Метонимический перенос широко представлен во фразеологии, ср. единицы свалить с больной головы на здоровуюи через голову.
Подобное расширение значения способствует появлению вторичных
метонимических номинаций.
Когда объекты входили в рамки репрезентации, играя роль протагонистов и обозначая своих отсутствующих пользователей, они выполняли лишь одну роль из многих, доступных в
метонимической парадигме.
Здесь стоит указать на употребление «литературы» в качестве
метонимического обозначения совокупности (или области) «вторичного» знания о литературе (заглавия учебников, словарей, библиографий, названия школьных и академических курсов и т. п.).
Рассмотренные основные способы развития значений слов в общей лексической системе языка не исключают возможности отдельных индивидуальных, контекстуально обусловленных употреблений переноса названий как по метафорической, так и по
метонимической модели.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: мозаичист — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Существуют шесть основных философских концепций, которые занимаются изучением онтологического и
метонимического смыслов понятия информации, как научного понятия.
В конце главы приведена таблица II «Столкновение обитаемых и необитаемых пространств», в которой отражена трансформация
метонимических отношений в метафорические тропы, сконструированные как более сложные и многомерные миры, не существующие друг без друга.
Вместе со своими внешними особенностями эта обувь представляет собой тиснёный «портрет» и, как следствие,
метонимический образ человека, который, давно отсутствуя, оставил свой «след».
Метонимические переносы подобного типа некоторые исследователи называют синекдохой (от греч. synekdochз – «соподразумевание») и нередко отделяют их от собственно
метонимических как самостоятельный тип переноса названий.
Исследовательница подчёркивает, что «на смену причудливо-сложным метафорам барокко в рококо приходят изящно-прихотливые
метонимические сравнения, классицистические ясность и лаконизм дополняются подчёркнутой фрагментарностью и орнаментальностью».
IV строфа – «поцелуй»:
метонимическое сужение, признак вместо целого.
Голова – настолько важный соматический объект, что не удивительно существование в языке
метонимического (синекдотического) переноса с человека (целое) на голову (часть), причём этот перенос может быть по разным компонентам.
Мы мысленно переносимся в иммерсивную «сцену», и артикуляция её значения предполагает творческий процесс свободных ассоциаций; для этого следует рассматривать составные элементы инсталляции один за другим и понимать их «символически», как
метонимические части некоего нарратива.
Так, например, для передачи на письме сцены, в которой человек поднял руку и согнул её, потребуется записать последовательность слов, а для осуществления этой записи нужно будет 9 × 16 = 144 раза приложить перо к бумаге, в то время как кинематографическое черчение этого же процесса потребует проведения 7 × 8 = 56 линий, причём их число можно уменьшить, если просто указать начальную и конечную позиции последовательности движений, возможно с помощью связывающей срединной фигуры или же посредством интеграции
метонимических элементов движения (см. ил. 6–8).
Леви-Строс смог по-настоящему описать мифологическое мышление в плане порождения им знаковых моделирующих систем, объяснив одновременно те его специфические черты, которые сближают его с искусством: мышление на чувственном уровне, мышление, достигающее своих целей непрямыми путями («бриколаж») и пользующееся калейдоскопической реаранжировкой готового набора элементов, мышление сугубо метафорическое – одни мифы оказываются метафорической (реже
метонимической) трансформацией других, передают то же «сообщение» разными «кодами»; трансформации мифологических текстов становятся средством раскрытия символического (не аллегорического) смысла.
Учитывая, что предметы обычно служат
метонимическими репрезентантами своих владельцев и пользователей, уместно более пристальное изучение того, что представляет собой идеитичность предмета определённой культуры – или, если уж на то пошло, еврейского предмета.
Теперь он не столько видит в телеграфно-газетной речи вынужденное и досадное следствие производственных условий, от которых должна подальше держаться поэзия, сколько стремится реабилитировать механизацию языка как
метонимическое следствие индустриальной современности.
Проведение оксюморонных подмен обычно строится стадиально, посредством расширения
метонимических замещений, которое доводит тезисы оппонента до их контрреволюционной противоположности.
Здесь наблюдается явное смешение понятий, основанное на типичном для логического мышления
метонимическом переносе, смешении разных ипостасей русского языка как категории национальной культуры.
Надо добавить теперь, что наплыв, не являясь чисто
метонимическим, демонстрирует замечательную метонимизирующую способность.
Наплыв, как представляется, способен придавать
метонимический вид чистейшим метафорам.
На определённом уровне прочтения это стихотворение предстанет нам как текст о следах, и тогда окажется, что генетивный оборот
метонимического типа несколько раз употреблён в тексте именно в связи с общей тематикой соседнего предмета, соседнего пространства, в-печат-ления, от-печат-ка, следа, по-след-ствия и т. д.
Сторонники перформативного анализа влияния символических структур связывают их действенность именно с ролью
метонимических приёмов в мифической символизации .
Подобно всякой поэтической модели,
метонимический генетивный оборот может, разумеется, вплетаться в поэтическую ткань на правах явления более или менее «проходного», «технического», «случайного», без всякого соотношения с теми смыслами, которые он призван воплощать лучше и полнее всего.
Иронии здесь служит и
метонимическое употребление слова “pen” в значении «автор», «поэт».
Наступила эпоха
метонимической замены.
Создаётся образ пространства, насыщенного следами и резонансами, и генетивный оборот
метонимического типа напрямую участвует в создании этого смысла (в стихотворении есть и ещё один, на этот раз предложный генетив: У озёрных грустилберегов).
Этот же
метонимический принцип мы находим в формулах ведьминских заклинаний, в которых фрагменты предметов выступают как осколки языка, смешанные в одну всемогущую бессмыслицу.
Так, в последнем стихе первой строфы поэт, говоря о полководце, использует
метонимический оборот «Северны громы в гробе лежат».
Любопытная деталь: кроме
метонимической близости (очки сидят на носу), здесь угадываются и контуры символической схватки двух противоположных по своей сути начал.
Их соединение друг с другом в семиотическую цепочку определяется двумя механизмами – конденсацией (condensation), сравнимой с метафорической ассоциацией – по сходству, и смещением (déplacement), сравнимым с
метонимической ассоциацией – по смежности.
Исходя из контекста, можно предположить, что это утверждение является
метонимическим обозначением всё того же египетского религиозно-метафизического учения о материи, существующей в обстоятельствах пространства и времени, и которая при этом одухотворена и тем самым оживлена божественным разумом.
Всё яснее осознаётся противоречие между текстом и языком, а также между различными уровнями языковой отвлечённости; например, грамматический и лексический уровни в аналитических процедурах конкретного исследования предстают как гипо-гиперонимические (чисто логические на
метонимической основе) отношения (грамматический вид – как всё более дробные аспекты и способы действия, хотя в действительности, объективно, кристаллизация грамматического вида достигла высшей степени завершённости).
Однако мы образуем категорию не логически, а прототипически, и в данном случае путём
метонимической схемы; поэтому «холостяк» – человек, не желающий связывать себя узами брака, между тем интересующийся женщинами.
Простым доказательством неоправданности такого теоретического редукционизма является, в частности, наличие скрытых, подобно глубинным синтаксическим структурам, механизмов категоризации и правил номинации при возникновении и развитии языковых знаков на уровне словаря, в частности правил мотивации, демотивации и ремотивации, а также грамматикализации в результате так называемого реанализа (англ. re-analysis) – по своей сути
метонимической процедуры, универсальной для всех языков (ср. Lehmann 1985; 2000, Hopper/Traugott 1993, Heine 1993, Heine/Kuteva 2002, Bybee 1985, Diewald 1997 и др.).
Почти во всех цитатах (кроме двух последних) с употреблением и преобразованием слова насекомое термин-существительное становится прилагательным в результате действия метонимии, преимущественно
метонимического (перенесённого) эпитета и сравнения.
Отсюда – обилие
метонимических заменителей творческого дара: поэта сопровождают образы пера (каляма) («О перо!», «О нынешнем положении», «Размышления одного татарского поэта» и др.), нежного и печального саза («Разбитая надежда»).
Были неожиданные
метонимические образы.
Таким образом, наплыв даёт нам своего рода увеличенное изображение того, что происходит внутри лингвистической метонимии: она выбирает одну смежность из множества других возможных и в равной степени “референциальных”, но сила
метонимического акта предрасполагает нас считать эту смежность более выраженной, более заметной и более важной по сравнению с другими.
Для культуры, которая едва начала развивать свою традицию светской любви, это произведение выступало едва ли не в роли учебника, представляя широкий спектр возможностей древнего топоса: его функцию как риторического, декоративного приёма; его метафорические и
метонимические полюса; наконец, самое главное – его богатый повествовательный потенциал в развитии сюжета, драматизации любовной истории и усложнении психологического портрета персонажей.
Вообще, в современном театре, прошедшем искус постмодерна и постдрамы,
метонимические связи кажутся заведомо более плодотворными: мы имеем дело не с простым пересчётом одной художественной среды в другую, не с иллюстрацией, – но как бы с отдалённым намёком, подвижно приделанным к другому произведению (точнее, к произведению, существующему в иной среде, в ином медиуме).
ЗЕВОТА. «(…) словозевота в пушкинскую эпоху представляет собой комплекс семантических вариантов, связанных цепочкой контекстуально выявляемых
метонимических сдвигов и метафорических переносов: «зевота» – «зевота, вызываемая скукой» – «скука, сопровождаемая зевотой» – «скука» – «скука / тоска» – «тоска»» (с. 224/250—251).
В этих строках говорящий не проявляет никакой активности (agency);
метонимическая изоляция руки в сочетании с исключительно косвенным грамматическим отношением этой руки к тем инструментам, которые она предположительно могла бы (но в реальности не может) держать, становятся символической ампутацией упований, символизируемых мечом и музыкальной струной.
Плюс к тому, возможно, и другой, менее формальный фактор сопротивления: в расхожем мнении тело понимают узко, это чуть ли не всегда то, что противоположно душе; всякое мало-мальски
метонимическое, расширительное понимание тела табуировано.
– Вот если совершить
метонимический перенос с процесса на результат – получим «научный труд» в смысле публикаций.
Некоторые аккомпаниаторы из третьей группы выделяют какие-то
метонимические или метафорические компоненты высказывания.
Отдельного внимания заслуживают также вопросы о контекстах употребления прагматически освоенных и прагматически неосвоенных соматических объектов и о формулировках правил
метонимического замещения отдельно для первых и вторых.
Место, сделавшееся
метонимическим обозначением случившегося с ним несчастья; помнится, один турист спросил у меня дорогу к «девять-одиннадцать» – не к месту событий 11 сентября, а к самому 11 сентября, к дате, которая обратилась в камень, в разломанные бетонные плиты.
Помимо самой операционной предзаданности, всё, что в поле этой имманенции ни обнаружить, оказывается взаимозаменяемым, то есть стоящими в одном
метонимическом ряду, так как, подобно означающим, элементы этого наполнения в отношении друг к другу совершенно индифферентны: все они заряжены одной и той же, в самом истоке этой парадигмы лежащей необратимостью, распространяющей своё действие в равной степени на все содержательные элементы, теоретические построения и понятийные конструкты, употребляемые и разрабатываемые в её границах.