Неточные совпадения
И все это шло как-то само собой
в доме, где я рос
один, без особенного вмешательства родных и даже гувернеров. Факт тот, что если физическая сторона организма мало развивалась — но далеко не у всех моих товарищей, то голова работала.
В сущности,
целый день она была
в работе. До двух с половиной часов — гимназия, потом частные учителя, потом готовиться к завтрашнему дню, а вечером — чтение, рисование или музыка, кроме послеобеденных уроков.
При ней состояла
целая большая семья: отец-музыкант, сестра-танцовщица (
в которую масса студентов были влюблены) и братья — с малолетства музыканты и актеры; жена
одного из них, наша нижегородская театральная „воспитанница“ Пиунова, сделалась провинциальной знаменитостью под именем „Пиуновой-Шмидгоф“.
Целыми днями
в томительный жар мы сидели
в прохладном кабинете отца,
один против другого, и читали.
За
целое полугодие моей выучки
в звании фукса я не слыхал на какой-нибудь вечеринке или попойке (что было
одно и то же) разговора, который хоть немного напомнил бы мне: зачем, собственно, переехал я с берегов речки Казанки на берега чухонского Эмбаха?
По химии мой двухлетний rigorosum продолжался
целый день,
в два приема, с глазу на глаз с профессором и без всяких других формальностей. Но из
одного такого испытания можно бы выкроить дюжину казанских студенческих экзаменов. Почти так экзаменуют у нас разве магистрантов.
Ежегодные мои поездки"
в Россию"
в целом и
в деталях доставляли обширный материал будущему беллетристу. И жизнь нашего дерптского товарищеского кружка
в последние два года питалась уже почти исключительно чисто русскими интересами. Журналы продолжали свое развивающее дело. Они поддерживали во мне сильнее, чем
в остальных, уже не
одну книжную отвлеченную любознательность, а все возраставшее желание самому испробовать свои силы.
И действительно, я написал
целых четыре пьесы, из которых три были драмы и
одна веселая, сатирическая комедия. Из них драма"Старое зло"была принята Писемским; а драму"Мать"я напечатал четыре года спустя уже
в своем журнале «Библиотека для чтения», под псевдонимом; а из комедии появилось только новое действие,
в виде «сцен»,
в журнале «Век» с сохранением первоначального заглавия «Наши знакомцы».
Тогда драматическая форма владела всецело мною. Я задумал и выполнил
в каких-нибудь три месяца
целых четыре пьесы:
одну юмористическую комедию,
одну бытовую пьесу с драматическим оттенком и две драмы.
Дом этот по внешнему виду совсем не изменился за
целых с лишком сорок лет, и я его видел
в один из последних моих приездов,
в октябре 1906 года, таким же; только лавки и магазины нижнего жилья стали пофрантоватее.
Передо мною
в его лице стояла
целая эпоха, и он был
одним из ее типичнейших представителей: настоящий самородок из провинциально-помещичьего быта, без всяких заграничных влияний, полный всяких чисто российских черт антикультурного свойства, но все-таки талантом, умом и преданностью литературе, как высшему, что создала русская жизнь, поднявшийся до значительного уровня.
Только что сошел
в преждевременную могилу А.Е.Мартынов, и заменить его было слишком трудно: такие дарования родятся
один — два на
целое столетие. Смерть его была тем прискорбнее, что он только что со второй половины 50-х годов стал во весь рост и создал несколько сильных, уже драматических лиц
в пьесах Чернышева,
в драме По-техина «Чужое добро впрок не идет» и, наконец, явился Тихоном Кабановым
в «Грозе».
Его выпустили
в целом ряде ролей, начиная с Чацкого. Он был
в них не плох, но и не хорош и превратился
в того"мастера на все руки", который успевал получать свою поспектакльную плату
в трех театрах
в один вечер, когда считался уже первым сюжетом и получал тридцать пять рублей за роль.
По русской истории я не готовился ни
одного дня на Васильевском острову.
В Казани у профессора Иванова я прослушал
целый курс, и не только прагматической истории, но и так называемой «пропедевтики», то есть науки об источниках вещных и письменных, и, должно быть, этого достаточно было, чтобы через пять с лишком лет кое-что да осталось
в памяти.
И все-таки она больше поражала, восхищала, действовала на нервы, чем захватывала вас порывом чувства, или задушевностью, или слезами, то есть теми сторонами женственности,
в каких проявляется очарование женской души. Все это, например, она могла бы показать
в одной из своих любимых ролей —
в шиллеровской Марии Стюарт. Но она не трогала вас глубоко; и
в предсмертной сцене не
одного, меня неприятно кольнуло то, что она, отправляясь на эшафот, посылала
поцелуи распятию.
За
одно могу ответить и теперь, по прошествии
целых сорока шести лет, — что мне рецензия Антоновича не только не понравилась, но я находил ее мелочной, придирчивой, очень дурного тона и без всякого понимания самых даровитых мест романа, без признания того, что я сам чувствовал и тогда: до какой степени
в Базарове уловлены были коренные черты русского протестанта против всякой фразы, мистики и романтики.
В Дерпте,
в нашей русской корпорации, мой юмористический рассказ"Званые блины"произвел даже сенсацию; но доказательством, что я себя не возомнил тогда же беллетристом, является то, что я
целых три года не написал ни
одной строки, и первый мой более серьезный опыт была комедия
в 1858 году.
И Лейкин умер первым сюжетом увеселительной газетной беллетристики, сумевшим свою купеческую смекалку пустить
в оборот с чрезвычайной плодовитостью и доходностью. Про него можно было сказать не только:"nulla dies sine linea"(ни дня без строчки), но и"ни
одного дня без
целого нового рассказа".
Наше тогдашнее сближение произошло
в два приема
в течение моего редакторства: сначала
в его первый приезд
в Петербург вместе с матерью, а потом, когда он гостил у меня
в квартире и пробыл вместо
одной недели
целых шесть и больше — с Масленицы до начала мая.
Он был необычайно словоохотливый рассказчик, и эта черта к старости перешла уже
в психическую слабость. Кроме своих московских и военных воспоминаний, он был неистощим на темы о женщинах. Как старый уже холостяк, он пережил
целый ряд любовных увлечений и не мог жить без какого-нибудь объекта, которому он давал всякие хвалебные определения и клички. И почти всякая оказывалась, на его оценку,"
одна в империи".
Да и над литературой и прессой не было такого гнета, как у нас. Предварительной цензуры уже не осталось, кроме театральной. Система предостережений — это правда! — держала газеты на узде; но при мне
в течение
целого полугодия не был остановлен ни
один орган ежедневной прессы. О штрафах (особенно таких, какие налагаются у нас теперь) не имели и понятия.
Меня привели к нему два студента-юриста, изучавшие дикцию
в целях приобрести приемы судебного красноречия. Из них
один и теперь еще мэр
одного из округов Парижа, а другой умер вице-директором
одного из департаментов министерства внутренних дел.
Его указания были для меня драгоценны и сделали то, что я
в одну какую-нибудь неделю успел с толком"обработать"
целую треть того, что действительно было стоящего изучения.
Он выступал кандидатом рядом с другим радикальным кандидатом, светским человеком, сыном герцога Бедфордского,
одного из самых богатых лордов, которому тогда принадлежали
в Лондоне
целые кварталы.
Ни
в одной столице Европы нет таких клубов, как
в Лондоне. Они занимают
целые кварталы, как, например, улицу Pail-Mali, которая полна ими.
Тогда, сорок лет назад, даже
в развале фашинга если вы положили себе с утра бумажку
в десять гульденов (то есть нынешние двадцать крон), то вы могли провести
целый день, до поздних часов ночи, проделав весь цикл венских удовольствий, с обедом, ужином, кофе и разными напитками и прохладительными. Очень сносный обед стоил тогда всего
один гульден, а кресло
в Бург-театре — два и maximum три гульдена. И на русские деньги ваш день (вместе с квартирой) обходился, значит, каких-нибудь 6–7 рублей.
С нами особенно сошелся
один журналист, родом из Севильи, Д.Франсиско Тубино, редактор местной газеты"Andalusie", который провожал нас потом и
в Андалузию. Он был добродушнейший малый, с горячим темпераментом, очень передовых идей и сторонник федеративного принципа, которым тогда были проникнуты уже многие радикальные испанцы. Тубино писал много о Мурильо, издал о нем
целую книгу и среди знатоков живописи выдвинулся тем, что он нашел
в севильском соборе картину, которую до него никто не приписывал Мурильо.
Писателя или ученого с большой известностью — решительно ни
одного; так что приезд Герцена получал значение
целого события для тех, кто связывал с его именем весь его «удельный вес» —
в смысле таланта, влияния, роли, сыгранной им, как первого глашатая свободной русской мысли. Тургенев изредка наезжал
в Париж за эти два года, по крайней мере
в моей памяти остался визит к нему
в отель улицы Лафитт.
Постом я должен был участвовать
в одном литературном утре, данном
в Клубе художников с какой-то таинственной анонимной
целью, под которой крылся сбор
в пользу ни более ни менее как гарибальдийцев. Устраивала красивая тогда дама, очень известная
в литературных и артистических кружках, которую тогда все называли «Madame Якоби».
И эта русская артистка сделалась через год с небольшим моей женой, о чем я расскажу ниже. Но рецензий я о ней так и не писал, потому что
в сезон 1871–1872 года я ни
в одной газете не состоял театральным критиком, и я был очень доволен, что эта"чаша"отошла от меня. Может быть, будь я рецензентом и
в Петербурге, мы бы никогда не сошлись так быстро, не обвенчались бы и не прожили
целых 38 лет.
Оба рано выступили
в печати:
один — как лирический поэт, другой — как автор статей и беллетристических произведений. Но ссылка уже ждала того, кто через несколько лет очутился за границей сначала с русским паспортом, а потом
в качестве эмигранта. Огарев оставался пока дома — первый из русских владельцев крепостных крестьян, отпустивший на волю
целое село; но он не мог оставаться дольше
в разлуке со своим дорогим"Сашей"и очутился наконец
в Лондоне как ближайший участник"Колокола".
Целая компания молодежи сидела вокруг самовара вечерком и среди них — Михайлов.
В руках его был экземпляр манифеста об освобождении крестьян. Он жестоко нападал на него, не оставлял живой ни
одной фразы этого документа, написанного велеречиво с приемами семинарского красноречия и чиновничьего стиля. Особенно доставалось фразе, которую приписывали тогда московскому митрополиту Филарету:"от проходящего до проводящего".
Кажется, первые годы после переезда Герцена на континент вряд ли осталась
в Лондоне какая-нибудь политическая приманка; по крайней мере ни
в 1867 году, ни
в 1868 году (я жил тогда
целый сезон
в Лондоне) никто мне не говорил о русских эмигрантах; а я познакомился с
одним отставным моряком, агентом нашего пароходного общества, очень общительным и образованным холостяком, и он никогда не сообщал мне ни о каком эмигранте, с которым стоило бы познакомиться.