Изгнанники. История, написанная по снам

Яна Ямлих

Мир, в котором живет Аля, полон тайн: легенды о духах, дети с необыкновенными способностями, проклятые дома и загадочный город, из которого никто не возвращается, но мимо него можно пронестись на поезде. Внезапно 14-летняя школьница становится убийцей, лгуньей и чужачкой. Поиски брата, изгнанного из города по ее вине, оказываются трудным путем между реальностью и иллюзиями, действительным и сумеречным. Чтобы исправить ужасную ошибку, Аля делает очень непростой выбор.

ГЛАВА 2

На следующий день Архента уже знала о произошедшем. Наш милый тихий городок испытал шок. Из властей у нас был только прокурор, а судьями в чрезвычайных случаях выступали горожане, собиравшиеся на совет. Но обычно на советах решали бытовые вопросы вроде графика чистки дороги на предстоящий зимний сезон. А тут — убийство. Таких внеплановых советов город не помнил, кажется, со времени убийства моей первой мамы…

Совет был назначен через день. За сутки все жители были уведомлены, что вечером им нужно явиться в здание школы. Эти два дня я провела дома, мне нельзя было никуда выходить, как и Тому. Прокурор задавал нам много вопросов. Я отвечала так, как просил Том. Прокурор ходил по нашему дому, собирал разные предметы, разглядывал потемневшие от крови прорези кафеля, забрал нож. Мама оставалась с нами, отец куда-то уходил, но ненадолго. Я почти ничего не ела. Я вообще старалась не выходить из своей комнаты, не спускаться вниз: там, между диваном и дверью, мне все виделось лежащее мертвое тело.

В назначенный вечер к нашему дому стали стекаться люди. Они шли к школе, но останавливались у нашего дома. Они стояли за оградой и смотрели в наши окна. Ждали.

Зашел только прокурор. Он сказал, что нам пора идти и что он проводит нас. Мы вышли вслед за ним, за нами устремилась толпа. Я старалась не смотреть по сторонам, но все равно видела, как из-за поворотов появлялись новые люди. Они пропускали нас вперед, а потом присоединялись к горожанам. Среди них мелькнули лица нескольких моих одноклассниц, учителей. Мама комкала в руке платок и кусала губы. Папа был очень серьезен. Он смотрел вниз, его острая борода была печально опущена. У Тома на лице отчетливо выделялись скулы, они ходили ходуном так, словно он то и дело стискивал зубы. В остальном он вел себя спокойно, смотрел прямо, держался сдержанно. Он даже обернулся ко мне и попытался улыбнуться. Лицо его было бледным, улыбка получилась странной, пугающей.

У своей калитки стояли Пол и его мама. По-видимому, они нас ждали. Мама Пола поспешила к моей, а Пол, увидев меня, только сказал:

— Привет… — и замолчал. Я смотрела, как его мама успокаивает мою, и тоже молчала.

— Он хотел убить тебя? А мы ему так верили…

Я кивнула.

— Я восхищаюсь Томом.

Я снова кивнула.

— Все будет хорошо, Аля, ведь он невиновен. Его оправдают.

Я всхлипнула, но ничего не сказала Полу. Прокурор жестом поторопил нас.

У самой школы Том остановил меня и тихо шепнул:

— Что бы ни случилось, Аля, молчи. Пожалуйста, сделай это для меня. Молчи.

Я опустила глаза.

Совет показался мне долгим и мучительным. Том рассказал им свою версию, но они не могли поверить, что Дарс Олович, этот «милый, приятный гражданин», этот «умный и общительный человек» — грабитель. Они не хотели слышать, кем Дарс был в действительности. Они рассказывали, как он помогал им. Хозяин кафе вспомнил, что у Дарса были проблемы с деньгами, но он их решил: оказывается, за несколько дней до происшествия Дарс обзавелся бюджетом и объяснил, что средства прислал ему некий работодатель. Вдруг о Дарсе стало известно очень много. Что он не просто путешествовал, а писал статьи и книги, делал фотографии, регулярно пересылал свои работы куда-то и хорошо получал. Кто-то сказал, что у Дарса не было семьи, и теперь долг горожан — похоронить тело со всеми почестями. Всплыло, что Тому не хватало средств на мотоцикл, о котором он давно мечтал. Родители не позволяли ему водить мотоцикл и, тем более, не давали на покупку денег. Наконец, выяснилось, что Том за неделю до происшествия приглашал Дарса к нам на ужин при своих друзьях. Последним было показание одного из учителей. Он рассказал, как в позапрошлом году Том несколько раз крал у одноклассников мелкие предметы прямо во время урока. Том пытался возразить, что это была такая шутка, что, посмеявшись над растерянностью человека, он всегда возвращал вещи. Но люди уже смотрели на него как на какого-то чужого Тома. Крал вещи? Хотел купить мотоцикл без ведома родителей? Искал деньги на покупку? «Мы его таким не знали», — говорили одни. «Дитя художников, он странно воспитан», — вторили другие. «Нельзя доверять людям из богемы, странная семья», — присоединялись третьи. И я уже слышала, как все вокруг осуждают нас четверых.

Мама рыдала, когда они принимали решение, и отец обнимал ее за плечи. «Кто считает, что Томас Алинор Маргори виновен в убийстве Дарса Оловича с целью грабежа?» За, за, против, за, против, за, за, за… Руки поднимались одна за другой.

— Но ведь это Олович хотел обокрасть нас!

— Почему же его сумка была пуста?

Как мне было плохо в эту секунду! Ведь это я достала наши вещи из его сумки…

Сто двадцать восемь «против», сто сорок девять «за». Эти люди предпочли сохранить миф о незнакомом человеке, чем оправдать невиновного, того, кого они знали всю жизнь. Вдруг они решили, что все это время они обманывались в Томе. Почему они не допускали, что обманулись в незнакомце? Как он мог так очаровать их меньше чем за месяц?..

Приговор был прост — изгнание. Тома изгоняли из города. Так поступали с преступниками: пусть, мол, творят зло где-нибудь в другом месте. Том должен был уйти из города, он не мог поддерживать отношения с кем бы то ни было из Архенты, он не должен был возвращаться. Никогда.

Я чувствовала гнев, я не хотела жить в этом городе, с этими людьми. Я что-то кричала сквозь слезы, кого-то обвиняла. Папа крепко держал меня. Маму трясло. Когда ярость чуть поутихла, я начала понимать, что завтра Том уйдет из Архенты навсегда, и что виновата в этом я. Я по какой-то нелепой прихоти уничтожила улику, я убила человека, а Том взял мою вину на себя. Я боялась на него посмотреть. Мне казалось, что он самый лучший человек на свете, а я — самый гадкий, самый ничтожный предатель. Я словно отправила его на казнь за пару серебряных подсвечников и побрякушек. Все виделось мне во мгле, я не понимала, как мне теперь жить. Меня держала только беспричинная надежда, что все обойдется, что Том останется, что до утра произойдет какое-то чудо.

Пол сжал мою руку и сказал:

— Скажи Тому, что я ему верю. Я знаю, что он сделал это по необходимости. Скажи ему это.

Он не отпускал мою руку, сжимал ее крепко. Мои губы дрожали. Я отвернулась и смотрела на окно, стараясь сдержать слезы. Начался дождь. Школа стояла на холме, и я видела, как город скрывался под наступающей пеленой воды. Капли застучали по карнизам и крыше. Том сидел невдалеке, рядом с мамой, — он тоже смотрел на дождь. Смотрел и дедушка, сидевший подле сына — нашего отца. Больше никого в огромном зале не интересовали эти «слезы грусти».

На следующее утро Том собрал все вещи, которые хотел взять с собой, и спустился в гостиную. Мама дала ему еду и деньги. Я старалась ни на кого не смотреть. Они обнимались так долго и так крепко, как никогда в жизни, и впервые я заметила слезы на папином лице. Только Том не плакал. Он даже старался улыбаться, и каждая его улыбка обжигала меня, ведь он уходил вместо меня.

Наконец, он подошел ко мне.

— Аля…

Я бросилась к нему на шею и долго повторяла:

— Прости меня, Том, пожалуйста, прости, прости…

— Все в порядке, Аля. Вот только не знаю, смогу ли простить Дарса Оловича… Лучше бы он нас просто ограбил: и сам бы жив остался, и… Алька, не плачь, а то я тоже расплачусь.

Но я плакала. Я утыкалась ему в плечо, дышала его запахом, старалась запомнить все: как моя щека касается его серой кофты, как бьется его пульс в треугольнике яремной впадины, как его длинные волнистые волосы лезут мне в глаза. Я не могла посмотреть ему в лицо, так мне было стыдно. А он не винил меня. Совсем, ни капли. Он абсолютно не жалел о том, что уходит вместо меня.

Он обещал написать нам, когда осядет где-нибудь, и передать письмо вопреки правилам. Ведь мы теперь были семьей изгнанника, и наша почта должна была проверяться. Но он уверял, что письмо обязательно придет, что он не пропадет, что все будет хорошо, что это шанс для него, ведь в больших городах столько возможностей, столько нового и интересного. Он даже шутил. Я подарила ему брошку с бирюзой, мою любимую. Прицепила прямо на кофту, и Том не сопротивлялся. Он ласково улыбнулся мне и потрепал по волосам, стараясь подчеркнуть, что все нормально.

Дедушка тоже пришел. Он крепко обнял Тома:

— Мир знает, что ты не виновен, и духи помогут тебе.

А Том вдруг поклонился дедушке, согнув плечи и сложив ладони у подбородка.

Когда он спустился с крыльца, мама снова бросилась к нему, обняла его и расцеловала, и не хотела отпускать, но он мягко отстранил ее. В то утро над Архентой стоял невероятно густой туман. Том шел, не оглядываясь, и скоро скрылся в этой пелене. А мы долго еще стояли на крыльце и молчали. Тома давно не было видно, но мне все мерещился его силуэт в дымке.

С тех пор я больше не видела Тома.

* * *

С осознанием того, что я совершила, я прожила месяц. Дарса Оловича похоронили горожане, считавшие его невинной жертвой. Его могилу на местном кладбище даже украсили небольшим памятником за счет города. А о нас написали в местной газете и заговорили, наверное, в каждом доме. Мне некуда было деваться от взглядов и шепота. Родители предложили мне какое-то время пожить у дедушки, вдалеке от остального города, даже в школу не ходить. Но я не могла согласиться: разве была я достойна спокойного отдыха на реке? Тем временем, Архента разделилась на два лагеря: на тех, кто считал Тома невиновным, и тех, кто был уверен, что мы — семья убийцы. Вторых было больше.

Я видела Тома во сне и мучилась угрызениями совести наяву. То есть никогда, никогда мысли о Томе и чувство вины не оставляли меня. Они сверлили мою голову и грызли мое сердце.

Я не могла понять, как люди осмелились осудить моего брата — ведь он прежде был всеми любим! И как Том решился взять вину на себя. Как вообще это могло прийти ему в голову, как он осмелился, понимая, что его будут судить? И почему я смолчала на совете, когда я должна была все рассказать! Если смысл жизни в том, чтобы делать добро, то я совершила абсолютное зло. Много людей пострадало из-за меня. Дарс Олович мертв: быть может, он не был таким уж плохим, просто нужно было ему помочь? Мама рыдает и совсем не говорит. Отец успокаивает ее, но ему самому не лучше, ведь изгнан значит почти то же, что умер. А Тому не суждено больше увидеть свою семью и родину. Я в одночасье стала убийцей, предательницей и лгуньей, и никто не мог утешить меня. Я стала сторониться людей, снова проводила вечера у старого своего разрушенного дома и плакала там. Я не могла говорить даже с Полом, потому что он хотел ободрить меня и не знал, что именно я и виновата в произошедшем. Он думал, что я только оплакивала брата, а я оплакивала себя. Я не представляла, как дальше жить мне с этим бременем и что теперь поможет мне стать прежней.

Единственный способ облегчить душу виделся мне в том, чтобы рассказать правду. Я понимала, что прежде всего ее должны услышать несчастные наши родители, вдруг потерявшие сына. Но я не могла открыться им. Иногда мне снилось, как я начинаю разговор с мамой, но окончание сна всегда происходило в жутких образах. И тогда я решила открыть правду всему городу, каждому жителю Архенты, всем, кто осудил Тома, кто считал его убийцей. Я понадеялась, что в толпе шокированных людей лица моих родителей потеряются, что, может быть, мама с папой пожалеют и смогут простить меня. О, это была очень наивная надежда: я не учла, что для матери нет ничего на свете важнее и значимее родного сына.

Когда в городе устроили собрание по поводу летних праздников все в той же школе, где еще недавно судили Тома, я, дрожа, вышла вперед и сказала:

— Пожалуйста, выслушайте меня. Месяц назад вы осудили моего брата, Томаса Маргори, за убийство, которого он не совершал. Вы даже не представляете, какого благородного человека лишился ваш город. Я прошу вас, не перебивайте меня и не кричите. — Хотя никто не перебивал, напротив, все, кто говорил, умолкли. — Я скажу вам, что произошло в тот вечер на самом деле. Дарса Оловича убила я. Он пытался ограбить наш дом, мы с Томом помешали ему, и он решил убить Тома, а потом, наверное, убил бы и меня, но я оказалась быстрее. Том взял вину на себя, потому что боялся, что вы не поверите, и в этом он оказался прав. Он не хотел подвергать меня опасности. И это я зачем-то разобрала сумку Дарса и расставила предметы по местам. И пистолет был не наш, это был пистолет Дарса Оловича.

Я замолчала. Люди молчали тоже. Я хотела еще что-то сказать, но голова моя вдруг совершенно опустела, слова потерялись. Длинный монолог, который я несколько раз репетировала, полностью стерся из памяти. Я стояла напротив сотни людей в зале. Мои уши горели. Мне показалось, что тишина вокруг меня звенит.

Отец смотрел на меня с изумлением. В глазах матери уже начинало читаться понимание, а с ним и какое-то другое, страшное чувство. Пол был поражен, он разомкнул губы и не сводил с меня взгляда. Дедушка опустил глаза и печально кивнул.

Я поняла, что мне нужно что-то еще сказать, иначе этот шок продлится очень долго, так долго, что я не выдержу и убегу вон или расплачусь прямо здесь, на этом месте, как самое жалкое и отвратительное на свете существо.

— Я прошу вас принять верное решение, — пролепетала я. — Решение по поводу меня. Я вам не вру. Я клянусь, чем хотите, клянусь! Я все рассказала, потому что не могу… не рассказать.

И через несколько мгновений тишины люди заговорили разом, зал загудел, а мне казалось, что это гудит моя голова.

— Мы не должны осуждать девочку, — громко сказал кто-то. — Том взял вину на себя по собственному желанию.

— Откуда нам знать! Быть может, она обманула его или чем-то шантажировала его!

— Она чужая! Она подкидыш! Неизвестно, откуда она, какое зло принесла она с собой! Каковы ее корни, кто знает?

— Она всегда была не такой, как все!

— Даже если Дарс пытался ограбить их, и все было, как она говорит, она виновна, потому что должна была сказать правду! Как она могла обречь семью, воспитавшую ее, на такое горе?

— Мы оклеветали Тома по ее вине!

Вдруг поднялась мама Пола. Ее лицо было раскрасневшимся, словно с мороза.

— Что с вами? — Воскликнула она. — Сначала вы предпочли считать невиновным незнакомого человека! Знаете ли вы, кем он был? Быть может, он преступник, скрывающийся от властей! Думали ли вы об этом? Нет. Вам приятней верить его сказкам и байкам, чем словам своего земляка. Вы знаете Тома с детства, и вы с самого начала понимали, что он не способен на убийство. Вы знаете с детства и Алю. Какое имеет значение, где она родилась? Неужели вы всерьез думаете, что она способна хладнокровно убить человека и оклеветать брата? Это тихая, скромная, добрая девочка!

— Ваш сын слишком долго общался с ней, миссис Джонсон, — заметил кто-то. — Вы не объективны.

Пол вскочил и начал кричать, люди отвечали ему, поднялся шум. Я пятилась от них к окну и судорожно глотала воздух, стараясь не разреветься. Мне казалось, это уже не люди, а какие-то злобные духи готовятся растерзать меня за мою вину. Но им все же удалось замолкнуть. И, я не заметила, как и когда, они пришли к единому решению: «мать Томаса сама должна вынести приговор».

Мама встала. Ее правая рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. Ее влажные глаза горели, словно угли. Мне было страшно смотреть на нее. Я уставилась на этот ее побелевший кулак и замерла. Воцарилась тишина, в которой мама сказала:

— Пусть она вернет мне сына.

Все молчали. Я была готова к такому решению, я, может быть, и сама бы ушла за Томом, даже если бы они разрешили мне остаться. Но я не была готова, что этот приговор произнесет человек, воспитавший меня и заботившийся обо мне как о родной дочери. Что произнесет его так быстро и так жестко. Да, надежда моя была очень наивной.

Я не держу на нее за это зла. Сама себя я наказала бы не меньше. Но с того дня я стала звать этих людей только так — родители Тома. Вдруг оказалось, что мы никогда и не были семьей, родными, близкими. Просто я с этим смирилась так, что перестала замечать.

Пока все эти мысли неслись тенями в моей голове, люди голосовали.

— Ты поняла приговор? — Тихо спросил прокурор.

Я кивнула, глотая слезы обиды, горечи и страха.

— Сегодня вечером ты покинешь город и имеешь право вернуться только с Томом Маргори. Ты можешь взять столько вещей и денег, сколько пожелаешь. Ты имеешь право только сообщать мне информацию о местонахождении Томаса. Вести переписку с… семьей ты не сможешь.

Даже прокурор осекся на слове «семья». В мгновение это вызвало во мне ноющую тоску. Я почувствовала, что вишу в пустоте, словно подо мною не было пола, а под ним не было фундамента, горы, земли и города. У меня не было семьи, родины, корней и дома. Я должна была уйти вечером, и мне больше некуда было возвращаться.

Я снова кивнула и уже хотела идти собираться, но Пол вдруг вскочил с места и подбежал ко мне.

— Я никого из вас не осуждаю, — сказал он, — но только если вы прогоняете Алю, я иду с ней. — И он схватил меня за руку.

Конечно, его начали отговаривать, просили подумать о матери, которая смотрела на него со смертельным ужасом, но Пол всегда был упрямым. Он повел меня прочь. Он никого не слушал.

— Встретимся у моего дома через три часа, — сказал он мне.

— Не делай этого, Пол. У тебя здесь все, ты здесь счастлив, а кто знает, что ждет тебя там?..

— Это не важно. Если эти люди такие, мне не нужны они и все, что с ними связано.

— А как же твоя мама? Она любит тебя, она с ума сойдет!

— Ты все-таки не знаешь ее. Она поймет. Ей, конечно, будет трудно, но она поймет. Я просто должен так поступить, и она хорошо это знает.

Пол ушел собираться. Я видела, как его мама выскочила из школы и побежала, догоняя фигурку сына. «Пол, постой!» — Кричала она. А Пол не понимал, что теперь я чувствовала еще одну вину. Я брела к дому, в котором я вроде бы еще жила, и думала, что не смогу пережить, если с Полом что-нибудь случится в пути.

Но в глубине души я радовалась: тому, что буду не одна, тому, что Пол действительно оказался моим лучшим другом. И я винила себя в этой радости, которая то и дело всплывала на поверхность.

Я взяла теплую одежду, еду и те деньги, что у меня были. Вернулись родители Тома, но они не говорили со мной. Правда, отец предложил мне крупную сумму денег, но я не взяла. Я ничего не желала от них принимать, и они ничего больше мне не предлагали.

Я простилась со своей любимой комнаткой, в которой провела столько счастливых мгновений. Я шагнула в комнату Тома, но сразу вышла, не сдержав слезы. Я побродила по нашему саду и провела рукой по кустам розы и настурции, по цветущим яблоням, среди которых я так любила читать. Я хотела пройтись по городу, но потом представила, как будут смотреть на меня его жители, и передумала.

Вечером я спустилась из своей комнаты. Родители Тома сидели на диване и ждали меня. Я постаралась, как могла, поблагодарить их за все, что они сделали для меня. Я понимала: на самом деле они сделали очень многое, а я действительно виновна в обмане против их сына. Я попросила их простить меня, если я не найду Тома. Отец обнял меня, а мать снова расплакалась — она не могла простить такого. Я спустилась с крыльца, вышла за калитку и пошла к дому Пола — не оглядываясь, как и Том недавно. Душный вечерний воздух кружил голову яркими цветочными ароматами. На улице было необычно много людей. Они провожали меня взглядами, но я не слышала ни единого слова.

Пол и его мама уже ждали меня у своего крыльца. Она обняла сына и поцеловала его, а потом обняла и меня. Она выглядела заплаканной.

— Простите меня, — сказала я. — Я правда хочу, чтобы Пол остался…

— Не вини себя, Аля, ведь это его решение. Быть может, вы сумеете найти лучшую жизнь. — Она поцеловала меня. — Береги Пола. Он обещал мне, что вернется, и я очень хочу, чтобы он сдержал слово.

Когда мы уже уходили, она крикнула нам на прощание:

— Берегите друг друга!

Люди на улице оглянулись на ее крик и снова повернулись к нам, а мы старались не смотреть на них. Людей становилось все меньше, наконец, мы остались одни, но по-прежнему напряженно молчали. Мы уже вышли за город, но не проронили ни слова, пока не дошли до дедушкиного дома.

— Давай зайдем, — попросил Пол.

— Конечно, — я и сама хотела попрощаться с дедушкой.

Как обычно, он угостил нас чаем с вареньем и предложил остаться на ночь, но мы отказались. Тогда дедушка сказал, что проводит нас до реки под горой, где Архента кончалась, и мы пошли вместе по пыльной дороге.

— Вы храбрые ребята, — сказал дедушка. — Я горжусь вами. Я в свое время не решился покинуть город.

— Дедушка, ты не осуждаешь меня? — Спросила я.

— За что? За то, что ты спасла моего внука? Алечка, да я от всей души тебе благодарен. Я осуждаю город…

Пол согласно кивнул.

— Ты догадывался? — Спросила я у дедушки.

— Я все понял, когда на совете пошел дождь. Природа оплакивала Тома. Он брал на себя чужую вину.

Странно, но я почти не осуждала горожан. Их приговор (а точнее — приговор матери Тома) даже казался мне логичным: в искупление убийства мне предстояло найти Тома и вернуть его в семью. Да, было неприятно вспоминать, как люди называли меня чужой и кричали обо мне гадости. Но это была только обида, потому что их слова были верны. Я действительно убила человека, действительно оклеветала Тома — разве умолчание правды не является ложью? И, действительно, никто не знал, чьей дочерью я была, какое наследственное зло могла носить в своей душе. У людей был повод опасаться меня. А у меня была причина уйти.

Мы достигли реки, и там, на берегу, дедушка тепло попрощался с нами. Он посоветовал нам идти на вокзал и ехать в Рону, потому что именно туда хотел отправиться Том. Это было очень далеко, но выбор Тома не показался мне странным: большой город, новая жизнь подальше от старой. Дедушка поцеловал каждого из нас и пожелал удачи. А еще он просил, чтобы мы чтили духов, и сказал, что тогда духи помогут нам. Я посмотрела на реку и вспомнила, как мы плавали по ней в лодке, разговаривая о духах.

Когда мы распрощались с дедушкой и перешли речку по мосту, Пол сказал:

— Помнишь, когда мы были у твоего дедушки, он долго о чем-то говорил со мной, и я не сказал тебе, о чем?

— Помню.

— Он сказал, что твоя жизнь вскоре должна измениться.

— Откуда он узнал?

— Он говорил, что духи отметили тебя и дали знак тебе в день твоего рождения в этом году.

— Тогда вдруг выпал снег…

— Он сказал, что мы неслучайно стали дружить с того дня. А еще сказал, что в какой-то момент от моего выбора будет зависеть твоя судьба.

— Что это значит?

— Не знаю. Но хочется думать, что выбор я сделал правильный.

Мы помолчали. И не знали еще, что тот самый судьбоносный выбор Пола пока впереди.

— Прости, что я не рассказала тебе правду обо всем, что случилось.

— Да ладно. Я ведь тоже не рассказал, о чем мы с твоим дедушкой секретничали.

Мы улыбнулись, и расставаться с прошлым стало немного легче. Только изнутри, глубоко под кожей, за мышцами и костями, я ощущала грызущую тревогу. Меня не покидало чувство, что одним взмахом кухонного ножа я изувечила сразу три жизни: вора Дарса, брата Тома и друга Пола.