DUализмус. Семя льна

Ярослав Полуэктов

В этот сборник вошли фрагменты из романов «ЧоЧоЧо», «Наиленивейший графоман» и несколько разрозненных историй из так называемого «Семенного фонда» для будущего льняного полотна невероятной мощи. – Для того, чтобы фокус удался, материал должен «отлежаться», – считает автор.

Арнольд Второй

Теги иллюстрации: Бим, трубы, игра на двух трубах

–…Я бы, это самое, обратился бы… в эту нашу богадельню. В концертню. В филармонию. А тут ансамбль ихней песни и пляски. Поют в штанах. Лямки крестом. Старые сами. И баба на меня смотрит, — рассказывает Бим про свои похождения по Хофброю в поисках туалета, — а я чё-то другое там пел. Другую. Русскую.

Я сейчас сделал бы это: зондер команден, унтер офицерен — запел Бим… Вот бурчат, блинЪ. Подумал — педагог, блин. Подумал, подумал. Иблысь! Еврейчик! Типа, а ты чего, а я говорю чо-чо. Я говорю: айн цвай… год скоко… Год сколько лет. Как скоко?

Бим путает немецкий язык с каким-то ещё. Вспоминать для него правильное произношение и переводы Кирьян Егорыч уже заи… устал. И что хочет сказать Бим — тоже не просто вычислить. Для этого нужно прожить с Бимом месяца два минимум, научиться понимать полунамёки, жесты и угадывать глубокие трёхходовые ассоциации.

— Год? Год? Ярэ альт, — перевёл Кирьян Егорыч. — Айн ярэ альт. — Голос у него тороплив и мерзок. Кстати, как и его шванкские тексты.

— Два года я, короче… Как «два»?

— Два года? Цвай ярэ альт. Просто.

— Труба… трубэйн, — я с тобой уже по-нерусски разговариваю, — засмеялся Бим, — ну Арнольд! Второй! Труба как?

Бим, похоже, вспоминает сорт трубы — «альт». Но, никто друг дружку не разумеет.

— Чо труба, не знаю трубу? По-немецки не знаю. Что два яра альт? Может два года ты на трубе не играл… или двести?

— Того никто не ведает. Может вообще не играл. А тому Гансу же интересно. Руссия всё-таки. Я с флажком ихним. С бородой. Член-блин клуба ихнего. Без ключа токо. Ан, цвай… Я с тобой опять по-нерусски калякаю, — потешается Бим сам над собой, обнажая два с половиной жёлтых, притупленных необыкновенно разнообразной российской жизнью, клыка.

— А ты, это… челюсти что ли в общаге оставил? — спрашивал тогда К.Е.

— Нет, в наххаузе. В сибирской. Я рассказывал… Ну, это, он говорит: а как чего? А я говорю: — дай трубу, я тебе это, изображу. Он…Трубу подали, ну я ему я… И играю всё это. На Арнольде.

Кирьян Егорыч представил, как Бим дудит в трубу. Так ему дудение показалось забавным, что голова без спросу воткнулась в свободное место между кружек.

— Ну, блин, рассмешил. Я чуть не лопнул, — сказал он. И вытер с лица следы чистосердечно нахлынувшего, исступлённого веселья. Нашла бы Малышева такому явлению логическое объяснение?

— А и не смешно, — продолжал Бим. — Так оно и было. Вот он говорит: а ты вот эту сыграй песенку. А я ему: ну ты даешь! Я без нотов не могу, а по нотам я сыграю. Бемоли и мне, диезы, ну и это…давай, мол. А он говорит: а ты ето…без нот на слух никак? А я ему: — не-е-е, ты напиши, а я все сделаю. Он: — Ага, и бумагу просит… Я — не-е-ет!…Ваня их всё понял, ну Ганс: ну слуха нет, блин… и грамоты. Найн! Нихт! Вот, блин, ну мы вот домой приедем, долго переучиваться будем на русский язык…

Через минуту-другую: «Знают Руссию нашу! Воевали скоко?»

— Четыре года, — уверенно отвечал Кирьян Егорович.

Что-что, а тема войны Кирьян Егорычу знакома.

В отрочестве сей любознательный книголюб и воевода пластилиновых человечков (компьютерными игрушками в те годы даже не пахло) Кирюша запоем и тайком от родителя, под подушкой с фонариком читал огромную книгу «Weltkrieg». Издательства Stuttgart, одна тыща девятьсот пятьдесят седьмого года издания, в русском переводе, с редкими — зато меткими — картинками. Писали там немецкие генералы и офицеры, обеляя свои поступки (боролись с мировым коммунизмом), красуясь перед самими собой и переваливая всю вину на фюрера. Будто насильно гнали.

— А не всех снасильничали своих. Кто-то по желанию шёл, — утверждал Кирьян Егорович.

Бим замолк, но не на долго. И талдыкал о своём:

— Язык никакущий. А я их на пальцах: шпрехен зи дойч? Дойч, дойч, говорят. Гут зер! Понимэ! Руссия, во! А пусть боятся. Мы их ещё, если они опять.

— Хэнде хох и на стройку, — поддержал Кирьян Егорович.

— А у СС под мышкой наколка, — сказал Бим. — Значок зэт-зэт — две молнии, как у нас на трансфер… трансфор… я правильно говорю? Это, ну ты понимаешь: на ём, на ма-торе то есть. Транс. Фэ в середине. Наши как их в плен брали, первым делом: «Руки вверх, типа. Если значок есть, то к стенке. А простых в плен: а поживите пока!

— Ещё у их шпиёнов в паспортах скрепки из нержавейки, — добавил Кирьян Егорович.

Ему это ещё отец рассказывал. Байка эта столь правдива, что от этого, видимо, и сильна. Просто анекдот. До сих пор с регулярностью раз в три года мелькнёт эта история то в СМИ, то расскажут в ресторане: делясь знаниями о войне и немецкой пунктуальности, доходящей до абсурда. Даже в шпионском деле.

Забыты настоящие истоки знания. Может, и было-то один раз всего. А запомнилось. И растрезвонилось. Так эта байка, правда ли, русским нравится.

— Они ж аккуратные, а мы-то русские. У нас ржавые у всех скрепки — железо, блин. Если не ржавые, то шпион! Так и отловили половину. Они до сих пор понять не могут — как же их всех тогда растудыкали.