БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Отпрыски

Юрий Киселев

Это история членов двух семей, поиск себя и своего места в контексте исторических событий. Сын белоэмигранта Майкл Иевлев готовится снять фильм по мемуарам отца и прилетает в Россию, где знакомится с Игорем Щербининым, чей отец воевал на стороне красных. Факты биографий рождают догадку, что отцом их отцов был морской офицер Николай Иевлев. Текст содержит интимные моменты для взрослого чтения и обращен к читателю, кого занимает не только сюжет, но характеры персонажей, их переживания и поиски. Книга содержит нецензурную брань.

Редактор Игорь Шагин

Дизайнер обложки Дмитрий Гиглавый

© Юрий Киселев, 2019

© Дмитрий Гиглавый, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-5610-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гулко и радостно разносится в морозной ночи святочный перезвон. Плывет над заснеженной Москвой-рекой, над селом по обоим берегам, над усадьбой с причудливым для здешних мест замком в стиле неоготики. А пойти от замка к реке — услышишь:

Звезды сыплют,

Звезды сыплют,

Да во все небо,

Да над всей руськой,

Да над всей святоруськой.

На высоком берегу костер. Парни, девки, одетые если не по-городскому, то уже и не по-деревенски, водят хоровод. Путаясь у людей в ногах, носятся сбежавшиеся на веселье собаки. Господская прислуга, со связками кренделей, потчует гуляющий народ водочкой.

С гармонией, трещетками, с невообразимым шумом подходят ряженые. Хоровод распадается. Парни под шумок ловят тискают девок. Те с хохотом, визгами врассыпную…

Стайка подружек отбегает от костра к ледяной горе, сходящей к реке. Гора длинная. Санки, тазы, ледянки, а кто прямо в валенках — с гиканьем скатываются вниз и по обочине ледяного спуска снова подымаются на гору. Среди ребятни бросается в глаза молодой человек в форме гардемарина Морского корпуса. Выйдя на плоское место, он присаживается на сани и закуривает.

Подружки издали любопытно поглядывают на морячка, обсуждают:

— А что ж барчук их одного оставили?

— А они сами, небось, не хочут, горка наша полюбилась.

— Не горка, а Палашка, — смеется молодая баба, кивая на статную, в распахнутом полушубке деваху.

Тугая коса с вплетенной лентой брошена на выпирающую под кофтой грудь; щеки горят, глаза блестят, не девка — кровь с молоком.

— Глянь, Палаш, на тебя глядит, — указывает баба на гардемарина. — Сроду, небось, такой кралечки не видывал!

Палаша отмахивается, смеется, однако ж глянула.

Догадываясь, что говорят о нем, гардемарин в знак приветствия наклоняет голову и показывает на сани: мол, садись прокачу!

Девки конфузливо хихикают, подталкивают друг дружку, а баба, показывая пальцем на Палашу, спрашивает кивком, ее ли он приглашает.

Гардемарин энергично кивает.

Палаша смеется, мотает головой. Он повторяет приглашение. В ответ она разводит руками. В эту минуту на плечо ей ложится здоровенная рукавица. Палаша обернулась.

— Ой, Тимоша! — обрадовалась она.

Парень глядит на нее исподлобья, мрачно, нетрезво. По одеже — из зажиточных: добрый полушубок, енотовый треух с козырем; плисовые шаровары заправлены в щегольские, бутылками, сапоги. Видно, украдкой подошел и стоял наблюдал.

— Явился не запылился, — улыбается Палаша. — Никак водка кончилась — про Палашу свою вспомнил?

— Пора домой, Пелагея.

— Чего ж домой, Тимоша? На вечерку пойдем, вот! — взмахивает она узелком в руке.

— Куда ему на вечерку, — хмыкает баба, — на ногах не стоить.

Зло зыркнув на нее, парень ухватывает Палашу за рукав полушубка и тащит:

— Сказано — домой!

— Праздник ведь, Тимоша, все гуляют, — терпеливо улыбается она, отцепляя его руку. — А ты иди, коли хошь. Ай я дорогу не найду провожатый нужон?

— Погуляла и будет. Сиди к свадьбе гововсь. Нехрена шуры-муры с заезжим барином.

Палаша ойкает и дурашливо хватается за живот:

— Ой насмешил, ой щас пупок развяжется… Ну, глупой! Да на кой ляд он мне сдался, какая радость с него…

— То-то за обедней все зенки проглядела.

— Ну может, и глянула, любопытно ведь: новый человек. Ай мне шоры нацеплять?

— А хоть и шоры!

— А под венец сведешь — на цепь посодишь? С кабыздохом вашим. — Палаша качает головой: — Не бывать тому. Чай не прежнее времечко, без двух годков двадцатый век.

— А это мы поглядим, — хмылится парень, хватает ее за косу и норовит потащить.

Она размашисто вмазывает ему — раз, другой, да так, что у него треух с головы. Парень утирается, подбирает треух и цедит:

— Гляди, Палашка, приползешь ножки цаловать будешь.

— Как же, дожидай. Когда рак на горе свистнет.

— Ну и иди вон к ему!

— И пойду.

— Вот и иди.

— И пойду, по тебе, что ль, сохнуть стану.

— Вот и катись.

— И покачусь.

— Катись… Колбаской, по Малой Спаской. Нужна ты мне, хм! дерьма-пирога.

Палаша вспыхивает, секунду глядит на него, затем оглядывается на гардемарина — и демонстративно поправляет на голове платок.

— Палаш, ты чего удумала? — обеспокоились подруги.

— Не дури!

— Ну залил дуралей глаза, эка важность.

Гардемарин в это время встал с саней, готовясь съехать с горы, и зачем-то достает из кармана часы и откидывает крышку.

— Барин, барин!.. — бежит к нему Палаша. — Погодите!

— Палашка! Ополоумела?!

— Воротись, дура! Ославишь себя! — кричат девки и вскидываются на парня: — Чиво стоишь, остолоп! Беги, вороти ее!

Парень подается за Палашей, но заплетается в ногах и падает.

— Палашка! Воротись! Прости Христа ради! — кричит он, семеня за ней на коленках.

Гардемарин встречает девку озадаченной улыбкой.

— С Новым годом, барин! — запыхавшись, улыбается она.

— До Нового года, красавица… — Он взглядывает на часы. — Еще три минуты.

— Вот, на вечерку иду, на ту сторону, — тараторит она, пряча смущение. — А гляньте… — И выставляет из-под подола ладную, в шерстяном чулке и в ботиночке ногу. — В два счета снегу наберу! Свезете вниз? Ай шутили?

— Отчего ж, очень охотно! — улыбается он и жестом приглашает в сани — просторные, обитые внутри красным сукном, с подлокотниками и резной спинкой. — Звать-то как?

— Палаша, Пелагея. Сроду в таких не сиживала! — Подобрав подол, она проворно усаживается. — А вас, барин?..

— Николай Николаичем, можно Николаем.

— А Николашей? — смешливо взглядывает она.

— Да хоть горшком! — смеется Николай. — Только в печь не ставь.

— Ай жару боитесь? — играет она глазами. — Другая девка пожарчей печки будет!

— Да уж видел, как ты своего парня огрела.

— Был мой, да весь вышел, — бойко отвечает она и переводит разговор: — А верно сказывают, вы с Петербурга будете?

— Верно. Мы с вашим молодым барином в Морском корпусе воспитываемся.

— А что ж он вас на Новый год одного бросили?

— Я сам, — смеется Николай. — Хочу в новый год на санях въехать.

— Это как? — прыскает она.

Он спохватывается смотрит на часы:

— Еще полминуты. — И уже не отрывая глаз от циферблата, поясняет: — Весь спуск сорок секунд. Отвалим в этом, а ошвартуемся уже в девяносто восьмом. Пора!

Сунув часы в карман, он сталкивает сани, пробегает пару шагов и впрыгивает впереди Палаши. Она оглядывается на подруг.

Те провожают ее застывшими улыбками. Что в них — зависть? тревога? восхищение? осуждение? Тимоша сидит в снегу, где упал, и тоже глядит.

Она с вызовом обхватывает гардемарина за пояс и припадает к его спине, ненароком подтолкнув сани, отчего те встают боком, затем катят задом, Николай на миг выправляет, и сани начинает вращать волчком.

— Держись! — весело кричит он.

Палаша хохочет. Скрежещут полозья. Сосны, река, замок, люди на горе — мелькают, сливаются, кружат перед глазами. И в эту минуту все озаряет фейервер — с угловой башни замка взлетают ракеты. Подымается сотнеголосый ор. Летят шапки, платки, картузы… И возникает впечатление, что ликованием встречают не Новый год, а несущихся с горы Палашу и Николая.