Неточные совпадения
Это сочинение в наших глазах является самым важным для понимания духа кантовской
философии, ее интимного
религиозного мотива, но оно задумано им не как особая «критика», что для Канта и характерно, но лишь как систематическое применение выводов трех критик к христианской догматике.].
В «Наставлении к блаженной жизни»
религиозная точка зрения противопоставляется им моральной как мистическая — дуалистической (см.: Гайденко П. П.
Философия Фихте и современность. М., 1979.
Ибо и это ничто не есть круглый нуль, но является величиной в высшей степени положительною: именно здесь разумеется то, что существует под покрывалом Майи [В древнеиндийской
философии Майа означает иллюзорность бытия; под «покрывалом Майи» скрывается истинная сущность вселенной.], которое только застилает наш взор миром явлений; это положительное ничто и составляет подлинную, хотя и трансцендентную для нас действительность, по отношению к которой и установляется типически
религиозное отношение.
Булгаков по поводу имясловия написал статью «Афонское дело» (Русская мысль. 1913. № 9), а позднее (в 1920 г.) монографию «
Философия имени» (Париж, 1953).], помимо общего своего богословского смысла, является в некотором роде трансцендентальным условием молитвы, конституирующим возможность
религиозного опыта.
В сравнении с таким отсутствием
религиозного вкуса нельзя не отметить относительной проницательности у Гегеля, который в «
Философии религии» дает высокую оценку значению «культа», а в его составе, конечно, и молитвы [См.: Гегель.
Ошибочно поэтому думать, что вера соответствует лишь детскому состоянию
религиозного сознания, а в более зрелом возрасте заменяется и вытесняется знанием —
философией и наукой (хотя и «духовной»), вообще гнозисом.
Это маскируется благодаря бесспорной личной религиозности и
религиозному темпераменту Шлейермахера, который сам, несомненно,
религиознее своей
философии, представляющей собой (подобно якобиевскому учению о вере) просто pis aller [Вынужденная замена того, что является недоступным; неизбежное зло (фр.).], попытку спасти древнее благочестие от натиска рационализма и критицизма.
С другой стороны, он вместе с многими другими (как впоследствии и Фихте) спасался от Канта в противоположную крайность, в
философию веры Якоби, в которой истинные черты
религиозной веры стирались чрезмерно широким ее применением во всех познавательных актах.
Религиозные образы, реализующие и выражающие
религиозное содержание, представляют собою то, что обычно называют мифом. Мифу в религии принадлежит роль, аналогичная той, какая свойственна понятию или суждению в теоретической
философии: от его понимания зависит оценка религиозно-догматического сознания.
Однако эта противоречивость становится совершенно естественной, если понять кантовское учение в его надлежащем смысле — не как философему, но как миф или
религиозное постижение, ибо в противоречивом с точки зрения спекулятивной
философии определении трансцендентно-имманентного, Ding an sich, именно и выражается самое существо
религиозного переживания.
Хотя невозможно не видеть
религиозного мотива
философии и у последнего [Это хорошо показано у Otto Gilben.
Если сказанное об интуитивных корнях
философии справедливо, постольку можно и должно говорить и о
религиозных корнях
философии, а также и об естественной и неустранимой связи
философии с религией.
Вообще «
философия» в отвлеченном, а потому и притязающем на абсолютность понимания — рационалистический имманешизм в отрыве от цельности
религиозного духа, есть специфически германское порождение, корни свои имеющее в протестантизме.
Насколько же при этом от вопросов технических восходят к общим и принципиальным, то и они подпадают тому же закону —
религиозной окачествованности
философии, хотя не всегда легко ее разглядеть [Так, напр., нелегко под «чистой логикой» Когена увидать скрытое в ней острие неоюдаизма.
Если иметь в виду эту аксиоматическую или мифическую основу философствования, то
философию можно назвать критической или идеологической мифологией, и излагать историю
философии надо не как историю саморазвития понятия (по Гегелю), но как историю
религиозного самосознания, поскольку оно отражается в критической идеологии.
Христианская
философия есть философствование христиан, которые стремятся философски осознать свое
религиозное бытие, подобно тому как и всякая
философия есть
философия кого-нибудь и о чем-нибудь, а «
философия вообще» есть призрак и предрассудок, гегелевский фантом [Подробнее проблему соотношения «
философии вообще» и «
философии о чем-нибудь» Булгаков развивает в «
Философии хозяйства» (М., 1990.
Развитое в тексте понимание соотношения между
философией и религией дает иное его истолкование и в значительной мере снимает самый вопрос о разнице между
религиозной и общей метафизикой, ибо в существе они совпадают и могут различаться скорее в приемах изложения.
Эта связь, которая для меня и ранее неизменно намечалась в общих очертаниях, здесь раскрывается более конкретно, и история новой
философии предстает в своем подлинном
религиозном естестве, как христианская ересеология, а постольку и как трагедия мысли, не находящей для себя исхода» (Вестник РСХД.
Потому-то «чистая»
философия, притязающая на решающий голос и в вопросах
религиозного сознания, столь естественно приходит к отрицанию ипостасности Божества, видя в ней лишь недозволительный антропоморфизм или психологизм (наиболее воинствующими здесь являются представители «
философии бессознательного» — Гартман и Древе [Вот какими аргументами возражает Древе против личного характера Божества: «Индивидом дух называется в· конечной своей ограниченности и определимости материальным организмом…
Напротив, нельзя сказать то же самое о
философии Плотина, в этом решительном пункте действительно отличающейся двойственностью и нерешительностью; благодаря этому она одинаково могла оказать бесспорное и глубокое влияние на христианское богословие (в частности, и на Ареопагита), а вместе с тем явиться сильным оружием в философском арсенале
религиозного монизма.
Такова предельная интуиция
религиозного самосознания и исходная аксиома веры, которая приемлется или отвергается в глубочайших недрах целостного
религиозного духа до всякой рефлексии и ранее всякой
философии; последняя лишь выявляет и осуществляет разные возможности, заложенные в уже принятом решении, дает ему философскую транскрипцию.
Философия должна сознательно считаться в построениях своих с исходными антиномиями
религиозного самосознания — в этом состоит
религиозная «критика разума».
Этот же акосмизм роковым образом приводит его к монизму, хотя он, как натура глубоко
религиозная, от его отвращается всеми силами души, и он же роднит его
философию с спинозизмом.
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и
философию, должна иметь силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом, стать выше ума, и именно этот путь указуют люди христианского,
религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Ему остается чужда духовная ограниченность позитивизма, то миродовольство, которым отравлены и
философия, и наука, — оно чувствует себя залетным гостем, вестником из иного мира, и составляет наиболее
религиозный элемент внерелигиозной культуры.
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение
религиозного начала власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое откровение власти — явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой
философии, означающий «жизненный век», «вечность»; в иудео-христианской традиции означает «мир», но не в пространственном смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
Неточные совпадения
— Вы согласны с тем, что поворот интеллигенции к
религиозному мышлению освобождает ее из тумана
философии Гегеля и Маркса, делает более патриотичной и что это заслуга Мережковского?
Книжники за спиною Самгина искали и находили сходство между «Многообразием
религиозного опыта» Джемса и «
Философией мистики» Дюпреля. У рояля сердился знаменитый адвокат:
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа
религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая
философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
В основании
философии, которая принадлежит царству Духа, а не царству Кесаря, лежит пережитый духовно-религиозный опыт, а не только опыт Кьеркегора и Ницше, как хочет Ясперс.
Можно установить следующие
религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость
философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).