А у дальних пределов
эмпирия пребывали архангелыи собственно ангелы.
Согласно такому пониманию посредствующим звеном между нравственной
эмпирией, моральным долженствованием и их реальным синтезом является моральная личность.
Как правило, фундаментальная и прикладная социологии включают
эмпирию, теорию и методологию.
Логическое требование обязывает вскрывать поверхностность
эмпирии как видимости, искать единое основание всей пестроты относящихся к интересующему предмету явлений, в которых и через которые движется предмет.
Бесплодна та теория, которая только подмечает и обобщает в отвлечённых формулах фактическую связь явлений: это – простая
эмпирия, лишь одноюстепенью возвышающаяся над мудростью народных примет.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: акклиматизатор — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Попытки создать целостную и адекватную современным реалиям концепцию человека на пороге третьего тысячелетия приводят к констатации огромной
эмпирии фактов, накопленных науками о человеке, и невозможности осмысления сущности человека на основе идеализированных научных представлений.
Исходя из того, что к фундаментальным наукам относятся только теоретические, противопоставленные эмпирическим, он считал, что фундаментальный закон должен соответствовать истине более высокого порядка, т. е. раскрывать механизмы преобразований, недоступные
эмпирии.
Но, ставя себя на точку зрения материалиста-эмпирика, я вижу непроходимую пропасть между моим сравнением и тем воззрением, к которому неминуемо приводит – на первых порах и, так сказать, сгоряча – скептицизм
эмпирии.
Далее они основывают моральные и политические суждения на рациональной вере в нашу свободу, которая защищена этой стеной от вызова
эмпирии.
История представляется тогда как исключительная область чистой
эмпирии, и между эмпирическим и историческим обнаруживается как бы взаимно покрывающееся совпадение.
Поэтому славянские данные приходится описывать на уровне
эмпирии сегодняшнего дня.
Всё больше и больше теряет почву под ногами как среди философов, так и среди психологов считавшееся раньше очевидным разделение «физического» и «психического» как двух координированных и строго разграничимых в правильной дизъюнкции областей
эмпирии, а вместе с ним – и соответствующее разделение самих данных опыта (или восприятий, или явлений) на «внутренние» и «внешние».
Во-вторых, из сферы
эмпирии проистекает юридическое право, регулирующее взаимодействие индивидов в масштабах социума.
Это тебе не на сферы чётких научных
эмпирий – вот где скукота!
Но в этом случае психология в такой же малой степени превращается в трансцендентальную философию, как и все прочие подвластные царству
эмпирии науки, которые не приобретают же трансцендентального характера благодаря трансцендентальному своему обоснованию.
Её нет – без всяких оговорок нет – в смысле отвлечённой, трансцендентной её качествованиям и
эмпирии души, будет ли такая «отвлечённая душа» по старому обычаю прежних метафизиков, называться просто душою, или «духом», или как-нибудь иначе.
Более старое и наивное, но, впрочем, ещё и поныне далеко не преодолённое окончательно воззрение считает, что там именно, где приёмы
эмпирии оказываются бессильными, следует пустить в ход иные приёмы теоретического построения с целью обнаружить то, что предметно скрыто, всё равно, позади ли, или над, или вне пределов этой уходящей в бесконечность плоскости опыта: «чистое мышление», или «интеллект», или «интуиция», или как бы это начало ни называлось, должны согласно этому воззрению осветить нам эту всецело потустороннюю область чистого бытия в себе и в ней выявить для наших взоров истинное или абсолютное основание единства как познания, так и познаваемого.
Во-вторых, мы должны констатировать катастрофически увеличивающееся отставание марксизма не только от
эмпирии науки, но и от методологии.
Но в зависимости от конкретных задач исследования пропорции теории и
эмпирии могут быть различны.
– Да это я так, к слову. С мыслями собираюсь. Ты бы хоть предупреждала, когда в столь высокие
эмпирии возносишься и меня за собой утянуть хочешь.
Ведь с появлением в конце XVII столетия конвенционалистских теорий и с утверждением политической
эмпирии связано и фундаментальное изменение концепций «политического тела», его формы и его внутренней когерентности.
Таким образом, если прерогативой права выступает
эмпирия права, его феноменальный срез, то объектом анализа философии права выступает сущность права и рефлексия должного.
Именно в произведенческой
эмпирии познания становится очевидно, как способен изготовляться субъект познания.
Обычный человек не способен давать ответ на этот вопрос, поскольку он «погружён» в постоянно изменяющуюся
эмпирию жизни и вынужден «реагировать» на неё.
Идеализм видел и признавал одно всеобщее, родовое, сущность, разум человеческий, отрешённый от всего человеческого; материализм, точно так же односторонний, шёл прямо на уничтожение всего невещественного, отрицал всеобщее, видел отделение мозга, в
эмпирии единый источник знания, а истину признавал в одних частностях, в одних вещах, осязаемых и зримых; для него был разумный человек, но не было ни разума, ни человечества…”.
Наука в погоне за решением утилитарных задач переполнена
эмпирией и замкнута в собственных построениях, она с парадоксальной нелепостью противопоставляет себя культуре, не желает знаться с философией и религией, открещивается от гуманизма.
Человеческий дух должен мужественно противиться напору
эмпирии.
В письмах моих о социальной философии хочу я противопоставить свободу человеческого духа хаотической
эмпирии и хаотической тьме.
Наконец, в области, определённой третьей задачей, она предстаёт перед нами, как метафизика истории, причём, конечно, в термине «метафизика» мною не мыслится отвлечение от конкретной
эмпирии, но – конкретное познание исторического процесса в свете наивысших метафизических идей.
Но мне кажется, что в самой
эмпирии указан путь к её преодолению.
Но для момента всевременности (который, а не сама всевременность, только и доступен
эмпирии – ср. § 5) другие её моменты вовсе на даны: для него последующее за ним ещё не существует.
Но и голой
эмпирии экспериментов ему было недостаточно для обобщающих заключений.
Мы сказали: если это возможно; правильнее было бы, быть может, сказать: если бы такая возможность вообще была правдоподобна, ибо трудно себе представить, чтобы можно было, не отрываясь от эмпирической почвы, постичь абсолютное единство всего доступного опыту; хотя несомненно, что многими желающими во что бы то ни стало философствовать на почве
эмпирии смутно руководит именно такое представление.
Но факты для такого исследования, а вместе с ними и его проблемы, а потому, наконец, и весь смысл «теории» здесь представляется совершенно новым, именно: вполне отличным по своему измерению от смысла предметной
эмпирии.
Так уже на почве эмпирических построений философия сильно уступает
эмпирии, которая имеет как-никак дело с «фактами», а не с одними только мыслимостями и умозрением и которая связана с этими фактами не одними лишь слабыми нитями гипотез.
Но именно эта амбициозная перспектива вела автора сквозь тернии
эмпирии.
Но процесс научного познания нельзя представить упрощённо: сначала
эмпирия, а затем – теория.
Против такой видимой недооценки единичного факта рационалистической философией издавна выступает противоположное течение, которое носит историко-философское наименование эмпиризма и рассматривает действительное как уникально-конкретное и уникально-историческое, а отвлечённые сущностные закономерности – как результат неэффективной попытки нашего конечного разума покончить с фактической
эмпирией, никогда полностью не преодолимой.
По мере того как наука теряла связь с непосредственно воспринимаемой
эмпирией, онтологический, как механический, так и диалектический материализм становился «гносеологическим», «научным», «функциональным», «знаковым» и т. п.
– Я тебе раза три напоминала, но ты всегда вполуха меня слушаешь, все в каких-то
эмпириях витаешь!
Логос, слово, язык, даже числа, пока они действительные, обусловлены
эмпирией, хотя бы потому, что они «качественные», всегда «о чём-то».
Уделом остальных остаётся
эмпирия.
Эмпирия даёт знание частностей (факты), а как частности связаны друг с другом – на это может ответить только теория.
Вопросы структуры научного познания, соотношения
эмпирии и теории, методологии познания, находит в ней свою дальнейшую экспликацию.
Научное знание, как хорошо известно, есть единство эмпирического и теоретического, поэтому главным вопросом в этом плане является проблема связи
эмпирии и теории.
Природа идеальных конструктов такова, что она, во-первых, позволяет связать
эмпирию и теорию, во-вторых, придаёт теоретическому знанию характер всеобщности и необходимости.
То, что, например, в технических науках является продолжением ранее проделанной фундаментальной и прикладной работы, в гуманитарном знании сплоить и рядом входит в состав одного и того же издания, когда сначала эксперимент и
эмпирия обобщаются, систематизируются, анализируются и выводят на доказуемые гипотезы и обоснованные выводы концепции, а затем тут же всё это рассматривается в сугубо прикладном ключе и излагается в формате, который по аналогии с техническими науками можно было бы защищать патентами и рассматривать как опыт внедрения.
Для рассудка («чистого разума») такое удостоверение, может быть, и является «мистическим» и установляется «верою», но это показывает только всю условность и недостаточность отвлеченно-рассудочного понимания познания, ибо корень познания жизненно-прагматический, и понятие
эмпирии должно уже наперёд включать в себя признак действенности, ощупывающей вещи и отличающей идеальности от реальностей (кантовские «талеры» в воображении или в кошельке).
Как отмечалось, «наблюдать» в основном приходится только
эмпирию историко-научного исследования, т. е. только текст.