Неточные совпадения
Решающим
моментом остается встреча с Богом
в человеческом духе, соприкосновение трансцендентного с имманентным, акт веры.
Вне этого
момента не рождаются к религии: вероятно, вполне возможно быть философом, богословом, мистиком, гностиком, оккультистом, но при этом… не верить
в Бога, не пережив этой свободной отдачи себя.
Августин (Исповедь), Томас Карлейль (S. Resartus), Паскаль (Мысли), Л. Толстой (Исповедь), Достоевский (Pro и contra
в «Братьях Карамазовых») и др., если каждый из нас заглянет
в свою собственную душу, рвущуюся к Богу среди мрака сомнений, душевной немощи и отяжеления, мы поймем, какой актуальности требует вера, притом не только
в первые
моменты своего зарождения, но и
в каждый миг своего существования.
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить
момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается, есть единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим,
в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность
в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с миром, «списания», но не «спасенности».].
Нельзя обладать истиной индивидуально: разумеется, фактически она может быть
в тот или иной
момент доступна лишь ограниченному числу лиц или даже единичному человеку, но и он, этот единственный, имеет истину не как свою, но как всеобщую, к которой он лишь содеялся причастен.
Они не замечают при этом, что сегодняшняя «естественная религия» завтра станет уже исторической, и даже более того, до известной степени становится уже ею
в тот самый
момент, когда ощущает себя объективной и кафолической.
В понятии догмата диалектически соединены, таким образом, оба
момента: начало личное и сверхличное, внутреннее и внешнее, свободы и авторитета, знание и вера.
Однако это суждение будет близоруко: надо смотреть поверх случайных и преходящих тенденций данного
момента, которые быстро сменяются другими тенденциями, и оценивать факт развития науки о религии
в его жизненном значении.
Оба
момента религиозного сознания даны одновременно, как полюсы,
в их взаимном отталкивании и притягивании.
Диалектическое противоречие
в смысле Гегеля проистекает из общего свойства дискурсивного мышления, которое, находясь
в дискурсии [Дискурсия (от лат. discursus — довод, аргумент) — рассудочное (или логическое) мышление, мышление с помощью понятий.],
в непрерывном движении, все время меняет положение и переходит от одной точки пути к другой; вместе с тем оно, хотя на мгновение, становится твердой ногой
в каждой из таких точек и тем самым свой бег разлагает на отдельные миги, на
моменты неподвижности (Зенон!)
Идея отрицательного богословия присутствует как диалектический
момент в религиозной философии также и у многих спекулятивных мыслителей.
Окончательное суждение об Эн-соф, выражает ли оно трансцендентную сущность Бога или лишь
момент его нераскрытости
в творении, чрезвычайно затруднительно: кто знаком с подлинной Каббалой, с характером ее изложения и методом, тот поймет, насколько трудно поддаются ее учения окончательным формулировкам. Поэтому мы намеренно заставили, вместо собственной характеристики, говорить самые тексты.
В системе Шеллинга (я разумею, конечно, его последнюю, наиболее совершенную и договоренную систему «Philosophie der Offenbarung») с ее учением о самораскрытии троичного Божества через мировой процесс идея отрицательного богословия о трансцендентности Божества соответствует лишь определенному
моменту бо-. жественной и космической диалектики.
Поэтому,
в зависимости от того или другого значения отрицания, и соединение не и да, ничто и нечто,
в обоих случаях получает совершенно различный онтологический смысл — именно или антиномический, как некая coincidentia oppositorum, или диалектический, как внутренняя связанность сополагающихся и взаимно обусловливающихся диалектических
моментов.
Творение мира, или возникновение относительного, ни
в каком смысле не является причинно-принудительным или необходимым для Абсолютного, как
момент его жизни.
Ничто образует собой начальный
момент диалектики бытия, к которому она прикрепляется и к которому возвращается; он соответствует наибольшей общности, недифференцированности, невыявленности бытия, но
в то же время находится еще вполне
в его плоскости, — другими словами, ничто есть.
Поэтому-то на пути от ничто к нечто, от небытия к бытию, нет скачка или транценза, метафизического μετάβασις είς άλλο γένος, [Переход
в другое состояние (греч.).], не зияет hiatus, ибо и ничто, и что, — и бытие, и небытие, одинаково есть бытие
в разных диалектических
моментах его самоопределения.
К сожалению, вполне ясного и недвусмысленного ответа метафизика Беме здесь не дает, хотя преобладающее от нее впечатление сводится к тому, что Ничто имеет здесь смысл не трансцендентного НЕ-что, но того божественного мэона или же диалектического ничто,
в котором с имманентной закономерностью мистической диалектики выявляется божественное все, вследствие чего это ничто соответствует лишь определенному положению или диалектическому
моменту в Божестве.
Очевидно, что три порождения или
момента в богорождающем Ничто не имеют характера трех личностей или ипостасей
в едином Божестве, как этому учит церковное христианство.
Троичность у него есть лишь тройственность
моментов самопорождения Божества, и единственное лицо, которое он признает
в Божестве, есть Христос, но не как воплотившееся
в человеческое естество второе лицо св.
Троицы, ипостасный Сын ипостасного Отца, из которого исходит ипостасный Дух Святой, а как единая и единственная ипостась, моноипостасный
момент в безыпостасном Божестве (притом личность свойственна Христу скорее
в человечестве Его, нежели божестве).
При некотором внешнем сходстве христология Беме отличается от христианской, для которой ипостасность не есть «выводимый»
момент в Божестве, но его живая сущность.
В данном случае цель эта может быть достигнута истолкованием божественного миротворения как соответствующего известному
моменту в диалектике самого Абсолютного, внутренней его жизни, или же как модус некоей божественной первосущности.
Потому приличествует, как говорит Платон, не знающему зависти божеству не оставаться
в том actus purissimus, который мы могли бы назвать вечной теогонией и который является поглощающим (verzehrend) по отношению ко всему вне себя, но сделать этот actus purissimus [Чистейший акт (лат.).] понятным, различимым фактом (Vorgang), все
моменты которого должны бы быть соединены и слажены
в последнем, сведенном к единству сознания» (ib., 304).
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно
в Боге и как поглощенное
в actus purissimus божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того
момента (von da), как Отец усматривает
в образах своего бытия возможность другого бытия, или того
момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е., стало быть, от вечности, с того
момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет
в ней будущего Сына, которого он
в ней наперед познает,
в котором он собственно принимает план (Vorsatz) мира.
Отца — сначала как потенция — он положен лишь с началом творения, действительный же Сын он лишь после того, как он осуществил себя преодолением противоположностей, следовательно,
в конце творения; как Сын он внешне (пред миром) объявляется
в еще более поздний
момент» (ib., 332).
Время и вечность соотносительны: время не ощущалось бы
в течении своем, не суммировалось бы из отдельных разорванных
моментов, если бы этого не совершал сверхвременный субъект времени.
В любом миге бытия,
в каждом его
моменте просвечивает вечность, целостная и неделимая,
в которой нет настоящего, прошлого и будущего, но все, что бывает, вневременно есть.
Эта свобода должна мыслиться со всею реальностью, как и время: если во времени каждый его
момент есть окно
в вечность, как бы ее точка, то и
в становлении чрез свободу мы имеем реальное касание вечности, рождение для нее.
Не существует преду становленности
в ходе мирового процесса и
в судьбах людей, ибо время реально, и то, что
в нем совершается, творится во времени и
в этой оригинальности своей не может быть заранее предопределено
в какой-либо одной точке прошлого: все
моменты времени онтологически равноценны и равнореальны, хотя этим и не уничтожается их различие, наоборот, даже утверждается.
Лишь
в исключительные
моменты становится ощутительно зрима рука Промысла
в личной и исторической жизни человечества, хотя для просветленного ока святых мир есть такое непрерывно совершающееся чудо.
В ней отводится соответствующее место творчески-катастрофическим
моментам бытия, каковыми являются
в жизни отдельного лица его рождение и смерть, а
в жизни мира — его сотворение и конец, или новое творение («се творю все новое».
То же самое можно было бы сказать и по поводу пространственности, которая аналогична времени
в том отношении, что и
в ней сопряженно соединены
моменты слитности и раздельности, да и нет, единства и множественности.
Ум, которому были бы известны для какого-либо ладного
момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение, всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы
в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движением легчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором» (Лаплас.
«Ее надо назвать всегда тожественною (ταυτόν), ибо она никогда не выступает из своей потенции (δυνάμεως); она всегда все принимает и никогда и никак никакой не усваивает формы
в уподоблении
в нее входящему; ибо по природе она для всего служит материалом (έκμαγεΐον), который получает движение и формы от входящего и через него представляется
в различные
моменты различным» (Тимей, 50 Ь-с) [Ср. там же.
Однако преимущество Платона перед Плотином при этом состоит
в том, что у первого
в «Тимее» вводится акт творения, как
момент, установляющий связь между двумя мирами, их соединяющий, а вместе и разделяющий.
Он томится и тоскует о ней, как рыцарь о Прекрасной Даме, всегда и беззаветно
в нее влюблен, ибо эта-то влюбленность, эрос бытия, и рождает его вдохновение, хотя только
в редкие и скупые
моменты дано ему закреплять свои прозрения, а чаще всего и вовсе не дано.
Она соответствует поэтому определенному
моменту в самораскрытии Божества, именно стоит посредине между Божеством, определившимся
в своем триединстве, in ternario sancto, и миром, несотворенным и сотворенным, природой небесной и земной.
София есть, по общему смыслу учения Беме, не откровение, но самооткровение Божества,
момент развития
в самом Божестве.
И справедливо напрашивается вопрос: если непорочность Богоматери обусловлена актом благодати, изъявшим из власти естества самое ее зачатие и означающим как бы новое творение, то ведь всемогущество Божие могло совершить это
в любой
момент истории человеческого рода и над любою из дщерей Евиных.
Потому-то и является поворотным
моментом в истории мира та таинственная и священная минута, когда Дева рекла: «се раба Господня», ибо
в Ней, с Ней и через Нее рекла это вся природа, все человечество.
(Бросаются
в глаза даже при беглом взгляде многочисленные литургические параллелизмы, относительно основных
моментов в жизни Спасителя и Богоматери, соответствующих церковным праздникам Рождества Богоматери и Христа, Введения во храм Девы Марии и Сретения Господня, Воскресения Христова и Успения Богоматери;
в частности, служба Успения «Похвалы Пресв.
Ибо мы знаем по преданию, что
в тот
момент, когда Святой Благословенный посылает души
в этот низший мир, они все распределены попарно, состоят из мужского и женского.
Исчерпывающей нормой отношений между полами не может быть одна влюбленность жениха и невесты, соединенная с отрицанием брака (хотя
в антитетике любви бесспорно присутствует и этот мотив: влюбленные
в известный
момент любви не хотят брака).
Уже тем, что Ева услышала вопрос змея и на него ответила, она засвидетельствовала, что находится, по крайней мере,
в тот
момент вне любви Божьей и Бог для нее есть лишь чуждый повелитель, «хозяин», которого она пыталась
в меру своего уменья защитить и оправдать
в его образе действий.
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные
моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем
в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают
в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
Правда, если бы они были последовательней и внимательнее прислушивались бы к логике своего собственного учения, то они могли бы заметить, что и
в пределах здешней жизни, при постоянном обновлении материального организма потоком частиц,
в него втекающих и из него истекающих, и при постоянной смене психического содержания
в сознании единство и непрерывность жизни установляется только сверхвременным ее началом, связывающим ее отдельные
моменты в единое, текучее время; и без этого начала жизнь организма превратилась бы
в серию состояний, постоянно меняющихся и нанизанных как бусы на нитку времени.
Позволительно думать, что и воскресший Лазарь хотя и прошел врата смерти, но был изволением Божиим задержан
в каком-то из начальных
моментов загробного пути.
Поэтому лозунг искусство для искусства, бросающий вызов всякому утилитарному над ним насилию, выражает совершенно законный и диалектически необходимый
момент в самосознании искусства, которое должно сбросить с себя ржавые цепи, освободиться от ханжества и условностей и стать самим собой.
«Положительное (или позитивное) право» — право, действующее
в данной стране
в данный
момент и изменяющееся по воле законодателя
в связи с переменами
в жизни общества.].