В этой свободе твари, опирающейся на тварное ничто,
божественные начала бытия существуют не в силе и славе своей, не в лике вечности, в которой они не ведают развития и восполнения, ибо не нуждаются в них, но во временном становлении, как тема и вместе задача мирового процесса, его данностъ-заданностъ, что дает наиболее точную формулу для определения и тварной свободы, и тварного творчества.
Неточные совпадения
Мысль первее нашего разума, «в
начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй
божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
«В вечности, как безосновности, вне (
божественной, несозданной) природы не существует ничто, кроме тишины без сущности, вечный покой ни с чем не сравнимый (ohne Gleichen), безосновность (Ungrund) без
начала и конца.
Ср. введение Классена к I тому его издания избранных сочинений Беме.],
начинает изложение своих мистических прозрений в своем трактате «О
божественной и истинной метафизике» [Цитируется по готовящемуся к печати новому изданию «Пути», которое представляет собой перепечатку (с несущественными изменениями) масонского, Новиковского издания
начала XIX века.] главой (I) «о неоткровенной Вечности», в которой кратко, но достаточно ясно формулирует основные
начала отрицательного богословия, являющиеся для него prius всего богословствования.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к
божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского
начала, причем каждое
начало по-своему индивидуализирует бытие.
Таким образом, вес вещи возникли из
божественного вожделения и созданы в сущность, так как в
начале не было сущности, но лишь mysterium вечного рождения.
В этом онтологическая сущность сотворения мира в
Начале, причем само это отделение потенциальности от актуальности, связанное с творческим оплодотворением ничто, есть непостижимая тайна
Божественного всемогущества.
Здесь адское
начало вводится как принцип творения, который затем лишь обессиливается
началом света, т. е. уже чисто
божественным принципом бытия.
Безбожной философии, не признающей
божественной тайны, приходится или вовсе обойти этот вопрос, как это, в сущности, и делает вся новая философия, или же маскировать его неразрешимость, т. е. апеллировать к иррациональному, логически не дедуцируемому
началу (Гартман и Шопенгауэр).
Начало, т. е.
Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна миру с его неизбежным дуализмом неба и земли, идей и материи, но в то же время небо и земля создаются именно в
Начале, обосновываются в своем бытии в сверхбытийной Софии.
Грехопадение это, которое по своему значению было космическим, произошло, конечно, не в душе мира, как Ангеле-Хранителе твари, не в
божественной Софии [Некоторая двусмысленность и неясность по этому основному вопросу свойственна учению Вл. С. Соловьева, который приписывает грехопадение то мировой душе, то Адаму.], не в «
Начале».
Православная Церковь чтит зачатие Богоматери, предвозвещенное ангелом «богоотцам» Иоакиму и Анне (подобно тому, как она чтит и зачатие св. пророка Иоанна Предтечи), но в то же время не изъемлет этого зачатия из общего порядка природы, не провозглашает его «непорочным» в католическом смысле [В службе Зачатию Богородицы (Минея месячная, декабрь), в стихирах на «Господи воззвах» читаем: «Пророческая речения ныне исполняются: гора бо святая в ложеснах водружается; лествица
божественная насаждается: престол великий царев приуготовляется: место украшается боговходимое; купина неопалимая
начинает прозябати, мироположница святыни уже истекает…
Когда же распространившееся христианство силою вещей сделалось и общеимперской религией, перед теократическим сознанием его встал новый вопрос: какова же природа власти христианского императора и поглощено ли в ней
начало звериное
божественным, иначе говоря, есть ли она теократия?
Отторгшись от всеединого
божественного начала, человек утратил и внутреннюю связь существа своего: самый предмет желания его, начало натуральное, отделилось от него и обособилось; человек распался на два внешних существа — плотского мужа и жену, коим присуща лишь похоть внешнего, материального соединения, ведущего не к истиному единству, а наипаче к разделению и размножению.
Неточные совпадения
Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах мира», кто почувствовал темное
начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление жизни, и противопоставил «демонической» христианской религии светлую религию рождения,
божественное язычество, утверждение жизни и бытия?
Я никак не мог принять вечных консервативных
начал, вытекающих из сакрализации исторических тел благодатной
божественной энергией.
Учение о Софии утверждает
начало божественной премудрости в тварном мире, в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между Творцом и творением.
Основная тема русской мысли
начала XX в. есть тема о
божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в творениях; тема о
божественном в человеке, о творческом призвании человека и смысле культуры; тема эсхатологическая, тема философии истории.
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях
начала XX в., связано с платоновским учением об идеях. «София есть выраженная, осуществленная идея», — говорит Соловьев. «София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая
началом Божественного единства».