Неточные совпадения
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою
еще виднелись кое-где клочки бледного неба,
а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку и больше не показывалась.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но
еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу,
а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел
еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну,
а дальше?
А дальше я ничего не мог придумать.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза,
а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму. В деревне стрельба долго
еще не прекращалась. Те фанзы, что были в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
Вечером Марченко и Олентьев улеглись спать раньше нас,
а мы с Дерсу, по обыкновению, сидели и разговаривали. Забытый на огне чайник настойчиво напоминал о себе шипением. Дерсу отставил его немного, но чайник продолжал гудеть. Дерсу отставил его
еще дальше. Тогда чайник запел тоненьким голоском.
Я взглянул на костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк,
а я долго
еще сидел и смотрел на «живой огонь».
Таким образом, для того чтобы достигнуть озера на лодке, нужно было пройти
еще 15 км,
а напрямик целиной — не более 2,5 или 3.
Устье Лефу было где-нибудь около Халкидона,
а может быть, и
еще южнее.
Кроме лиц, перечисленных в приказе, в экспедиции приняли
еще участие: бывший в это время начальником штаба округа генерал-лейтенант П.К. Рутковский и в качестве флориста — лесничий Н.
А. Пальчевский. Цель экспедиции — естественно-историческая. Маршруты были намечены по рекам Уссури, Улахе и Фудзину по десятиверстной и в прибрежном районе — по сорокаверстной картам издания 1889 года.
К полудню мы поднялись на лесистый горный хребет, который тянется здесь в направлении от северо-северо-востока на юго-юго-запад и в среднем имеет высоту около 0,5 км. Сквозь деревья можно было видеть другой такой же перевал,
а за ним
еще какие-то горы. Сверху гребень хребта казался краем громадной чаши,
а долина — глубокой ямой, дно которой терялось в тумане.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди,
а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я
еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Затору дают побродить немного и затем лопатами насыпают в котел, над которым ставят деревянный бездонный чан,
а поверх его
еще другой котел с холодной водой.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу
еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук делает большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились, он время от времени выносит их наружу и сушит,
а к вечеру уносит обратно в свою норку.
Против Тудагоу, справа, в Вай-Фудзин впадает порожистая речка Танюгоуза [Тан-ню-гоу-цзы — долина, где в топи завязла корова.],
а ниже ее, приблизительно на равном расстоянии друг от друга,
еще 4 небольшие речки одинаковой величины: Харчинкина, Хэмутагоу [Хэй-му-да-гоу — большая долина с черными деревьями...
На юго-западе виднелся лесистый бассейн Пхусуна [Пу-сун — обширный кедровник.], на юго-востоке — море,
а на западе —
еще какие-то горы.
От седловины мы уже спустились метров на двести,
а воды все
еще не было видно.
В верхней части своего течения Арзамасовка течет в меридиональном направлении и по пути принимает в себя речку Менную, потом Лиственничную,
а немного ниже —
еще 2 речки с правой стороны, которые местные крестьяне называют Фальи пади (от китайского слова «фалу», что значит — олень).
Должно быть, солнце скрылось за горизонтом, потому что вдруг стало темно. Дневной свет некоторое время
еще спорил с сумерками, но видно было, что ночь скоро возьмет верх и завладеет сперва землей,
а потом и небесами.
В сумерки пошел крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После ужина стрелки легли спать,
а мы с Дерсу долго
еще сидели у огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев на Ното, рассказывал о том, как они его обидели — отобрали меха и ничего не заплатили.
На биваке Дерсу проявлял всегда удивительную энергию. Он бегал от одного дерева к другому, снимал бересту, рубил жерди и сошки, ставил палатку, сушил свою и чужую одежду и старался разложить огонь так, чтобы внутри балагана можно было сидеть и не страдать от дыма глазами. Я всегда удивлялся, как успевал этот уже старый человек делать сразу несколько дел. Мы давно уже разулись и отдыхали,
а Дерсу все
еще хлопотал около балагана.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от костров не подымается кверху,
а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались в балаган. Один только человек все
еще торопливо бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Козулятина приходила к концу, надо было достать
еще мяса. Мы сговорились с Дерсу и пошли на охоту. Было решено, что от рассошины [Место, где сливаются 2 речки.] я пойду вверх по реке,
а он по ручейку в горы.
На биваке я застал всех в сборе. После ужина мы
еще с час занимались каждый своей работой,
а затем напились чаю и легли спать, кто где нашел для себя удобней.
Тут я нашел одну старуху, которая
еще помнила свой родной язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить только 11 слов. Я записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни одного слова не знала по-китайски,
а теперь она совершенно утратила все национальное, самобытное, даже язык.
У корейцев в фанзе было так много клопов, что сам хозяин вынужден был спать снаружи,
а во время дождя прятался в сарайчик, сложенный из тонкого накатника. Узнав об этом, мы отошли от фанзы
еще с километр и стали биваком на берегу реки.
От хозяина фанзы мы узнали, что находимся у подножия Сихотэ-Алиня, который делает здесь большой излом,
а река Тютихе течет вдоль него. Затем он сообщил нам, что дальше его фанзы идут 2 тропы: одна к северу, прямо на водораздельный хребет,
а другая — на запад, вдоль Тютихе. До истоков последней оставалось
еще 12 км.
В одном пересохшем ручье мы нашли много сухой ольхи. Хотя было
еще рано, но я по опыту знал, что значат сухие дрова во время ненастья, и потому посоветовал остановиться на бивак. Мои опасения оказались напрасными. Ночью дождя не было,
а утром появился густой туман.
Он молча указал рукой. Я поглядел в ту сторону, но ничего не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть не на землю,
а на деревья. Тогда я заметил, что одно дерево затряслось, потом
еще и
еще раз. Мы встали и тихонько двинулись вперед. Скоро все разъяснилось. На дереве сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.
Часам к 6 пополудни мы возвратились на бивак. Было
еще довольно светло, когда наиболее ярые самцы начали реветь, сначала на высоких горах,
а потом и в долинах.
Вечером в фанзу пришли
еще 3 китайца. Они что-то рассказывали и ужасно ругались,
а Дерсу смеялся.
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся,
а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я услышал
еще шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова другого медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я,
а потом и другие. Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил
еще один медведь. Он все время топтался на одном месте. Вероятно, он долго
еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
С большим трудом мы прошли в этот день только 8 км,
а до бивака осталось
еще 24 км.
Дальше тропа перешла за реку и потянулась вдоль левого берега
еще 2,5 км,
а затем стала взбираться на перевал.
На 7 км ниже в Санхобе впадает небольшая речка, не имеющая названия. По ней можно выйти к самым истокам Билембе, впадающей в море севернее бухты Терней. Немного выше устья этой безымянной речки Дунца принимает в себя
еще один приток, который китайцы называют Сяоца. Тут тропы разделились: одна пошла вверх по Дунце,
а другая свернула влево.
Дерсу не ответил и молча продолжал укреплять свою палатку. Он забился под скалу, с одной стороны приворотил большой пень и обложил его камнями,
а дыры между ними заткнул мхом. Сверху он
еще натянул свою палатку,
а впереди разложил костер. Мне так показалось у него уютно, что я немедленно перебрался к нему со своими вещами.
Что же касается до мяса, то и одного самца с них довольно,
а завтра они поймают
еще столько же.
Около реки мы нашли
еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней,
а китайцам пришлось спать снаружи, около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.
На старинных картах, составленных в 1854 году, река эта значится под именем Нимана. Слово это маньчжурское и означает «горный козел». Отсюда легко могло получиться и другое слово — «Иман». Удэгейцы называют ее сокращенно Има,
а китайцы к этому названию прибавляют
еще слово «хе» (река) — «Има-хе».
Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и усиленно нюхал воздух. Та к прошли мы 50 шагов, потом сто, двести,
а обещанной юрты все
еще не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерсу обиделся.
В 2 часа мы дошли до Мяолина — то была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и 1 гольдячка. Хозяин ее поселился здесь 50 лет тому назад,
еще юношей,
а теперь он насчитывал себе уже 70 лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не очень любезно, но все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то меня просить, но затем перешел к более резкому тону и стал шуметь.
На левом берегу Имана, у подножия отдельно стоящей сопки, расположилось 4 землянки: это было русское селение Котельное. Переселенцы только что прибыли из России и
еще не успели обстроиться как следует. Мы зашли в одну мазанку и попросились переночевать. Хозяева избушки оказались очень радушными. Они стали расспрашивать нас, кто мы такие и куда идем,
а потом принялись пенять на свою судьбу.