Уже сам факт, что читатель мог открыть или закрыть томик русской
символистской поэзии, для 1895 года был значительным достижением.
Кроме того, декадентские темы и тропы подчас выступали важным аспектом
символистской эстетики, не входя в прямое противоречие с теоретическими или институциональными проектами символизма.
И всё же к 1911–1912 гг.
символистская поэтика уже во многих отношениях растратила свой заряд.
Им пришлось искать средства, позволяющие сделать поэтику, понятную лишь посвящённым в её широкий социально-философский контекст и причастным к внутренним
символистским кругам, доступной для читателей.
Так, элементы
символистского мировоззрения можно обнаружить в двух стихотворениях 1920 г.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: эллинка — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Именно из этой статьи русский читатель впервые узнал о новом
символистском искусстве, познакомившись с ним через биографии и произведения пяти французских его представителей.
Они раскрывают механизмы обретения
символистскими произведениями читателя.
Воплощением указанного сдвига станет переплетение концепций
символистской книги и читателя-символиста.
То, что
символистская литература демонизировала город, стало общим местом уже для самих писателей-символистов.
Контекст стихотворения на этом уровне нужно искать в дискуссии, развернувшейся тогда в
символистском лагере.
В таком качестве занавес и вощёная бумага служат прекрасными моделями для изменчивого и амбивалентного состояния отдалённости, посредством которого находит место в мандельштамовской поэзии
символистское наследие.
Begriffsgeschichte и история идей предлагают полезные теоретические модели для понимания особенностей
символистских изданий и осуществлявших их институтов.
Именно это сообщество, увиденное через призму читательской динамики, и составляет предмет моего исследования, показывающего символизм с позиций социологии
символистских текстов.
И тут же занялся изданием
символистских сборников, в которых в основном печатался сам, – уже примеряя на себя роль будущего вождя символизма.
Мандельштамовская же переработка
символистской модели одновременно более тонка и более радикальна.
Для других же не менее важной была линия, ведущая от символизма – и в этой зоне исследуется проблема живописного пространства и параллели между живописью и
символистским театром.
Но даже начиная с подражания
символистской живописи они шли к преодолению её эстетики.
С начала 1930‐х годов всё его произведения имеют конкретное место действия, что радикально отличает их от предыдущего,
символистского периода.
Институты эти, создавая
символистскую книгу, черпали как из проверенных, устоявшихся традиций печатной культуры XIX века, так и из новейших подходов к производству, презентации и распространению литературы.
Я ввожу понятие
символистской книги через анализ изменений, вносимых процессами её подготовки и выпуска в принципы чтения, легитимации и оценки литературы.
Он разрабатывал теорию символизма, руководил ведущим
символистским издательством «Скорпион».
Даже уверение лирического героя в том, что «музыка от бездны не спасёт», не подразумевает отрицания
символистской теории.
В литературе дебютировал поздно – в 36 лет, начав одновременно печатать стихи и прозу в
символистском журнале «Весы».
Эта острота отразила один часто упускаемый из виду факт: для того чтобы завладеть вниманием публики и критиков,
символистские стихи должны были сначала проложить себе дорогу в печать и достичь читателя.
Внутри этих временны́х рамок я сосредоточусь на тех стратегиях, которые нельзя свести к дихотомии «акмеизм – символизм», но в которых при этом продолжает активно использоваться
символистская традиция.
Молодой издатель смело выпускает собрания сочинений европейских авторов, вообще не знакомых русской читающей публике, но играющих значительную роль в утверждении «нового искусства» и потому почитаемых в русской
символистской среде.
Эта основа
символистского творчества – ничем не опосредованный опыт бездны – всё ещё присутствует в «Пешеходе».
Создал индивидуальный жанр ритмизованной прозы, пронизанной мистикой и гротеском («Симфонии»), в поэзии постоянно экспериментировал с формой, оставаясь верным
символистским мотивам.
В первом лирический герой не без некоторой иронии принимает
символистскую концепцию «связи» и подчиняется приказам звёзд, которые грозят смертельно ранить его, пронзив его сердце спущенным с высоты лучом-булавкой.
Савинков написал два
символистских романа о терроризме.
Напротив, самоанализ этого субъекта обогатился целым набором возможных моделей: аристотелевским катарсисом; толстовской эстетической теорией заражения; дионисийским культом скифства
символистской эпохи; философским монизмом; но прежде всего активистским материалистическим стремлением художника претворить дела в слова, с тем чтобы затем (на противоположном полюсе терапевтической интерпретации творчества) превратить слова в социальный акт.
И всё же мифопоэтический
символистский контекст весьма силён, так что не сразу ощущается эта естественно-языковая ассоциация («глаза / Горят» = живость, «весёлая нежность»).
Первый остаётся в сфере влияния символистов (см. об этом в гл. 5), а во втором поэт демонстрирует смелую свободу в обращении с
символистскими клише, трансформируя их и наполняя новым содержанием.
Определённую роль в этом процессе играют теоретическая сторона символизма и попытки поэтов, критиков и позднейших исследователей этого направления сформулировать
символистский метод, однако не менее важны и материальные продукты символизма, а также задействованные в их создании сети и механизмы.
По отношению к
символистской картине это как бы переворачивание, выворачивание наизнанку его эстетики: там второй план занимала природа, здесь – предмет, вещь; там он воплощал нечто возвышенное, идеальное – здесь использован подчёркнуто «сниженный» мотив; там он заключал в себе тайну бытия, здесь – забаву, провокативную игру.
История
символистского письма – это ещё и история чтения (и превратного прочтения) символизма.
По мере кристаллизации
символистского мироощущения описанная выше двупланная композиция меняется: разлом пространства становится неявным, он должен только смутно угадываться.
Этот удивительно насыщенный и содержательный пассаж затрагивает многие из тех идей и целей, которые в 1890‐е годы сформируют русский символизм и достигнут высшей точки в создании
символистских институтов, академий и канона.
Он разработал ключевые элементы символизма, прежде всего поиск идеального мира среди реальности мира явлений, а его авторитетная программная книга «Прозрачность» (1904) стала важным вкладом в
символистский поэтический канон.
На наш взгляд, в системе выявленных установок
символистской критики присутствует взгляд на процесс интерпретации как акт самопонимания.
Совмещение грубой бытовой обстановки с образом великого поэта, настроенного по отношению к самой этой обстановке совершенно бесконфликтно, предвосхищает
символистскую идею жизнетворческого синтеза духовной и эмпирической ипостасей действительности.
Уже современникам бросались в глаза странность
символистских образов, их экстравагантность и демонизм.
Каждый из них при всей своей полнокровности является воплощением определённой идеи, что присуще в большей степени
символистским пьесам.
Эта зыбкость, отсутствие ясно читаемого единства концов и начал, а также множественность стилистических вариантов, заставляют ряд исследователей ставить под сомнение историческую закономерность
символистского движения.
Значимое отсутствие установки на поиск детерминант творчества – следующая гносеологическая установка
символистской критики.
Посещал московские
символистские литературные и философские кружки.
Как известно,
символистское мышление складывалось не только под сенью крупных индивидуальностей, но и в соприкосновении с духовно-эстетической атмосферой готических и барочных храмов, ансамблей классицизма и эклектики, произведениями народного творчества.
Жизнь как творчество – таково мистериальное содержание
символистской парадигмы культуры.
Демократическую версию
символистского мифа в истории культуры воплотил художественный опыт русского авангарда.
Другая установка, лежащая в основе
символистского критического дискурса, проявляется в факте заимствования и освоения концепции «критика как художника» О. Уайльда.