Неточные совпадения
— Это у раскольников законоучители так называются. Помилуйте, давно ли я был чуть не революционер, давно ли все кричали, что мои повести, так сказать, предтеча разных общественных землетрясений? И ничего-то у меня такого в помышлениях даже не было. Какое мне
дело, пахнут мои вещи цивизмом или не пахнут, возбуждают они мизерикордию или не возбуждают? Я этого знать не
хочу!
— Да! Я вот что
хотела вам сказать. Положим даже, что в этот маскарад я себя вела неглупо. Но ведь это всего один раз. Нельзя же все изучать разных Clémences. Несколько
дней в неделю идет у меня на пляс. Вы сами знаете: что там отыщешь нового? Все те же кавалеры, те же барыни, les mêmes cancans et la même vanité [те же сплетни и та же суета (фр.).]. Хоть бы я была Бог знает какая умница, — из них ничего нового не выжмешь.
Мне было и досадно, и приятно, что Домбрович выпутался. Но я не
хотела уже сводить опять разговора на самое себя. В самом
деле, точно навязываться ему. Он это понял и заговорил о другом.
Но куда я
дену Володьку? Брать с собой — тоска! Я
хочу быть как вольная птица… Отдам я его Додо Рыбинской или лучше баронессе Шпис… Она такая чадолюбивая; ну, и пускай ее возится с Володькой…
У меня зародилось маленькое сомнение. На
днях я непременно
хотела, чтоб он мне рассказал про все свои семейные
дела. Мы с ним об этом никогда не говорили. Он мне рассказал, что отец его и мать давно умерли. Есть у него небольшое именьице в Пензенской губернии. Ни братьев, ни сестер нет…
— Нет, ты меня не понял, Степа. Знаю я наших барынь, занимающихся добрыми
делами. Я и сама попечительница приюта, telle que tu me vois! [такая, какой ты меня видишь! (фр.).] Не того я
хочу, Степа. Я не знаю: буду ли я делать добро или нет. Я
хочу только попасть туда, где живет женская любовь, слышишь ты, где она действительно живет и умеет хоть страдать за других. Может быть, я говорю глупости; но вот что мне нужно!
— Вы увидите, дорогая моя, сколько страданий тела и духа, и каких страданий! ждут вашей любви… Вы сейчас же забудете о себе. Так ведь мало одной жизни!.. У меня
день разорван на клочки… Я
хотела бы жить не двадцать четыре часа, а втрое, вчетверо больше часов…
— Маша,
хочешь ли ты, в самом
деле, жить не призраками, а простой, неподкрашенной правдой?
— Душа моя, — говорит она мне нынче чуть слышным голосом, — я не
хочу, чтоб во мне лично наше
дело шло вперед. Вечная основа любви должна пережить меня…
Если я переменю принцип, я не
захочу являться в качестве посетительницы, дамы-патронессы; a участия в не буду принимать потому, что нельзя же, раз сознавши бесплодность какого-нибудь
дела, а главное, свою неспособность, все-таки совать свой нос и прописывать разные"паллиативные средства".
— Разумеется, Маша, человек моей эпохи не может уже ограничиться фразой:"Я не
хочу брать никакой клички, я буду общечеловеком"! Мое
дело, Маша, будет самое простое, самое элементарное; но я все-таки еще не готов к нему. Я
хочу вот лет под сорок, еще поучившись, поездивши и поживши с разным людом, учить детей говорить.
— Поработаем вместе, Маша. А главное, изучи хорошенько маленькие особенности твоего сына. Здесь, на даче, он постоянно на твоих глазах. Я тоже буду немножко следить за ним. Если
хочешь, сообщай мне каждый
день твои наблюдения. Такая работа поможет тебе выяснять свои собственные интеллигентные средства.
В самом
деле, если разобрать его житье бытье, какие у него личные утехи? Никаких. Целый
день с утра он работает, читает, пишет, готовится к своей"скромной доле"и будет еще готовиться целыми годами трудов. Ему тридцать один год, и ни единой души, связанной с ним живой связью. Так он ведь и промается. Ему, положим, и не нужен pot au feu [буквально: горшок с супом; здесь: семейный очаг (фр.).], но я верить не
хочу, чтобы в иные минуты такое одиночество не давило его!
Сижу в саду, в старой беседке. Володя играет около меня.
День славный, но не очень жаркий. Я читаю «в книжку», как говаривала нянька Настасья. Я зубрю и поглядываю на Володю; а про себя думаю:"Все это делается для этого курносого пузана. Сидишь, коптишь, перевоспитываешь себя, анализируешь, а лет через пятнадцать Володька скажет: «Maman, вы делали одни глупости, не нужно мне ваших развиваний,
хочу в гусары!» Вот чем может кончиться вся эта комедия.
— Несбыточное
дело. Вы, стало быть, свою собственную науку
хотите сочинить.
Степа нисколько не виноват, что тут случился; но он меня ужасно стеснял. Я бы
хотела провести целый
день с ним, с глазу на глаз, видеть его по-домашнему, поговорить попросту, не так, как тут в гостиной. Такого человека, как он, надо видеть по-домашнему, т. е. сблизиться с ним. Он рассуждений не любит и в качестве гостя никогда не выскажется. Это не то что милейший мой Степан Николаич. Такие люди в мелочах говорят крупные вещи.
Всем своим тоном он как будто
хочет приучить меня жить, думать и говорить попросту. Приучить! Ничего этого, конечно, у него и в помышлениях нет. Он человек сам по себе и уж за такое вздорное
дело, как женщина, конечно, не возьмется.
— Вы видите, — начал он опять, — что для меня жизнь —
дело простое. Я
хотел бы отделить свои цели от того, что вы как-то назвали pot-au-feu.
Какой ответ на это? Броситься и прошептать"Я твоя!". Он любит меня. Я это знаю. Он
хочет принизиться до меня. Я в этом не сомневалась. Разве все это меняет
дело? Я обошлась с ним кротко и успокоительно, как"приютская попечительница". Он и не заметил, что я окоченела.
— Володя о вас очень соскучился, — продолжаю я материнским тоном, —
хотите, я пришлю вам его послезавтра на целый
день?
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я не
хочу! Вот еще! мне какое
дело? Оттого, что у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
)Мы, прохаживаясь по
делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно в гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому что я не так, как иной городничий, которому ни до чего
дела нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию
хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, — и вот, как будто в награду, случай доставил такое приятное знакомство.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я
хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы
хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.