Неточные совпадения
Я не мог мыслить так, что «плоть» греховна или «плоть» свята, я мог мыслить лишь о том,
есть ли «плоть» отрицание
свободы и насилие или нет.
У меня
есть основное убеждение, что Бог присутствует лишь в
свободе и действует лишь через
свободу.
Лишь
свобода должна
быть сакрализирована, все же ложные сакрализации, наполняющие историю, должны
быть десакрализированы.
Я от многого мог отказаться в жизни, но не во имя долга или религиозных запретов, а исключительно во имя
свободы и, может
быть, еще во имя жалости.
Свобода не легка, как думают ее враги, клевещущие на нее,
свобода трудна, она
есть тяжелое бремя.
Опыт
свободы есть первичный опыт.
Не
свобода есть создание необходимости (Гегель), а необходимость
есть создание
свободы, известного направления
свободы.
Поэтому
есть две
свободы.
Борьба за
свободу, которую я вел всю жизнь,
была самым положительным и ценным в моей жизни, но в ней
была и отрицательная сторона — разрыв, отчужденность, неслиянность, даже вражда.
Многое я приобрел в своем духовном пути, в опыте своей жизни, но
свобода для меня изначальна, она не приобретена, она
есть a priori моей жизни.
Но
были философы и писатели, которые особенно питали мою любовь к
свободе духа, подтверждали ее и помогали ее развитию во мне.
Философия Канта
есть философия
свободы, хотя, может
быть, недостаточно последовательно, не до конца развитая.
Род
есть порядок необходимости, а не
свободы.
Поэтому борьба за
свободу есть борьба против власти родового над человеком.
Еще
будучи марксистом, я увидел в марксизме элементы, которые должны привести к деспотизму и отрицанию
свободы.
Проблема отношений
свободы и социализма очень остро мной переживалась, и в молодости у меня
были минуты, когда я испытывал смертельную тоску перед лицом этой проблемы.
Но для меня
было ясно, что социализм может принять разные обороты, может привести к освобождению, но может привести и к истреблению
свободы, к тирании, к системе Великого Инквизитора.
Я
был так же одинок в своей аристократической любви к
свободе и в своей оценке личного начала, как всю жизнь.
Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и
свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла.
Навязанная мне истина, во имя которой требуют от меня отречения от
свободы, совсем не
есть истина, а
есть чертов соблазн.
Свобода моей совести
есть абсолютный догмат, я тут не допускаю споров, никаких соглашений, тут возможна только отчаянная борьба и стрельба.
Вся ценность мысли Хомякова
была в том, что он мыслил соборность, которая
была его творческим открытием, в неотрывной связи со
свободой.
Свобода не
есть индивидуализм.
Свобода не
есть самозамыкание и изоляция,
свобода есть размыкание и творчество, путь к раскрытию во мне универсума.
Тема о бунтарстве
есть продолжение темы о
свободе.
В бунтарстве
есть страсть к
свободе.
Свобода может
быть безжалостна.
Настоящая трагедия
есть трагедия
свободы, а не рока.
Я
был активен в
свободе, но не активен в жалости.
Это
есть моральная антиномия, непреодолимая в нашем мировом эоне: нужно сострадать человеческим страданиям, жалеть все живущее и нужно принимать страдание, которое вызывается борьбой за достоинство, за качества, за
свободу человека.
В моей борьбе за
свободу было что-то яростное.
И, может
быть, наиболее соблазнен я
свободой и красотой отречения.
У меня
была страсть к
свободе, к
свободе и в любви, хотя я отлично знал, что любовь может
быть рабством.
Я
был первоначально потрясен различением мира явлений и мира вещей в себе, порядка природы и порядка
свободы, так же как признанием каждого человека целью в себе и недопустимостью превращения его в средство.
Но цель моя
была раскрытие мира
свободы, не подчиненного рационализации и не объективированного.
Основная метафизическая идея, к которой я пришел в результате своего философского пути и духовного опыта, на котором
был основан этот путь, это идея примата
свободы над бытием.
Это означает также примат духа, который
есть не бытие, а
свобода.
Бытие
есть как бы застывшая
свобода, статизированная
свобода.
Если существует
свобода, то она не может
быть детерминирована бытием.
Сравнительно недавно, уже в изгнании, я написал вновь философию
свободы под заглавием «Философия свободного духа» (по-французски заглавие
было лучше: Esprit et liberté [«Дух и
свобода» (фр.).]).
Эта философия
свободы была лучше, но сейчас мне кажется, что я мог бы ее написать еще лучше.
В центре моей мысли всегда стояли проблемы
свободы, личности, творчества, проблемы зла и теодицеи, то
есть, в сущности, одна проблема — проблема человека, его назначения, оправдания его творчества.
Мой романтизм
есть романтизм
свободы.
Слишком сильно у меня
было чувство личности и чувство
свободы.
Это
было чувство удушья, отсутствия воздуха,
свободы дыхания.
Я не представлял себе, как слишком многие другие, что большая революция в России
будет торжеством
свободы и гуманности.
Я задолго до революции 1917 года писал, что эта революция
будет враждебна
свободе и гуманности.
Во мне даже
есть большая веротерпимость, религиозная терпимость, связанная с признанием святыней
свободы совести.
Но когда я веду борьбу против насилия над
свободой духа, когда борюсь за попираемую ценность, то я бываю страшно нетерпим на этой почве и порываю с людьми, с которыми у меня
были дружеские связи.
Пафос
свободы и пафос личности, то
есть, в конце концов, пафос духа, я всегда противополагал господствующей в начале XX века атмосфере.
Неточные совпадения
Софья. Подумай же, как несчастно мое состояние! Я не могла и на это глупое предложение отвечать решительно. Чтоб избавиться от их грубости, чтоб иметь некоторую
свободу, принуждена
была я скрыть мое чувство.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою
свободу, чтобы вернуться к ней, и, несмотря на то, она рада
была, что он приедет.
Вронский приехал на выборы и потому, что ему
было скучно в деревне и нужно
было заявить свои права на
свободу пред Анной, и для того, чтоб отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронского на земских выборах, и более всего для того, чтобы строго исполнить все обязанности того положения дворянина и землевладельца, которое он себе избрал.
Левин старался чрез нее выпытать решение той для него важной загадки, которую представлял ее муж; но он не имел полной
свободы мыслей, потому что ему
было мучительно неловко.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и
были причиной всего зла в России, что тогда уже близко
было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа
свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.