Всего более чуждо эллинской трагедии активное, героическое настроение, возвеличение борющейся человеческой воли, — в победе ли ее или в поражении, — все равно. Типичнейший и любимейший
герой трагедии — страдалец-Эдип.
Неточные совпадения
Ведь страдания трагического
героя иллюстрируют все ту же безотрадную Силенову мудрость;
трагедии великих трагиков, Эсхила и Софокла, кончаются гибелью
героев и самым, казалось бы, безнадежным отрицанием жизни.
Вот обычная основная схема эллинской
трагедии: берется
герой и ставится в такое положение, из которого ему нет решительно никакого выхода.
И вот
трагедия «обрабатывает» мифы, делает еще более жестокими и безысходными условия, в которых действует мифический
герой, запирает для его воли все выходы.
Но время шло. Дифирамб превратился в
трагедию. Вместо Диониса на подмостки сцены выступили Прометеи, Этеоклы, Эдипы, Антигоны. Однако основное настроение хора осталось прежним.
Герои сцены могли бороться, стремиться, — все они были для хора не больше, как масками того же страдающего бога Диониса. И вся жизнь сплошь была тем же Дионисом. Долго сами эллины не хотели примириться с этим «одионисированием» жизни и, пожимая плечами, спрашивали по поводу
трагедии...
Неточные совпадения
«Таких людей не бывает! — подумал огорченный и изумленный Александр, — как не бывает? да ведь герой-то я сам. Неужели мне изображать этих пошлых
героев, которые встречаются на каждом шагу, мыслят и чувствуют, как толпа, делают, что все делают, — эти жалкие лица вседневных мелких
трагедий и комедий, не отмеченные особой печатью… унизится ли искусство до того?..»
Так, как у классиков
трагедия была не
трагедия, если в ней не было греческих или римских
героев, так, как классики беспрестанно воспевали дрянное фалернское вино, употребляя прекрасное бургонское, — так поэзия романтизма поставила необходимым условием рыцарскую одежду, и нет у них поэмы, где не льется кровь, где нет наивных пажей и мечтательных графинь, где нет черепов и трупов, восторженности и бреда.
Так точно Сумароков восставал против невежества, спеси дворянской, взяточничества и т. п. и в то же время сочинял
трагедии, в которых разные
герои, владыки и их наперсники вещали высоким слогом нелепейшие бессмыслицы.
Здесь повторилось почти то же, что было в
трагедии „Пожарский“, то есть: мстительный Старн произвел более впечатления, чем великодушный
герой Фингал, хотя Яковлев был дивно великолепен в этой роли.
На месте Яковлева я бы взял в этой
трагедии роль Полиника, которая могла затмить Эдипа; но ему, во уважение высокого роста и богатырской фигуры, предложили играть царя и
героя Тезея.