Неточные совпадения
Итак, обо всем этом я скажу кое-что
в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о том, что заметила
моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
К тому же книжка
моя может попасть
в руки охотникам деревенским, далеко живущим от столиц и значительных городов, людям небогатым, не имеющим средств выписывать все охотничьи снаряды готовые, прилаженные к делу
в современном, улучшенном их состоянии.
Причину этого, по
моему мнению, надобно искать
в несоразмерности казенника с стенками ружейного ствола.
В полированном порохе нет никакой надобности; по мнению
моему и многих охотников, он слабее винтовочного и больше пачкает ружья, хотя на взгляд чище и глянцевитее.
Мало этого: по нескольку раз
в день бегали они
в сарай к
моим охотничьим дрожкам,
в конюшню к лошадям и кучеру, всех обнюхивая с печальным визгом и
в то же время вертя хвостом
в знак ласки.
В заключение я должен отчасти повторить сказанное мною
в предисловии к «Запискам об уженье»: книжка
моя не трактат о ружейной охоте, не натуральная история всех родов дичи.
[Печатая
мою третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся
в надежде на сочувствие охотников и вообще всех образованных людей.
Но да не подумают охотники, читающие
мою книжку, что это пристрастие старика, которому кажется, что
в молодости его все было лучше и всего было больше.
Самые блистательные охотничьи выстрелы, по-моему, бывают
в бекаса, когда он играет вверху, не боясь присутствия охотника, потому что, завидя его, сейчас поднимется высоко. Бекасиной дробью редкое ружье может достать его. Это были
мои любимые выстрелы, и
в этом случае я употреблял с успехом дробь 7-го нумера, которая, будучи покрупнее, летит дальше и бьет крепче.
Во всю
мою жизнь я один раз только нашел множество дупелей
в паровом поле: они были необыкновенно жирны и сначала смирны, потом сделались сторожки, но держались упорно около двух недель.
Имя вполне выражает особенность его характера: между тремя передними пальцами своих ног он имеет тонкую перепонку и плавает по воде, как утка, даже ныряет. бы предположить, что он владеет способностью ловить мелкую рыбешку, но поплавки никогда не пахнут ею, и, при всех
моих анатомических наблюдениях, я никогда не находил
в их зобах признаков питания рыбой.
Другой молодой охотник,
мой товарищ, выстрелил
в них, но к сожалению, не убил.
Впоследствии времени заключение
мое подтвердил мне тот же достоверный охотник: у него
в деревне,
в Симбирской губернии, болотные куры водили детей несколько лет сряду около одних и тех же озерков, обросших вокруг камышом и поросших лопухами и водяными кувшинчиками.
Конечно, только охотник, принявший
в соображение дальность меры, расстояние между летевшими птицами, несоразмерную с их величиною крупноту дроби, неверность выстрела, невероятно счастливый разнос дроби и редкость добычи, — может вообразить
мою тогдашнюю безумную радость. Желаю каждому страстному охотнику, возвращаясь домой, так удачно разрядить свое ружье!
У всякого есть своя особенность:
моя состоит
в том, что я не люблю больших рек: и громадных, утесистых их берегов, и песчаных, печальных отмелей луговой стороны.
Я помню
в молодости
моей странный случай, как на наш большой камышистый пруд, середи уже жаркого лета, повадились ежедневно прилетать семеро лебедей; прилетали обыкновенно на закате солнца, ночевали и на другой день поутру, как только народ просыпался, начинал шуметь, ходить по плотине и ездить по дороге, лежащей вдоль пруда, — лебеди улетали.
Что касается до меня, то я каждый год видал по нескольку раз лебедей, по большей части
в недосягаемой вышине пролетавших надо мною; видал их и плавающих по озерам, по всегда неожиданно и
в таком расстоянии, что не только гусиною дробью, но и картечью стрелять было не возможно; а иногда и стрелял, но выстрел
мой скорее мог назваться почетным салютом, чем нападением врага.
Укрывательство же утки от селезня, его преследованье, отыскиванье, гнев, наказанье за побег и за то, если утка не хочет лететь с ним
в другие места или отказывает ему
в совокуплении, — разоренные и растасканные гнезда, разбитые яйца, мертвых утят около них, — все это я видел собственными
моими глазами не один раз.
Не было никакого сомнения, что это были те же самые утки,
в которых я выстрелил: зоркий кучер
мой не выпускал их из глаз.
Изумительно также тут стечение обстоятельств: надобно же было сделаться этому перелому
в самую ту минуту, когда утки, пролетев несколько верст взад и вперед,
в третий раз летели надо мной, так что шилохвость упал почти у
моих ног.
Один раз, бродя между высокими камышами, по колено
в грязи, и довольно нагрузив
мой ягдташ мелкою дичью, увидел я низко и прямо на меня летящую пару широконосок.
Они летели совершенно
в равной вышине от земли с
моим ростом.
Утка была ранена на расстоянии по крайней мере девяноста или ста шагов, ранена рикошетом, взмывшею от воды 4-го нумера дробинкой (ибо я стрелял
в чирков вдвое ближе), улетала вместе со стаей, как будто здоровая, и улетала довольно далеко; потом прилетела назад, села на прежнее место и умерла перед
моими глазами.
Чирки с весны парами, а потом и
в одиночку попадаются охотникам везде, где только есть вода,
в продолжение всего лета, но они особенно любят маленькие речки, озерки и лужи, часто
в самом селении находящиеся; прилетают даже к русским уткам.
В осеннее время иногда сделать очень удачный выстрел
в навернувшуюся нечаянно стаю чирят, и мне случилось один раз убить из одного ствола
моего ружья, заряженного рябчиковою дробью, девять чирков.
Я помню
в молодости
моей много подобных случаев.
К собственному
моему удивлению и огорчению, я почти незнаком с нравами и стрельбой этой первоклассной степной дичи, хотя долго жил
в такой губернии, где дрофа
в некоторых уездах продолжает водиться довольно изобильно.
Впрочем, мне случалось несколько раз находить дроф по одной и по две и даже по нескольку штук, но не только не удалось убить, даже выстрелить
в дрофу привелось один раз во всю
мою жизнь, и то
в лет утиною дробью и не
в меру.
Журавли медленно подвигались прямо на меня, а
мои дрожки продолжали ездить взад и вперед до тех пор, пока вся журавлиная стая не подошла ко мне очень близко. Наконец, я выстрелил: три журавля остались на месте, а четвертый, тяжело раненный, пошел на отлет книзу и упал, версты за полторы,
в глухой и болотистой уреме, при соединении реки Боклы с Насягаем. Я искал его вплоть до вечера и, наконец, нашел с помощью собаки, но уже мертвого.
Однажды подъезжал я к стрепету, который, не подпустив меня
в настоящую меру, поднялся; я ударил его влет на езде, и мне показалось, что он подбит и что, опускаясь книзу, саженях во ста от меня, он упал; не выпуская из глаз этого места, я сейчас побежал к нему, но, не добежав еще до замеченной мною местности, я на что-то споткнулся и едва не упал; невольно взглянул я мельком, за что задела
моя нога, и увидел лежащего стрепета с окровавленною спиной; я счел его за подстреленного и подумал, что ошибся расстоянием; видя, что птица жива, я проворно схватил ее и поднял.
Каково было
мое удивление, когда я увидел, что под ней находилось гнездо и девять яиц; кровь на спине выступила оттого, что я задел по ней каблуком своего сапога, подбитого гвоздями, и содрал лоскут кожи шириною
в палец.
Я замазал незначительную рану густым дегтем с колеса
моих дрожек и пустил стрепетиную самку на волю: чрез несколько минут поднялся мнимоподбитый стрепет, не подпустив меня
в меру и не дав почуять себя
моей собаке; вероятно, это был самец пущенной мною на волю самки.
Убить несколько стрепетов одним зарядом — великая редкость: надобно, чтоб большая стая подпустила
в меру и сидела кучно или чтоб вся стая нечаянно налетела на охотника; убивать пару, то есть из обоих стволов по стрепету, мне случалось часто, но один только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого двух влет; это случилось нечаянно: я наскакал на порядочную стаю, которая притаилась
в густой озими, так что ни одного стрепета не было видно;
в нескольких саженях двое из них подняли свои черные головки, кучер
мой увидел их и указал мне; из одного ствола выстрелил я по сидячим, а из другого по взлетевшей стае: трое остались на земле, два упали сверху; стрепетов было штук тридцать.
В молодости случалось мне много езжать по степным дорогам Оренбургской и Симбирской губерний, и целые стаи степных куликов, налетавших со всех сторон, бывало преследовали меня десятки верст, сменяясь вновь прилетающими, свежими кроншнепами, по мере удаления
моего от гнезд одних и приближения к другим.
Во всю
мою жизнь попалась мне одна только выводка молодых, но зато очень много бивал и наблюдал я куропаток осенью, когда они собирались уже
в стаи, также по первому зимнему мелкому снегу, когда их соследить, бегающих по жнивью, и, наконец, зимою, когда глубокий снег и метели подгонят их к жилью человеческому:
в хлебные гумна, а на ночь — даже
в крытые тока и сараи.
Много хлопотал я, чтоб все это узнать поближе и поподробнее, но при всех
моих стараниях никак не мог подглядеть их совокупления, потому что
в траве и
в кустах ничего разглядеть нельзя, несмотря на довольно сильную зрительную трубку, которою я вооружался
в своих наблюдениях.
Мой товарищ, старый охотник, пробовал вместо дудки употреблять живую самку, ставя ее под сеть
в небольшой низенькой клетке, и я видел своими глазами, как по два и по три перепела вскакивали на клетку и бились на ней, чтоб достать самку.
Гнездо перепелки свивается на голой земле из сухой травы, предпочтительно
в густом ковыле. Гнездо, всегда устланное собственными перышками матки, слишком широко и глубоко для такой небольшой птички; но это необходимо потому, что она кладет до шестнадцати яиц, а многие говорят, что и до двадцати; по
моему мнению, количество яиц доказывает, что перепелки выводят детей один раз
в год. Перепелиные яички очень похожи светло-коричневыми крапинками на воробьиные, только с лишком вдвое их больше и зеленоватее.
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму
в теплые страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут
в нем, выбившись из сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они
в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем
моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
В молодости
моей я еще встречал стариков охотников, которые думали, что глухие тетерева глухи, основываясь на том, что они не боятся шума и стука, особенно когда токуют.
— Крепость к ружью тетеревов растет с морозами и доходит иногда до такой степени, что приводит
в отчаяние охотника; по крайней мере я и другие
мои товарищи испытали это не один раз на себе.
Надобно прибавить, что кудахтанье считается признаком, что тетерев не ранен] Прямым доказательством
моему мнению служит то, что такой же косач, поднятый охотником нечаянно
в лесу
в конце весны, летом и даже
в начале осени, падает мертвый, как сноп, от вашего выстрела, хотя ружье было заряжено рябчиковой дробью и хотя мера была не слишком близка.
Петербург, Москва, все губернские и даже уездные города потребляют рябчиков несметное число, но благодаря лесным местам северной России рябчики не переводятся. К удивлению
моему, они водятся, хотя
в малом числе, даже около Москвы.
Вообще витютин очень сильная и крепкая к ружью птица и, по
моему замечанию, уступает
в этом качестве только тетереву, следовательно дробь надобно употреблять утиную, 4-го и даже 3-го нумера.
Вот
мое предположение: клинтухи начинают лететь с севера на юг ранее, чем мы думаем, даже
в феврале; но летят по ночам и высоко, как многие породы дичи, почему никто о том не знает;
в больших стаях, вероятно, всегда есть усталые и слабые, которые отстают от станиц
в продолжение дороги, где случится, и как некуда более деваться, то поселяются до настоящей весны на гумнах: их-то так рано встречают охотники.
Хотя я сказал утвердительно
в первом издании этой книги, что тяга вальдшнепов не ток, но некоторыми охотниками были сделаны мне возражения, которые я признаю столь основательными, что не могу остаться при прежнем
моем мнении.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь
в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому,
в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла
моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Последнее происходит, по
моему мнению, от того, что
в траве виден только верх белеющей шерсти, которую заяц, обыкновенно сжимаясь
в комок на логове, всегда приподнимает: если целить именно
в ту крайнюю черту белизны, которая граничит с воздухом, то заряд ляжет высоко, и случается иногда (случалось и со мною), что дробь выдерет белый пух и осыплет им полукруг около логова, а заяц Убежит.
Я убежал, отыскал
моего товарища и вместе с ним и кучером пришел на то место, где выстрелил
в диковинного беляка: убитый наповал, он лежал у пенька, и
в самом деле — это было чудо!
Еще недавно на
моей памяти народ не ел зайцев; теперь
в некоторых местах начинают употреблять
в пищу задки или почки, а передки бросают, говоря, что передок у зайца собачий.