Амбивалентность

Яна Майская, 2023

Вся моя жизнь разложена по полочкам. Первая полочка – для высоких оценок, вторая – для идеальных отношений с однокурсниками и родителями, еще одна – для достижений и целей.Вот только новенького с нашего курса мой идеальный порядок почему-то не устраивает, а я сама, кажется, раздражаю его так же сильно, как и он меня. Между нами вспыхивает настоящая война, но в последнее время я начинаю думать, что противоположности и правда притягиваются.

Глава 8

В четверг выдавали проверенные работы по политологии. На максимальный бал я, конечно, не рассчитывала — получить его у Манцева было все равно что попробовать угнаться за поездом.

Это был грузный, тяжело и громко дышащий лысый мужчина, который постоянно промакивал лоб платочком и бубнил себе что-то под нос. Все знали: если даже ты выучишь наизусть весь учебник и расскажешь ему, он лишь пробормочет что-то вроде «почти правильно» и снизит оценку на пару баллов. Мы с однокурсниками даже шутили, что чтобы решить, сколько баллов поставить за ту или иную работу, он под партой каждый раз подбрасывает кубик. Какое выпало число, столько баллов тебе и суждено получить. Однако нам повезло, что он, по-видимому, был слишком ленив, чтобы возиться с нашими пересдачами, и каким-то чудом абсолютно у всех к концу семестра набирались заветные пятьдесят баллов, которые означили, что у тебя в кармане уже есть тройка, и если ты не претендуешь на большее, можешь дальше особо не стараться. Поэтому и сейчас за свою работу я не переживала.

— Так… значит… вот… — кряхтел преподаватель, зачитывая оценки и выдавая работы, — Евсеева… тут на три балла. Так… далее…

Все постепенно разбирали свои работы, как всегда, не особо довольные полученными оценками. Только лицо развалившегося на стуле Ника, как я сейчас заметила, выражало неуместное для такой скучной пары веселье. Он беззаботно крутил между пальцами ручку и, склонив голову, с интересом наблюдал за преподавателем.

— Дальше у нас… Яров. Шесть баллов. Нормально.

Не может этого быть! Максимум за это задание — семь баллов! И этот бездельник получил шесть?!

Да и «нормально» в устах Манцева означало наивысшую степень похвалы.

— Новичкам везет… — послышался с задних парт чей-то комментарий.

— Это несправедливо, — прошипела я Кате.

Она пожала плечами:

— Может, мы чего-то о нем не знаем.

Ник неторопливой походкой подошел к столу и взял свою работу, чтобы тут же, не глядя, выбросить ее в мусорку.

Оставалось не больше пяти невыданных работ, в том числе, моя. С каждой секундой улыбка на лице Ярова становилась всё нетерпеливее и шире. У меня закралось нехорошее предчувствие.

Осталось четыре работы. Три. Вот Манцев отдал последнюю работу, оставив мою напоследок. Он неуклюжее перелистнул какие-то страницы, уставился на листы бумаги у себя в руках, будто плохо видел написанное, и долго их рассматривал, затем открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл и покачал головой. Ой, не нравится мне это.

— Зима! — Мне казалось, что кроме голоса преподавателя в аудитории стихли все звуки, — Валерия… Что Вам сказать…

Манцев небрежно пролистнул страницы. Помолчал. Зачем же так тянуть?

— Такую работу мне приносят впервые, — он недовольно отбросил мое задание на край стола. — Я Вам скажу так. Я юмор люблю, но в нужное время и в нужном месте. Ноль баллов. Забирайте, — отмахнулся он.

Не помню, чтобы когда-то его голос звучал так жестко.

На ватных ногах я поплелась к преподавательскому столу. Пока шла обратно, поймала на себе провожающий взгляд Ника, самодовольный и острый, как нож. Он даже не пытался скрыть, что что-то сделал с моей работой. Наоборот, всем своим видом молчаливо кричал о своей причастности.

Только когда я буквально рухнула на свой стул, решилась посмотреть, что же не так.

— Что там такое? — Катя тоже склонилась над принесенными мною бумагами и сосредоточено их изучала.

На первый взгляд, ничего необычного или ужасного. Я листала дальше.

Краем уха услышала прозвеневший звонок, услышала, как Манцев говорит, что занятие окончено, но все это отошло на второй план. Теперь я увидела, что не так. В самом конце скрепкой к остальным листам работы был прикреплён ещё один, явно не моего авторства.

На нём красовался карандашный рисунок, изображающий Манцева во весь рост. Голого.

Первой промелькнувшей в голове нелепой мыслью было: «Неужели это Яров нарисовал?». Рисунок выглядел невероятно реалистично: преподаватель в позе статуи Давида загадочно смотрит вдаль, в руке — учебник по политологии, живот мешком повис над… половым органом, приуменьшенным, как у греческих статуй.

— Ого, это…

Катя не нашлась, что и сказать, и прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.

— Не смешно! — Отрезала я. — Манцев теперь думает, что это я нарисовала!

На смену удивлению пришел бессильный гнев, который я собиралась выразить, разорвав гадкий рисунок на множество мелких частей, когда заметила спешащего в нашу сторону Ника.

— Слушайте, — обратился он к уже постепенно выходящим из аудитории однокурсникам, — мне даже любопытно, как наша замечательная староста умудрилась написать работу хуже всех. Дай-ка посмотреть, а? Не хочется в будущем допустить те же ошибки.

Его голос, несмотря на показную дружелюбность, сочился сладким ядом. Он схватил мою работу, я же быстро дернула ее на себя, так что теперь мы держали её с обеих сторон, стараясь перетянуть каждый в свою сторону. Наш любопытный поток пока передумал уходить, и многие застыли в дверях, наблюдая за представлением.

— Не трогай!

— И чего это ты так боишься?

На этих словах он все же вырвал у меня домашнее задание и стал с интересом листать, уворачиваясь от моих нападок.

— М-м… староста, — лукаво протянул он, добравшись до последнего листа, — я и не думал, что у девушки с такой холодной фамилией такие горячие мысли.

Я потянулась, чтобы вырвать у него листок с рисунком, но он поднял руку вверх, так что тот оказался для меня вне досягаемости.

— Постой, постой. Наши любимые однокурсники знают, что у тебя такой талант к рисованию? — Он вскинул голову в сторону наблюдающих, — Вы просто обязаны это увидеть!

— Понятно же, что это твоя очередная идиотская шутка! — Выпалила и сложила руки на груди.

Если буду прыгать вокруг этого листа как собачонка, может показаться, что мне действительно стыдно. Пусть стыдится художник!

— Моя? — Невинно спросил он. — Зачем же мне рисовать голых мужиков?

После этой фразы интерес окружающих мгновенно усилился, и некоторые стали подходить ближе, крутить головами, чтобы рассмотреть, что держит в руках Ник, почему это оказалось в моей работе и какое имеет отношение к голым мужикам.

— Неужели ты думаешь, будто никто не поймёт, что это твоих рук дело? — Нарочито громко сказала я, чтобы донести до слуха однокурсников этот очевидный факт.

Тогда Ник резко приблизил ко мне лицо, на котором не осталось и намёка на улыбку, и прошептал:

— Они прекрасно это понимают. Им просто нужно зрелище. Разнообразие. Повод для сплетен. Им неважно, что ты этого не делала.

— Ох, е-мое! Лера, да мы многого о тебе не знали! — Засмеялся Саша Семенов, успевший перехватить рисунок из рук Ника.

Теперь все столпились вокруг него, стали раздаваться все новые смешки и восклицания:

— Фу, мои глаза! Как это развидеть?

— Я бы на месте Манцева поставил тебе все семь баллов!

— Лерка, только не расстраивайся, что он тебя отверг. В мире еще много лысых толстых мужчин!

— Лер, а меня нарисуешь? Или ты только по преподавателям?

Все они по-дружески подшучивали надо мной, здесь не было никакой злобы, но я знала: эту шутку мне будут припоминать до конца года. А как теперь ходить на пары по политологии? Однокурсники смотрели на лист бумаги и продолжали всячески выражать свои эмоции по поводу увиденного, в то время как Ник оперся на парту и вперил свой взгляд в меня. Ему хотелось видеть мое негодование, возмущение или хотя бы стыд. Ради этого все и затевалось. Что ж, не дождется.

— Катя, а как тебе рисунок твоей подруги? — С вкрадчивым спокойствием поинтересовался Яров.

— Очень… — Помедлила Катя, подбирая слова, — талантливо.

Мне порядком надоело участие в этом цирке, поэтому я сказала подруге, что подожду её в коридоре, собрала вещи и направилась к выходу. Уже возле двери услышала противное хихиканье Марины:

— Похоже, теперь счет 2:1. Ты проигрываешь, Лер.

— Не волнуйся, наверстаю, — бросила я в ответ угрюмо.

Оказавшись наедине, я позволила себе выплеснуть сдерживаемый гнев и ударила носком в стенку. Больно, бесполезно и глупо. Нельзя позволять какому-то идиоту выводить меня из себя. Надо успокоиться. Вдох. Выдох. Ничего такого не произошло. Просто шутка.

Через минуту вышла и Катя, и мы в непривычном молчании направились на следующую пару.

— Неужели ты даже ничего не скажешь? — Не выдержала я, когда тишина становилась гнетущей.

— Например?

— Например, что я сама во всём виновата, не стоило его злить, и вообще, нужно было быть тише воды, ниже травы, — скептически перечисляла я.

Катя смотрела перед собой и, казалось, была погружена в свои мысли. Или злилась на меня.

— Это же твой выбор, Лер. Я просто дала тебе совет. Ты выучила гражданку?

Меня немного удивила столь резкая смена темы, но я была только за.

— Очень пыталась, — невесело, зато честно ответила я.

Семинар по гражданскому праву стоял следующим по расписанию, а значит, останется не весь поток, а только наша группа, которая и подвергнется долгим и нудным расспросам со стороны Карпова.

Вскоре после нас с Катей пришел Яров. Как «повезло», что наша группа — самая маленькой, и было решено перевести его именно к нам! Он кинул сумку на парту и тут же вышел. У меня вдруг начала зарождаться одна мысль.

Подруга, должно быть, уловила тень хитринки, появившуюся на моем лице, потому что с подозрением спросила:

— Так, что ты опять задумала?

Я повернулась к ней и улыбнулась:

— Этот рисунок подкинул мне Ник, так?

— Ну да, и что? — Нахмурилась Катька.

— Ты ведь тоже слышала, как он постоянно сидит на парах и что-то бесконечно черкает карандашом? — Объясняла я воодушевленно, активно жестикулируя. — Я не задумывалась, что он там делает, но сейчас очевидно, он там еще что-то рисует.

Катя смотрела на меня, как на умалишенную.

— И?

— Что «И»? Я найду его другие рисунки, покажу остальным, мы все вместе оценим схожесть стилей этих рисунков с рисунком голого Манцева, и все поймут, что эту мерзость рисовала не я, а Ник!

— Ох, Лер, — вздохнула Катя, — зачем? Вряд ли кто-то всерьез думает, что ты сама это нарисовала и сама же сдала вместе с домашкой.

— Да, но они будут шутить об этом до скончания веков! Придумают какую-нибудь дурацкую кличку!

Не успела Катя и рта раскрыть, как я уже подкралась к сумке Ярова, собираясь достать оттуда тетрадь или блокнот с остальными рисунками. Подруга же была прямо у меня за спиной, готовая отговаривать.

— Ты будешь копаться в его сумке? — Вскинув свои изящные темные брови, спросила она. — Это же личные вещи, это как-то…

— Его это не останавливало! — Прошипела я, однако все равно помедлила.

Я все-таки не такая же сумасшедшая, как Ник, и хоть иногда привыкла задумываться над своими поступками. Казалось, я перехожу какую-то границу. Раздумья в один момент оказались отброшены, когда из коридора послышался его голос. Несколько секунд, и будет уже поздно.

Долго искать не пришлось, ибо кроме единственного черного блокнота в сумке не было ни одной тетради или учебника. Мои пальцы забегали по желтоватым, чуть шершавым страницам. Увиденное заставило меня замереть и забыть, зачем я вообще открыла этот блокнот. В начале шли различные карандашные наброски: груша, тетрадь, банка из-под газировки, карандаши, книга. Далее рисунки усложнялись. Здесь были детально прорисованные кисти рук, носы, глаза, грустные, задумчивые и удивленные, губы, скривленные в недовольстве или чуть улыбающиеся. Некоторые рисунки, казалось, затесались в блокноте случайно, и иногда сложно было понять, что именно заставило автора изобразить ту или иную вещь. Это был целый, рожденный карандашом, мир, в которым смешивались случайные предметы, явления и люди. Несколько раз попадалась собака с добрыми глазами, ее ушей слегка коснулся темно-коричневый цвет, окно с развевающимися прозрачными шторами, за котором виднелось бесконечное, с синим оттенком, ночное небо, непохожие друг на друга люди. Лица некоторых были словно смазаны, а некоторых — и вовсе перечеркнуты жирными яростными штрихами. Редко карандашная серость разбавлялась розоватым румянцем, зеленью, голубизной или чернотой глаз.

Пачка сигарет с нечеткой, слишком яркой и цветной картинкой для отпугивания покупателей. Серые грозовые тучи. Громоздкая башня из огромных, затянутых паутиной, учебников, из-под которых тянулась рука, пытающаяся отыскать путь к свободе. Стодолларовая купюра, с нее, вместо Франклина, смотрел клоун с зеленым носом.

Нашлось и изображение какой-то аудитории нашего университета, где за партами сидели не люди, а размытые тени. На одной из страниц даже красовалась наша Дракониха с перекошенной от гнева смешной физиономией. Из открытого рта шел красноватый огонь, а ее платье с фирменным высоким воротником, нарочно сделанным автором еще выше и шире, состояло из чешуек. Я не удержалась от смешка.

Я собиралась громко объявить однокурсникам, что разоблачила автора рисунка Манцева, гордо продемонстрировать найденный блокнот, чтобы все убедились, что стиль один и тот же. Одним словом, еще одна детская бестолковая попытка переиграть Ярова. Но я так и не смогла раскрыть рта. Не могла шутить над этими рисунками. Теперь мне еще больше, чем прежде стало казаться, что я пересекла какую-то невидимую черту. С первого дня во мне поселилась уверенность, что в Никите нет ни капли душевной глубины, а за шутовской маской скрывается лишь пустота. Но эти рисунки… В них была и душа, и эмоции, и кусочек самого себя. Это открытие почти заставило меня отложить блокнот в сторону, так никому ничего и не говоря.

Только мои пальцы остановились на обложке, чтобы захлопнуть блокнот и вернуть его в сумку, как наблюдающая из-за плеча Катя, за все это время не вымолвившая ни слова, осторожно ткнула меня в бок.

— Лер… — Позвала она.

Я подняла глаза и увидела в дверном проеме Ника. Он стоял абсолютно неподвижно, ладони на секунду сжались в кулак, зубы стиснуты так, что желваки заходили, в глазах — сплошная ярость. И ярость эта не шла ни в какое сравнение с той, что была, когда я утащила в туалет его сумку.

Ой.