Неточные совпадения
Пора
было становиться на бивак, но вдруг я вспомнил, что, уходя из села Дата, я не завел хронометра. Если его не завести, завтра утром он остановится, и тогда — прощайте мои долготы!
Но, по моим соображениям, река не должна
была быть далеко. Часа через полтора начало смеркаться. В лесу
стало быстро темнеть, пошел мелкий и частый дождь. Уже трудно
было рассмотреть что-нибудь на земле. Нога наступала то на валежину, то на камень, то проваливалась в решетины между корнями. Одежда наша быстро намокла, но мы мало обращали внимания на это и энергично продирались сквозь заросли.
Иногда мне казалось, что я узнаю то или иное место. Казалось, что за перелеском сейчас же
будет река, но вместо нее опять начиналось болото и опять хвойный лес. Настроение наше то поднималось, то падало. Наконец,
стало совсем темно, так темно, что хоть глаз выколи. Одежда наша намокла до последней нитки. С головного убора сбегала вода. Тонкими струйками она стекала по шее и по спине. Мы начали зябнуть.
Мы
стали перекликаться и пошли друг другу навстречу. Когда он
был совсем близко от меня, я слышал, как он упал и выругался.
Мы с Ноздриным сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно просохло. Всю ночь мы сидели у костра и дремали, время от времени подбрасывая дрова в огонь, благо в них не
было недостатка. Мало-помалу дремота
стала одолевать нас. Я не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Затем они
стали блекнуть, и нельзя
было решить, что это — дождь или град падает в воду.
Когда я подошел к ним, они тревожно
стали говорить о том, что мертвый зверь
есть «Тэму» — грозный хозяин морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Был один из тех знойных июльских дней, когда нагретая солнцем земля не успевает за ночь излучить тепло в мировое пространство, а на другое утро, накопляет его еще больше, и от этого
становится невыносимо душно.
Я подошел к нему вплотную и
стал высматривать, где можно
было бы на него взобраться.
С утра я неладно обулся, что-то жесткое попало мне под подошву и мешало ступать. Я
стал на первую попавшуюся валежину и
стал переобуваться. Вытряхнув из обуви посторонний предмет, я снова оделся, и только хотел
было встать, как вдруг увидел белохвостого орлана.
Тщетно я искал оброненную орланом добычу — она изчезла. Мне
стало ясно, что какой-то другой хищник, на этот раз четвероногий,
быть может колонок, соболь или лисица, воспользовался суматохой и подобрал лакомый кусок.
Как только внутренности
были извлечены наружу, орочи отрезали печень и положили ее на весло около лодки. Вооружившись ножами, они
стали крошить ее на мелкие кусочки и
есть с таким аппетитом, что я не мог удержаться и сам попробовал кусочек печени, предварительно прополоскав его в воде. Ничего особенного. Как и всякое парное мясо, она
была теплая и довольно безвкусная. Я выплюнул ее и пошел к берегу моря.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня
было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины
елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина
была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и
стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Небо тоже изменилось. Оно
стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск солнца, но уже не такой ясный, как раньше. На него можно
было смотреть невооруженным глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул на небо, то местонахождение солнца определил только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро начал моросить дождь.
Намука подвел лодку к камню, и мы тотчас вышли на него. Все сразу повеселели. Вихров и Крылов
стали откачивать воду, а я с орочами принялся осматривать берег, к которому мы пристали. Наше укрытие представляло собою ловушку, из которой можно
было выбраться только по воде. Базальтовая жила упиралась в отвесную скалу. Каких-нибудь выступов или карнизов, по которым можно
было бы взобраться наверх, не
было.
Когда вода из лодки
была выкачана, мы перебрали все наше имущество и вновь уложили его получше, прикрыв сверху брезентом и обвязав покрепче веревками. Затем мы закусили немного, оделись потеплее, сели на свои места в лодку и
стали ждать, когда ветер стихнет и море немного успокоится.
Стало ясно, что если мы сейчас не выйдем в море, потом
будет поздно.
Если нам удастся обогнуть его — мы спасены, но до этого желанного мыса
было еще далеко. Темная ночь уже опускалась на землю, и обезумевший океан погружался в глубокий мрак. Следить за волнением
стало невозможно. Все люди впали в какую-то апатию, и это
было хуже чем усталость, это
было полное безразличие, полное равнодушие к своей участи. Беда, если в такую минуту у человека является убеждение, что он погиб, — тогда он погиб окончательно.
Я умышленно сделал веселое лицо и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг цели. Мои спутники
стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже чудовища не
было видно. Слышно
было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
Точно маленькая щепочка, лодка наша металась среди яростных волн. Порой казалось, что она бросается вперед, то будто стоит на месте.
Стало совсем темно. С трудом можно
было рассмотреть, что делается рядом. Как автомат, не отдавая себе отчета, я откачивал воду из лодки и мало беспокоился о том, что она не убывала.
Моряки с погибшей шхуны, очертания которой смутно виднелись недалеко от берега,
были менее счастливы… Что
стало с ними?..
Когда я объявил орочам, что маршрут по рекам Акуру и Хунгари должен выполнить во что бы то ни
стало, они решили обсудить этот вопрос на общем сходе в тот день вечером в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о чем я и сказал им еще утром, и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на Сихотэ-Алинь. Спутниками моими по этому маршруту вызвались
быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин.
Ороч проснулся ночью от каких-то звуков. Прислушавшись к ним, он узнал крики зябликов. Это его очень встревожило. Крики дневных птиц ночью ничего хорошего не предвещают. Скоро птицы успокоились, и проводник наш хотел
было опять улечься спать, но в это время всполошились вороны и
стали каркать. Они так напугали ороча, что тот растолкал Рожкова и Ноздрина и попросил их разбудить поскорее меня.
Я
стал напрягать зрение, но ничего нельзя
было рассмотреть даже вблизи палатки.
В это время из палатки вышел ороч. Он проворно
стал запрягать собак и укладывать нарту. Когда все
было готово, он сказал, что
будет ждать нас на самом перевале, затем впрягся в нарту, качнул ее за дышло вправо и влево и тронулся в путь.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо
стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули в них, что в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее
была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура
будет длинный и долгий.
Когда мы подходили к биваку, я увидел, что нависшей со скалы белой массы не
было, а на месте нашей палатки лежала громадная куча снега вперемешку со всяким мусором, свалившимся сверху. Случилось то, чего я опасался: в наше отсутствие произошел обвал. Часа два мы откапывали палатку, ставили ее вновь, потом рубили дрова. Глубокие сумерки спустились на землю, на небе зажглись звезды, а мы все не могли кончить работы.
Было уже совсем темно, когда мы вошли в палатку и
стали готовить ужин.
Первое время об этом эпизоде я забыл, но потом, когда каша
была готова и мы взялись за ложки, я
стал смеяться. Больше всего смеялся Рожков, Ноздрин только улыбался. Он чувствовал, что попал в конфузное положение.
Когда
был израсходован последний лоскуток рыбьей кожи, мы
стали рвать полы полушубков и ими подшивать унты.
Мы сожгли все топливо, и теперь надо
было итти за дровами. Взялся за это дело Рожков, но едва он вышел из юрты, как сразу ознобил лицо. На посиневшей коже местами выступили белые пятна. Я
стал усиленно ему оттирать лицо снегом, и это,
быть может, спасло его.
Когда последнее полено
было положено в огонь,
стало ясно, что, невзирая на ветер и стужу, мы должны итти за топливом.
Когда первые приступы голода
были утолены, я хотел со своими спутниками итти за нартами, но обе старушки, расспросив, где мы их оставили, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли на охоту еще вчера и должны скоро вернуться. Не хотелось мне утруждать туземцев доставкой наших нарт, но я почувствовал, что меня
стало сильно клонить ко сну. Рожков и Ноздрин, сидя на полу, устланном свежей пихтой, тоже клевали носами.
Пора
было остановиться на бивак, но так как мы решили во что бы то ни
стало дойти до села Вознесенского, то этой мысли не суждено
было воплотиться в действительность, она мелькнула только и бесследно исчезла.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники
стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не
было недостатка.