Неточные совпадения
Говорят: ты грешное, падшее существо и потому не дерзай вступать на путь освобождения
духа от «мира», на путь творческой
жизни духа, неси бремя послушания последствиям греха.
Путь освобождения от «мира» для творчества новой
жизни и есть путь освобождения от греха, преодоление зла, собирание сил
духа для
жизни божественной.
Ей противостоит свобода в
духе,
жизнь в божественной любви,
жизнь в Плероме.
Поразителен парадокс религиозной
жизни: крайний трансцендентизм порождает оппортунистическое приспособление, сделки со злом «мира», зрелый имманентизм порождает волю к радикальному выходу в Божественную
жизнь духа, радикальному преодолению «мира».
В этом кризисе рода и материи и в окончательном рождении человека и
жизни духа — сущность нашей эпохи.
Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей
жизни духа, что установленному ей распорядку все должно покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно.
Во всех попытках, как церковных, так и внецерковных, по-евангельски, новозаветно оправдать, осмыслить все в
жизни, обосновать все ценности
жизни чувствуется какая-то натяжка, какое-то насилие над Евангелием, какое-то произвольное внесение в Евангелие ценностей иного мира [Необходимость освободить абсолютность евангельского
духа от относительных ценностей мира в последнее время прекрасно сознают М. М. Тареев в своих «Основах христианства» и кн. Е. Трубецкой в интересном труде «Миросозерцание Вл. С. Соловьева».
И все эти бесплодные, трагические усилия вновь и вновь приводят к тому старому сознанию, что лишь то оправдание
жизни может быть названо евангельско-новозаветным, выражающим
дух религии искупления, которое дано было в христианстве святоотеческом, в аскетике.
Жизнь в
Духе есть
жизнь свободная и творческая.
И в
духе человека совершаются все мистические события
жизни Христа.
Творчество человека в
Духе, в высшей духовной
жизни, так же уготовляет второе пришествие Христа, как земля-Богоматерь уготовила первое Его пришествие.
В объективированной культуре со всеми ее ценностями нельзя уже найти той
жизни, которая была в субъективном
духе.
Романтическая творческая тоска глубоко связана с христианским чувством
жизни, с христианской потусторонностью [Интересные мысли о романтизме и классицизме можно найти в книжке Жуссэна «Романтизм и эволюция творчества», написанной в
духе философии Бергсона.
Леонардо творил Джиоконду, Гёте — Фауста и Гегель — феноменологию
духа не на путях оккультных медитаций, и это было духовной
жизнью.].
Эти исключительные любители покаяния и боязливые противники творчества — враги возрождения
духа, рождения к новой
жизни.
Дух должен творить новую плоть уже в этой земной
жизни.
Даже абсолютное целомудрие не только тела, но и
духа предполагает половую
жизнь.
И в сексуальном акте неизбежно есть элемент разврата, ибо есть дробление и отчуждение половой энергии от цельной
жизни тела и
духа, превращение пола в частную функцию.
Религия искупления отрицает род, сексуальный акт и создает культ вечной женственности, культ Девы, рождающей лишь от
Духа [Л. Фейербах со свойственной ему вывернутой гениальностью говорит: «В небесную
жизнь верит только тот, у кого исчезло сознание рода» («Сущность христианства», с. 151).
Люди эти не шли ни на какие компромиссы с буржуазным
духом, любили лишь мечту свою и ей жертвенно отдавали всю свою
жизнь.
Императив творить красоту во всем и везде, в каждом акте
жизни, начинает новую мировую эпоху, эпоху
Духа, эпоху любви и свободы.
Наша
жизнь не пластична, безобразна, наш
дух не воплощается в образы красоты.
Жизнь св. Франциска рассказана им с поэтическим проникновением в
дух умбрийского христианства.]
Это —
жизнь в
Духе, а не в мире,
жизнь, духовно свободная от реакций на мир и мирское [Это и есть медитация, духовная сосредоточенность, освобождающая человека от внешнего и призрачного «мира».].
Новая творческая
жизнь не может двигаться ни вправо, ни влево по линии «мира», а лишь ввысь и вглубь по линии
Духа.
Таким откровением
жизни в
Духе Христовом, не знающем тяготы и бремени общественности этого мира, была
жизнь св. Франциска Ассизского — величайший факт христианской истории после
жизни Самого Иисуса Христа [Особенно рекомендую книгу Иергенсена о св. Франциске, передающую поэзию умбрийской религиозности.
Путь новой
жизни человечества к общению в
Духе может лежать лишь через коллективный, соборный жертвенный подвиг, через отречение от той безопасности и устроенности, которые даются ветхой общественностью мира сего.
Создается магическая среда, заколдовывающая душу человека, среда
жизни человеческой, небезопасная для
духа, для души и для тела.
Бытовая, историческая вера есть вера внешнего человека, не углубившего
дух до мистических истоков, это мистика, выявленная в приспособлении к физическому плану
жизни.
Церковь есть свободная
жизнь в
Духе Христовом.
Корыстная темная магия хотя и признавала
духов природы, но была отчуждена от
жизни природы, хотела внешней над ней власти и не сильна была творить в природе.
Ибо
жизнь в
Духе может быть лишь вечно творческой, и всякая остановка и застой в творческой динамике церкви есть уже грех против
Духа.
Христианское человечество в истории своей не осуществляло любви, благодатной
жизни в
Духе, оно жило под законом природного мира, и великие подвижники его учили ожесточить сердце свое, чтобы победить греховные страсти [Св. Исаак Сирианин говорит: «Кто всех равно любит по состраданию и безразлично, тот достиг совершенства» («Св.
Любовь есть новая, творческая
жизнь, благодатная
жизнь в
Духе.
Неточные совпадения
Человеческая
жизнь — сновидение, говорят философы-спиритуалисты, [Спиритуали́зм — реакционное идеалистическое учение, признающее истинной реальностью
дух, а не материю.] и если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и история — тоже сновидение.
Путешественники того времени единогласно свидетельствуют, что глуповская
жизнь поражала их своею цельностью, и справедливо приписывают это счастливому отсутствию
духа исследования.
Правда, когда они оба были в хорошем расположении
духа, радость
жизни их удвоялась.
Они оба одинаково старались в последующей
жизни вычеркнуть из своей памяти все уродливые, постыдные обстоятельства этого нездорового времени, когда оба они редко бывали в нормальном настроении
духа, редко бывали сами собою.
Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его
жизни, именно к такому настроению его
духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?