офицеры.
До своего
госпиталя Султанову было мало дела. Люди его голодали, лошади тоже. Однажды, рано утром, во время стоянки, наш главный врач съездил в город, купил сена, овса. Фураж привезли и сложили на платформе между нашим эшелоном и эшелоном Султанова.
Из окна выглянул только что проснувшийся Султанов. По платформе суетливо шел Давыдов. Султанов торжествующе указал ему на фураж.
— Конечно, заявляли. И инспектору
госпиталей, и Горбацевичу. «Вы здесь нужны, подождите!» А у меня одна смена белья; вот кожаная куртка, и даже шинели нет: месяц назад какие жары стояли! А теперь по ночам мороз! Просился у Горбацевича хоть съездить в Харбин за своими вещами, напоминал ему, что из-за него же сижу здесь раздетый. «Нет, нет, нельзя! Вы здесь нужны!» Заставил бы я его самого пощеголять в одной куртке!
— А вы думаете, это так легко сделать? Эх, не военный вы человек! У нас нет сумм на ремонт помещений, нам полагаются шатры. Можно было бы взять
из экономических сумм, но их у нас нет,
госпиталь только что сформирован. Надо подавать рапорт по начальству о разрешении ассигновки…
— Ваше превосходительство! В 38 полевом подвижном
госпитале состоит 98 больных,
из них 14 офицеров, 84 нижних чина!..
Пришли два врача
из султановского
госпиталя. Один был оконфужен и зол, другой посмеивался. Оказывается, и там инспектор распек всех, и там пригрозил дежурному врачу арестом. Дежурный стал ему рапортовать: «Имею честь сообщить вашему превосходительству…» — Что?! Какое вы мне имеете право сообщать? Вы мне должны рапортовать, а не «сообщать»! Я вас на неделю под арест!
Пришел от наместника адъютант справиться о здоровье раненого. Пришли
из госпиталя Красного Креста и усиленно стали предлагать офицеру перейти к ним. Офицер согласился, и его унесли от нас в Красный Крест, который все время брезгливо отказывал нам в приеме больных.
Настасья Петровна была четвертая сестра их
госпиталя, смирная и простая девушка, взятая
из общины Красного Креста. Она осталась дежурить, а Зинаида Аркадьевна поехала с Султановым и Новицкою на ужин к корпусному командиру.
Другая работала в одном
из тыловых
госпиталей и перевелась к нам, узнав, что мы идем на передовые позиции.
Из штаба нашего корпуса пришел приказ: обоим
госпиталям немедленно свернуться и завтра утром идти в деревню Сахотаза, где ждать дальнейших приказаний. А как же быть с больными, на кого их бросить? На смену нам должны были прийти
госпитали другой дивизии нашего корпуса, но поезд наместника остановил на железной дороге все движение, и было неизвестно, когда они придут. А нам приказано завтра уходить!
Под вечер мы получили
из штаба корпуса приказ: обоим
госпиталям немедленно двинуться на юг, стать и развернуться у станции Шахе. Спешно увязывались фуры, запрягались лошади. Солнце садилось; на юге, всего за версту от нас, роями вспыхивали в воздухе огоньки японских шрапнелей, перекатывалась ружейная трескотня. Нам предстояло идти прямо туда.
Мы двинулись к железной дороге и пошли вдоль пути на юг. Валялись разбитые в щепы телеграфные столбы, по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам по пакету. Это был приказ
из корпуса. В нем
госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к станции Суятунь.
Заходили
из султановского
госпиталя врачи и сестры, кроме племянницы Султанова Новицкой; она безвыходно сидела в своей фанзе.
Вокруг нас, — у станций, у разъездов, — везде стояли полевые
госпитали. Одни
из них все еще не получали приказа развернуться. Другие, как и наши, были развернуты. Издалека белелись огромные парусиновые шатры с светло-зелеными гребнями, флаги с красным крестом призывно трепыхались под ветром.
Инспектор
госпиталей Езерский — у этого было свое дело. Дежурит только что призванный
из запаса молодой врач. Он сидит в приемной за столом и читает газету. Вошел Езерский, прошелся по палатам раз, другой. Врач посмотрел на него и продолжает читать. Езерский подходит и спрашивает...
У нас расхворалась одна
из штатных сестер, за нею следом — сверхштатная, жена офицера. В султановском
госпитале заболела красавица Вера Николаевна. У всех трех оказался брюшной тиф; они захватили его в Мукдене, ухаживая за больными. Заболевших сестер эвакуировали на санитарном поезде в Харбин…
От бывших на войне с самого ее начала я не раз впоследствии слышал, что наибольшей высоты всеобщее настроение достигло во время Ляоянского боя. Тогда у всех была вера в победу, и все верили, не обманывая себя; тогда «рвались в бой» даже те офицеры, которые через несколько месяцев толпами устремлялись в
госпитали при первых слухах о бое. Я этого подъема уже не застал. При мне все время,
из месяца в месяц, настроение медленно и непрерывно падало. Люди хватались за первый намек, чтобы удержать остаток веры.
Однажды вечером оба наши
госпиталя получили
из штаба корпуса приказ: немедленно передвинуться
из деревни Сяо-Кии-Шинпу на запад, в деревню Бейтайцзеин. Когда этот приказ был получен, племянница Султанова, Новицкая, почему-то чрезвычайно обрадовалась. У них сидел адъютант
из штаба корпуса; провожая его, она вся сияла и просила передать корпусному командиру ее «большое, большое спасибо».
Помещения были готовы, мы собирались перевести в них больных
из шатров. Вдруг новый приказ: всех больных немедленно эвакуировать на санитарный поезд,
госпиталям свернуться и идти — нам в деревню Суятунь, султановскому
госпиталю — в другую деревню. Все мы облегченно вздохнули: слава богу! будем стоять отдельно от Султанова!
Армия стала наводняться выписанными
из госпиталей солдатами, совершенно негодными к службе.
В декабре месяце Военно-Полевому Медицинскому Управлению пришлось выпустить циркуляр (№ 9060) такого содержания: «Главнокомандующий изволил заметить, что в части войск в большом количестве возвращаются
из госпиталей нижние чины, либо совершенно негодные к службе, либо еще не оправившиеся от болезней».
Переехали мы в Ченгоузу Западную. В деревне шел обычный грабеж китайцев. Здесь же стояли два артиллерийских парка. Между
госпиталем и парками происходили своеобразные столкновения. Артиллеристы снимают с фанзы крышу; на дворе
из груд соломы торчат бревна переметов. Является наш главный врач или смотритель.
И так же незаметно, совсем случайно, вследствие непредотвратимого стечения обстоятельств, сложились дела и повсюду кругом. Все остались на своих местах. Для каждого оказалось возможным сделать исключение
из правила. В строй попал только смотритель султановского
госпиталя. Султанову, конечно, ничего не стоило устроить так, чтобы он остался, но у Султанова не было обычая хлопотать за других, а связи он имел такие высокие, что никакой другой смотритель ему не был страшен или неудобен.
В первом
из боев, при Тюренчене, раненые шли и ползли без помощи десятки верст, а в это время сотни врачей и десятки
госпиталей стояли без дела.
Дерзкий был за это переведен в полк. Для побывавшего на войне врача не анекдотом, а вполне вероятным фактом, вытекающим
из самой сути царивших отношений, представляется случай, о котором рассказывает д-р М. Л. Хейсин в «Мире Божьем» (1906, № 6); инспектор В., обходя
госпиталь, спросил у ординатора...
Но больные все прибывали, места не хватало. Волей-неволей пришлось отправить десяток самых тяжелых в наш
госпиталь. Отправили их без диагноза. У дверей
госпиталя, выходя
из повозки, один
из больных упал в обморок на глазах бывшего у нас корпусного врача. Корпусный врач осмотрел привезенных, всполошился, покатил в полк, — и околоток, наконец, очистился от тифозных.
В октябрьских боях он был ранен пулею в бедро навылет; недавно его выписали
из харбинского
госпиталя назад в строй; на правую ногу он заметно хромал.
«Если больной — лодырь, то в другой раз не придет, и другим закажет!» Я уже рассказывал, как наша армия наводнилась выписанными
из госпиталей солдатами, — по свидетельству главнокомандующего, «либо совершенно негодными в службе, либо еще не оправившимися от болезней».
Когда все было готово, командир корпуса устроил так, что главнокомандующий выразил желание осмотреть султановский
госпиталь. В ожидании Куропаткина, в
госпитале каждый день чистили, мыли, мели, у входа в палату Новицкая и Зинаида Аркадьевна соорудили два больших букета
из хвойной зелени.
В сочельник под вечер к нам пришел телеграфный приказ: в виду ожидающегося боя, немедленно выехать в дивизионный лазарет обоим главным врачам
госпиталей, захватив с собой по два младших врача и по две сестры. Наш дивизионный лазарет уже несколько дней назад был передвинут
из Ченгоузы версты на четыре к югу, к самым позициям.
Однажды в наш
госпиталь принесли
из соседней деревни несколько тяжело раненных солдат.
В большом количестве в
госпитали шли офицеры. В одном
из наших полков, еще не участвовавшем ни в одном бою, выбыло «по болезни» двадцать процентов офицерского состава. С наивным цинизмом к нам заходили офицеры посоветоваться частным образом, нельзя ли эвакуироваться вследствие той или другой венерической болезни.
Однажды в наш
госпиталь неожиданно приехал Куропаткин. Черные с сединою волосы, умный и твердый взгляд на серьезном, сумрачном лице, простой в обращении, без тени бурбонства и генеральства. Единственный
из всех здешних генералов, он безусловно импонировал. Замечания его были дельны и лишены самодурства.
А рядом с подобными господами в
госпиталь прибывали
из строя такие давнишние, застарелые калеки, что мы разводили руками. Прибыл один подполковник, только месяц назад присланный
из России «на пополнение»; глухой на одно ухо, с сильнейшею одышкою, с застарелым ревматизмом, во рту всего пять зубов… Было удивительно смотреть на этого строевого офицера-развалину и вспоминать здоровенных молодцов, сидевших в тылу на должностях комендантов и смотрителей.
Выписку и перевод
из госпиталя больных офицеров взял у нас на себя сам главный врач. Он ужасно возмущался «трусостью и недобросовестностью» русских офицеров, говорил...
Новую сестру?.. По штату на
госпиталь полагается четыре сестры, у нас их было уже шесть: кроме четырех штатных, еще «сестра-мальчик» и жена офицера, недавно воротившаяся
из Харбина после перенесенного тифа. И этим-то сестрам делать было решительно нечего, они хандрили, жаловались на скуку и безделье. А тут еще седьмая!
Граф вскоре выздоровел и выписался
из госпиталя. И каждый вечер у одинокой фанзочки, где жила новая сестра, до поздней ночи стояла корпусная «американка» или дремал солдат-вестовой, держа в поводу двух лошадей, графскую и свою.
Красавица-русалка Вера Николаевна, отболевшая в Харбине тифом, не захотела вернуться в султановский
госпиталь и осталась сестрою в Харбине. Тогда на ее место перевелась в султановский
госпиталь штатной сестрою жилица одинокой фанзочки, «графская сестра», как ее прозвали солдаты. В качестве штатной сестры она стала получать жалованье, около 80 руб. в месяц. Жить она осталась в той же фанзе, только вместо нашего солдата ей теперь прислуживал солдат
из султановского
госпиталя.
В нашем
госпитале лежал один раненый офицер
из соседнего корпуса. Офицер был знатный, с большими связями. Его приехал проведать его корпусный командир. Старый, старый старик, — как говорили, с громадным влиянием при дворе.
У нас же в
госпитале лежал солдат
из его корпуса, с правою рукою, вдребезги разбитою осколками снаряда. Мы уговаривали солдата согласиться на ампутацию, но он отказывался...
В конце января я получил
из Гунчжулина телеграмму от приятеля унтер-офицера, раненного под Сандепу и лежавшего в одном
из гунчжулинских
госпиталей. Я поехал его проведать.
В седьмом часу утра я услышал кругом шум и ходьбу. Это сажали в санитарный поезд больных
из гунчжулинских
госпиталей. Я вышел на платформу. В подходившей к вокзалу новой партии больных я увидел своего приятеля с ампутированной рукой. Вместе с другими его отправляли в Харбин. Мы проговорили с ним часа полтора, пока стоял санитарный поезд.