Неточные совпадения
Т. 5. С. 296).], и в то же время оно притязает на объективность и общезначимость своих оценок, что и приводит Канта к постановке вопроса: «как возможны синтетические суждения a priori в области эстетики?» Художественный вкус поэтому
становится у Канта «Vermögen» [Способность, возможность,
сила (нем.).] и рассматривается как аналогичная разуму способность a priori оценивать сообщаемость (Muttheilbarkeit) чувств, которые связаны с данным представлением (без посредства понятия) (160) [«Вкус можно было бы даже определить как способность суждения о том, чему наше чувство придает всеобщую сообщаемостъ без посредства понятия» (Кант И. Соч...
Разумеется, если эти догматы останутся на степени отвлеченных положений, не имеющих убедительности для ума, но и не получающих жизненной
силы веры, тогда они
становятся просто сухою соломой, которая легко сгорает.
Разумеется, искусство глубиннее науки и поэтому стоит ближе к религии, но для нашей аналогии это различие не имеет значения.]. которым до известной степени и является наука о религии (и именно в
силу этого она может
становиться и нечестием, если отступает от своего прямого пути из-за враждебности к религии).
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική)
сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность
становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к природе, дабы его
сила открывалась в свете и могуществе и
становилась царством радости: ибо, если бы в вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и
силы прозвучали в слове…
Исшедшее зовется наслаждением (Lust) Божества или вечной мудростью, каковая есть первосостояние всех
сил, красот и добродетелей, чрез нее троякий дух
становится вожделеющим, а его вожделение есть импрессия, схватывание самого себя: воля схватывает (fasst) мудрость в настроении, а схваченное в разуме есть вечное слово всех красок,
сил и добродетелей» [Myst. magn., V, 7–8, § 2–5.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени,
силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из
сил природы) определяет себя к божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии
становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского начала, причем каждое начало по-своему индивидуализирует бытие.
Разрушительная
сила временности, тленность, может не только получать развитие, но и преодолеваться во времени, сводясь к потенциальности, и тогда время
становится тем, чем его считал Платон (в «Тимее»), а именно «некоторым подвижным образом вечности», «είκών δ'επινοεΐ κινητόν τίνα αιώνος νοιήσαι» (37 d) [Ср. перевод С. С. Аверинцева: «движущееся подобие вечности» (Платон.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя
становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает
силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
София то сближается до полного почти отожествления с Христом,
становясь лишь Его
силою или атрибутом (так понималась идея Айа-Софии в Царьграде при императоре Юстиниане), то с Богоматерью (празднование св. Софии и внешне соединяется с Успением Богоматери), то с прославленной Церковью, небесной и земной, то с женским образом Невесты из Песни Песней (на некоторых иконах), то даже с космосом.
При недолжном, неправом к ним отношении
силы души мира
становятся чарами природы, орудием для колдовства, отсюда при магическом отношении к природе получается уклон в сторону религиозных извращений.].
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и философию, должна иметь
силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом,
стать выше ума, и именно этот путь указуют люди христианского, религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Ничто само в себе, конечно, не может
стать актуальным принципом мироздания, началом всего, — ex nihilo nihil fit, — но оно может ворваться в осуществленное уже мироздание, прослоиться в нем, как хаотизирующая
сила, и в таком случае мир получает свой теперешний характер — хаокосмоса.
Тогда и оно косвенно получает жизнь, а вместе с нею
силу вредить,
становится злом, которое есть поэтому паразит бытия.
«Земля»
стала материей, не утеряв, конечно, своей софийной насыщенности и рождающей
силы.
Как созданный из земли, человек имеет в себе тварное все, но. будучи создан после всех творений, он стоит выше их всех [По учению Каббалы, до создания человека земля еще не давала плодов: «лишь когда создан был человек, рождающая
сила земли
стала видима миру… все произведения, как неба, так и земли, не появлялись ранее сотворения человека; небо удерживало дождь, а земля удерживала производительную
силу, которую имела…
Первозданному человеку законом целомудренного бытия,
силою которого он воссоединял в себе весь мир,
становясь царем его, была любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
Падший человек сохранил в себе образ Божий, как основу своего существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его
становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны объективное условие его падения, соблазна собственной
силой заключалось в его исключительной одаренности).
Эта общая поврежденность жизни с очевидностью обнаруживается в смерти: ничто сделалось настолько актуальным в человеке, что получило
силу разлагать его состав,
стала обнажаться изнанка его бытия — небытие.
Но, с другой стороны, это человечество, как подвластное
силе греха, спасено быть не может, следовательно, оно должно
стать иным, перестав быть самим собой, должно сразу быть тем же и не тем же, другим для самого себя.
После боговоплощения и сама человечность, человеческое естество,
стала иною, ибо получила способность воскресения и новой жизни благодаря новому творческому акту Божества, влившему в нее новые
силы.
Когда бы все так чувствовали
силу Гармонии! Но нет: тогда б не мог И мир существовать; никто б не
стал Заботиться о нуждах низкой жизни, Все предались бы вольному искусству! Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов.
И когда тоска по жизни в красоте с небывалой
силой пробуждается в душе служителя искусства, в нем начинается трагический разлад: художнику
становится мало его искусства, — он так много начинает от него требовать, что оно сгорает в этой огненности его духа.
Неточные совпадения
Софья (к Правдину).
Сил моих не
стало от их шуму.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в воде. Казалось, что рабочие
силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее
становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.
Минуты этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи в
силах оторвать глаза от его светлого, как
сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
А так как на их языке неведомая
сила носила название чертовщины, то и
стали думать, что тут не совсем чисто и что, следовательно, участие черта в этом деле не может подлежать сомнению.
После помазания больному
стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и
силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.