Страницы жизни

Юрий Гилерович

Я, Гилерович Юрий Матвеевич, родился в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Вся моя жизнь, детство, юность, учеба, работа прошли в этом городе. Сегодня, когда все окружающее нас меняется так стремительно и необратимо, когда все меньше остается живых свидетелей времени, прожитого страной в ХХ – ХХI веке, считаю необходимым рассказать потомкам о нашей жизни, пристрастиях и увлечениях, друзьях и соратниках, учителях.

Учеба в институте

Ленинградский Электротехнический институт (ЛЭТИ). Этап 1 (1954—1960)

С ЛЭТИ связана почти полувековая история нашей семьи. В 20-х годах здесь учился отец, 50-80-е годы связаны с моей учебой и работой в ЛЭТИ, 80-е годы — время учебы здесь Андрея и Оли. Решил я поступать в Электротехнический институт им. В. И. Ульянова (Ленина) не из-за страстного увлечения электротехникой, а скорее всего — в знакомое по рассказам отца учреждение.

Решил я выбрать факультет электро-приборостроения (ФЭП). Хотелось поближе быть к современному прогрессу, связанному с автоматикой и телемеханикой. Я считал, что подготовка в школе у меня неплохая, но и готовился к предстоящим экзаменам тщательно. Для того, чтобы быть принятым на ФЭП необходимо было набрать минимум 27 баллов, то есть из шести сдаваемых экзаменов необходимо было сдать три на пятерки и три на четверки.

Первым было сочинение (тему его сейчас уже не помню). Оценка по нему выставлялась после сдачи устного экзамена по литературе. Затем была математика. Тут в полной мере сказалась моя подготовка, успешно проведенная в 9—10 классах. На экзамене мне пришлось решить не менее 30 задач. Принимавший экзамен Добротворский (он вел у нас занятия по математике на первых курсах), просто вошел в раж, когда же я дам ему неверный ответ на предложенные задачи. Результат — первая пятерка.

Потом была физика. По физике я чувствовал себя не уверенно, и принимавший Березкин поставил мне «хорошо». Это была первая четверка. Английский прошел без сучка и задоринки. Ванина, которая была у нас преподавателем по английскому на первых трех курсах, оценила мои знания на пятерку. Правда на втором курсе я несколько зазнался, так как в группе был наиболее продвинутым, и на занятиях позволил себе разлениться. Ванина (к сожалению, не помню ее имени и отчества), что бы вернуть меня на правильный путь демонстративно в течение семестра ставила мне только «неуды».

Самая интересная история приключилась на экзамене по химии. Принимал экзамен Заведующий кафедрой. Химию я знал тоже неплохо. С задачами расправился легко, но интересное случилось при ответе на третий вопрос «алюминий». Зинаида Павловна в школе рассказывала нам об, открывателе алюминия Веллере, удивительные истории, которые я и счел нужным изложить на экзамене. Экзаменатор с увлечением прослушал, сказал, что все совсем не так, но это было очень интересно и он ставит мне «отлично».

Наконец наступил самый решающий момент. Экзамен по литературе. На все вопросы я отвечаю, как положено. Учебник по литературе практически знаю наизусть. Последний вопрос: «Что называется поэмой?». Декламирую слово в слово по учебнику, а экзаменатор говорит, что это неверно и все тут. Оценка — «три». Далее она смотрит сочинение. В нем нет ни одной ошибки. Без всяких объяснений ставит за него «четверку». Причина всего этого была очевидна. Экзаменатор была явная антисемитка, и моя фамилия подействовала не нее, как на быка красная тряпка.

Итог плачевный — 26 баллов и я не прохожу не только на ФЭП, но и не поступаю в институт. Настроение не сказать скверное, а просто отчаянное. Ведь в ту пору поступление в институт было единственной целью для всех нас. К другому не готовили. Какая работа? Какой техникум? Ведь ты почти медалист. Было просто стыдно прийти домой и сказать, что ты не поступил в институт. Возвращался домой после экзаменов пешком вдоль Ботанического сада через Гренадерский мост. Настроение такое, что впору броситься с моста.

Спас Борис Иванович Норневский, друг отца по институтским временам и коммуне 133-х. Он, Заведующий кафедрой электрооборудования судов, поспособствовал, чтобы меня зачислили на вечерний факультет. Так я оказался студентом 942 группы факультета Электрификации и автоматизации (ФЭА), в которой кроме нескольких человек старшего возраста, пришедших на учебу с производства, собрались не поступившие по конкурсу в институт представители со злополучным 5-м пунктом: Юрий Гилерович, Эдик Зильберман, Женя Мительман, Таня Жемчужина, Инна Гутина, Алла Вахтина, а также дети ответственных работников — Ира Торопова, Вова Солдатов. Задача у нас была одна — по возможности учится на одни пятерки, чтобы по окончания первого курса перейти на дневное отделение. Для ребят это было очень существенно, так как маячила перспектива загреметь в армию.

В итоге я после сдачи предметов, на которые отличались программы дневного и вечернего отделений, был зачислен на второй курс в 441 группу факультета ФЭА по специальности Электрооборудование и электрификация судов. Таня Жемчужина — в 432 группу факультета ФЭП, Вова Солдатов — 446 группу факультета ФЭА; потом он перевелся в другой институт. Женя Мительман оказался на своем любимом Электрофизическом факультете. Ира Торопова не стала сдавать дополнительные предметы и перевелась на первый курс. С Ирой Тороповой (Сабадашевской) и Аллой Вахтиной (Смирновой) впоследствии мы оказались в ЦНИИ СЭТ (Центральный Научно — исследовательский институт судовой электротехники и связи), где проработали вместе многие годы.

Сложнее сложилась судьба Эдика Зильбермана. Исключительно талантливый парень, он увлекался всем и радиотехникой, и писательством, и режиссурой. Весной 1955 года он подпадал под весенний призыв в армию. Дабы избежать этого уехал в Рязань и поступил в Рязанский радиотехнический институт, где работал его брат. В мои приезды в Рязань к Лене я пытался отыскать его, но все время не успевал. Только разыскал его адрес в Рязани, а он уже в Москве в Московском Энергетическом институте (МЭИ). Нашел его комнату в общежитии МЭИ, но там меня ждали только афиши театра, с которым он уехал на гастроли.

Позднее видел на экране телевизора ссылки на него, как редактора и автора молодежных передач. Далее его следы потерялись.

Для того, чтобы учиться на вечернем факультете необходимо было работать. В первый момент поступления, для получения справки отец договорился об этом в Телефонстрое, а с октября я пошел работать «учеником надсмотрщика» на Петроградский Телефонный узел. На меня возлагалось поддержание безаварийной работы источников электропитания, необходимых для функционирования оборудования телефонной станции. В состав источников питания входили электромашинные агрегаты для зарядки аккумуляторных батарей на 24 и 36 вольт, распределительные щиты с аппаратурой защиты, сигнально-вызывной агрегат на 127 вольт и другое оборудование. Кроме этого обслуживанию подлежала вся электросеть телефонной станции.

Моим наставником и учителем был начальник аккумуляторного отдела Владимир Яковлевич Грассман. Замеры плотности электролита в аккумуляторных банках, долив электролита, контроль работы электромашинных агрегатов оставляли достаточно свободного времени у надсмотрщика. Однако у меня его не было. Мой учитель постоянно тренировал меня во всем, что определяло специальность электрика. Я часами занимался слесарными работами, осваивая такие операции, как выпиливание квадрата по угольнику, работой шлямбуром, прокладкой скрытой электропроводки, осваиванием техники безопасности.

Все эти уроки не прошли даром. Я с успехом применял их в последующие годы при организации электропроводки в домашних условиях. Владимиру Яковлевичу за все это я признателен на всю жизнь. Это был настоящий учитель. Электрик старой формации со специфическим подходом к различным вопросам. Он считал, что в основе должно лежать не только знание предмета по книжному описанию, но и познание его непосредственным ощущением. Помню, когда я уже освоился с составом, назначением и функционированием оборудования, он подвел меня к силовому щиту постоянного тока и предложил, чтобы я взялся руками за разно-полярные электрические шины. Страшно было, а он говорит: «Что чувствуешь?». Первый удар током, а потом жжение. «Теперь ты понял, как ведет себя постоянный ток, а сейчас сравним эти ощущения с переменным током». Подошли к сигнально-вызывному агрегату. «Бери в руки фазные клеммы агрегата». Я расхорохорился: «Подумаешь 36 вольт». Положил руки на фазные клеммы — трясет. «Понял разницу, а теперь смотри на вольтметр». На вольтметре 127 вольт.

1 сентября 1955 года я пришел на учебу на второй курс в 441 группу. Близкое знакомство с однокурсниками произошло не в аудитории или перерывах между лекциями, а в общежитии ЛЭТИ на 2-м Муринском проспекте. Первые годы было принято вечером съезжаться туда на танцы, тем более что там обитала половина нашей группы: Витя Семенов, Витя Гусев, Таня Шорохова, Лиза Искина, Тамара Коржупова (Пирхал), Алла Архиреева, Тамара Ермилова (Курочкина), Валера Ильевский, Саша Куриленко.

Как только я вошел в зал, меня подхватила Рита Пфейф, староста нашей группы. Она была поразительно легка в танце и должен сказать, что стала практически постоянным моим партнером. Рита, Люда Павлова и Надя Сычева образовали ядро группы, вокруг которого вращалась большая часть студентов-ленинградцев и некоторых иногородних, примкнувших к ним. Это были Саша Куриленко, Валера Ильевский, Тамара Коржупова.

Первая моя студенческая вечеринка состоялась на квартире у Риты. Было это по случаю праздников 7 ноября. Любопытно, но для меня это был день, когда я впервые попробовал вкус водки. Наше отношение к алкоголю станет вполне понятным, когда я скажу, что во время одной из загородных поездок, купив бутылку шампанского, мы пытались открыть ее с помощью штопора.

Зимние каникулы мы проводили вместе в нашей студенческой компании выездами в Петродворец и Комарово. Все наши домашние встречи обычно проходили на квартирах у Риты или Нади Сычевой. Обе их мамы, Вера Васильевна и Вера Петровна, были исключительно добродушными и хлебосольными женщинами. Они с удовольствием принимали нашу компанию.

Рита пришла в институт после окончания с красным дипломом Судостроительного техникума. Она не отличалась особенной красотой, но была очень милой и женственной. Ей были присущи хозяйственность, наследованная от мамы, строгость и пунктуальность и то же самое время жизнерадостность и веселость в хорошей компании. Все эти качества и были определяющими при выборе ее как старосты группы. Борис Иванович Норневский, наш заведующий кафедрой, бывая у нас дома, говорил, что лучше Риты жены не найти. По распределению Рита была направлена на «Электросилу», где проработала честно до самой пенсии.

Наши отношения с ней носили исключительно дружественный характер, каковыми являются и сегодня. Зимние каникулы мы проводили вместе в нашей студенческой компании с выездами в Петродворец и Комарово. Я с удовольствием бывал с Ритой в Токсово, помогая обустраивать дачный участок, который выделили ее отцу в дачно-строительном кооперативе. Вместе с Ритой мы организовывали все встречи однокурсников в ресторанах гостиниц «Россия», «Нева», «Ленинград» по случаю 5,10,20-летия окончания института. В 1961 году, когда я оказался в Туберкулезном санатории в Сосновом Бору, в 100 км от города, Рита была одним из немногих, кто навестил меня там.

Постоянные вечеринки, совместные поездки за город, участие в строительстве дачи в Токсово способствовали развитию взаимных симпатий, больших, чем дружественные. Однажды я остался у Риты на ночь. Она мне помогала оформить курсовой проект по электромонтажным работам; до некоторой степени я был лентяем и не делал, того, что мне было «не по душе». Эти отношения могли перерасти в нечто большее, но этого не случилось. Я ушел в «чужой сад, где яблоки кажутся всегда слаще».

Люда Павлова была «тенью» Риты. Они были неразлучны на лекциях, на экзаменах, в лаборатории, на отдыхе. Жила Люда на Кировском проспекте в доме 24/26, где жил в свое время С. М. Киров. Родители — капитан 1 ранга, мать домохозяйка. В квартире у нее я был только один раз. На лето Люда уезжала в Крым, где у них был собственный дом. Внешне это была высокая девушка, производившая впечатление школьницы-переростка, часто реагирующей на возникающие межличностные конфликты надуванием щек и губ, и резкой пронзительной речью. Как правило, эти моменты почти сразу же сменялись на улыбку, создающую впечатление заискивания с уменьшительными словами обращения к собеседнику. Но в целом это была добрая девушка, преданная дружбе. Вместе с Ритой, Люда прошла весь свой трудовой путь до пенсии на заводе «Электросила». Там же она встретила своего мужа. Ныне, после 90-х годов, муж успешно занялся бизнесом, а Люда у нас стала бизнес-леди, которая если и не оторвалась сегодня полностью от группы, но не стремиться к тесному общению.

Надя Сычева, яркая, живая, экспансивная, с несколько грубоватыми чертами лица, всегда была в центре событий, происходивших в группе. В ее квартире на Большом проспекте мы также часто собирались благодаря гостеприимству и доброжелательности мамы, Веры Петровны. После окончания второго курса две недели я провел в Надиной семье вместе с ее мамой и младшей сестрой, Любой, на Кавказе в Гудаутах. Не могу сказать, что Надя привлекала симпатии однокурсников, если не считать Саши Куриленко. Правда, как я понимаю, он получил «отлуп». То ли от безысходности, но к окончанию института она таки решилась выйти замуж за Олега Федорова, который все эти годы совершал попытки робкого ухаживания за ней. Отец Нади, директор завода, организовал им отдельное жилье, но супружеская жизнь не клеилась и продолжалась не долго. Они развелись, и Надежда осталась с сыном. Дальнейшая ее жизнь была связана с ЦКБ 18, где она встретила своего второго мужа. Надя мужественная женщина. Несмотря на все ее болячки и многочисленные операции, она всегда была бодра и весела. В прошлом году Нади не стало.

К нашей компании часто примыкала и Тамара Коржупова (Пирхал). Фамилия по мужу. Он учился в параллельной 444 группе. Работать они уехали на родину в Западную Украину. В поисках друзей на сайте «одноклассники» я обнаружил единственное посещение Тамарой этого сайта. Написал письмо. Ответа от нее не получил и последующих выходов в интернет не обнаружил.

Самой яркой и интересной в группе была Оля Вовулина. Правда держалась она скромно, никогда не выделялась. Из девчат поддерживала отношения с Лизой Искиной. Первые годы с ней пытался заигрывать Толя Батяев, но из этого ничего не вышло. Оля оставалась для всех неприступной. На последнем курсе в нашу группу пришел Саша Шеренос. Он был постарше нас и до этого учился в Высшем мореходном училище. Вот он то и положил глаз на Олю. Оля жила на Невском проспекте в доме 24 с, «общеизвестной мороженницей», на втором этаже, в большой коммунальной квартире с множеством шкафов и закоулков. В этой квартире мы отмечали то ли 25, то ли 30-летие окончания института.

Пытаясь добиться благосклонности Ольги, отказывавшей Саше Шереносу в свидании, он приходил заранее и прятался в шкафу, дожидаясь ее прихода. Не помогло. Вышла Оля замуж после окончания института. Сейчас она носит фамилию Нахимова; дети и внуки растут в Америке.

Алла Архиреева. Ныне ничего не могу вспомнить, чтобы как-то охарактеризовать ее. Признаюсь — общался с девушками нашей группы избирательно. Да и они, как правило, держались своей компании, в которую входили в основном общежитейские ребята. Алла, после распределения вернулась в родной Брянск; там у нее семья. Поддерживает связь с Надеждой Сычевой (Суровенко). Приглашали ее на 50-летие окончания института, но она не смогла вырваться.

Из общежитейских самой запоминающейся была Лиза Искина, очень темпераментная девушка, активистка, комсомолка. Ее симпатии были полностью отданы Жене Иванову, с которым он поддерживала контакт все годы после распределения в Зеленодольск. Самой близкой подругой Лизы была Тамара Ермилова (Курочкина). Худенькая, с косичками, она все годы учебы оставалась какой-то «школьницей». Ее вечно «слюнявый» рот создавал отталкивающее впечатление. Однако Тамара одной из первых вышла замуж. Если мне память не изменяет это был студент Кораблестроительного института. Зато потом она развернулась в полной мере. Последующие замужества, огромный дом в Одессе, яхты, машины не сделали ее счастливой. Результат — чрезмерное употребление алкоголя и какая-то необузданная жизнь.

Света Гарькавая и Галя Королькова жили в Петродворце. С ними я во время учебы совсем не общался и о судьбе после окончания института ничего не знаю. Ходили слухи, что Галю Королькову убили в лихие девяностые. Также ничего не могу сказать и о Тане Шороховой. Знаю только, что родом она была из Северодвинска, куда и распределилась после окончания института.

Ада Геворкян, армяночка, хохотушка, но держалась всегда скромно. В компаниях не выделялась. По распределению пошла работать в ЦКБ-18, стала там ведущим специалистом, вышла замуж, родила сына, которого никак не может женить. По-соседству со мной на 67 км обзавелась дачей, где проводит лето. Один раз и я там был.

Из парней ближе всех мне был Толя Батяев, коренастый, розовощекий, жизнерадостный парень. С самого начала к нему приклеилось прозвище «чиж». Толя неплохо играл на пианино и обычно радовал нас своей игрой. Коронным было «In the mood» (В настроении), которое он исполнял на всех вечерах и вечеринках. Дружба с Толей переросла в дружбу наших семей. Эта дружба продолжается и поныне.

Во время учебы я часто бывал у него на даче в Васкелово, помогал осваивать участок. В городе Толя жил на улице Яблочкова; там, на квартире я познакомился со всей его семьей: отцом Алексеем Григорьевичем, мамой, Ольгой Васильевной, сестрой Людой и братом Женей, каждый из которых отличался своеобразием характеров и не был лишен определенных странностей. Отец и мама были достаточно строгих правил и, хотя ко мне они относились вполне добродушно, я всегда чувствовал некий страх перед ними. Достаточно сказать, что первая женитьба Толи была сорвана в последний момент, когда все гости уже собрались во Дворце Бракосочетания, выяснилось, что мама, Ольга Васильевна, разорвала его паспорт дабы не допустить этого. Случай в России не такой уж редкий, но невразумительный. Интересно и переплетение судеб. Люда работала вместе с моими одноклассниками Петровым и Кутиным, ее дочка Марина вышла замуж за моего ученика Васю Супруна, а муж Люды, Михаил работал начальником отдела в НИИ «Рыбводхоз», которое было приватизировано в 90-е страховой компанией «Прогресс-Нева». Когда мы въехали в это здание я стал расспрашивать завхоза о бывших сотрудниках этого заведения и получил слишком нелестную характеристику Михаила.

Дома я был представлен и его школьным друзьям — Жене Бабенову и Юре Лившицу, Сереже Каплану. Осенью 1956 года ребята познакомились с тремя девушками: Милой, Светой и Олей. Мила училась в Медицинском институте, Света — Текстильном, где Ольга не помню. Симпатии ребят обозначились: Толя ухаживал за Милой, Женя за Светой, Юра пытался «клеить» Ольгу. Через какое-то время после их знакомства и я примкнул к этой компании. Обычно мы встречались на квартире у Светы. Она жила в коммунальной квартире одного из домов «Крестовского жилмассива». Сейчас эти дома снесли, остался один полуразрушенный.

Наличие четырех парней и трех девушек не мешало нам. Из квартиры мы направлялись на прогулку в парке Крестовского острова, где весело проводили белые ночи. Ольга, яркая девушка с большой копной вьющихся волос, отвергала ухаживания Юры Лившица; был ли я тому причиной, не знаю. Света вышла замуж за Женю Бабенова, который сменил свою фамилию на фамилию жены — Антонов. С Милой я встретился при купании на Каме, когда поезд, везший нас на целину, сделал остановку. Мила недвусмысленно дала понять, что хочет меня. Мужская дружба была для меня дороже, и я не поехал до следующего перегона в тамбуре вагона, который вез студентов Медицинского института. После возвращения с целины Толя с Милой расстались.

Сегодня мы дружим семьями. В течение многих лет проводили отпуск вместе на машинах в поездках по Крыму, Кавказу, Прибалтике, Украине, Молдавии. У Толи прелестная дочка Юля и сын Филип, окончил институт холодильной техники внук Саша. Стараемся праздники проводить вместе.

На этот же период пришлось и увлечение «стиляжничеством». Самым большим стилягой в нашей группе был Саша Куриленко. Он с гордостью носил узкие брюки, туфли на толстой микропоре и великолепно начесанный кок, благодаря наличию отличной шевелюры из жестких, вьющихся волос. В моду вошла стрижка «канадка». Но надо было придать голове и соответствующий антураж. Потому стриг себя я сам. Также перешивал самостоятельно брюки, добиваясь необходимой ширины. Ну а шикарные темно-сиреневые ботинки на толстой белой микропоре мне удружила мамочка, достав их где-то по блату. Отличился и в шитье рубашки, начиная с кроя и заканчивая отделкой по заранее выбранному фасону с воротом «апаш».

В институте Толя сошелся также с Витей Николаевым. Витя был достаточно странным парнем на фоне тогдашней молодежи с ее однообразными взглядами. Он никак не вписывался в общую систему, да и, пожалуй, не стремился к этому. После первого курса группа летом была направлена на работу в колхоз. Что там произошло конкретно мне неизвестно. Я тогда с ними не учился. Во всяком случае, он отказался делать что-то, что делала вся группа, но это противоречило его убеждениям. Результатом всего явилось комсомольское собрание, на котором был поставлен вопрос об исключении Вити Николаева из комсомола. Конечно, закончилось это ничем, по-моему, порицанием, но надо было видеть, как толпа пытается расправиться с индивидуумом, отказавшим ей в общности взглядов.

Жил Витя в коммунальной квартире в доме Эмира Бухарского на Кировском (ныне Каменноостровском) проспекте. Родителей у него не было. Воспитывали тетушки, проживавшие в Пушкине. Внешне он был не интересен. Редкие волосы, гладко зачесанные на пробор, большой нос, не красивший его. Одет он был всегда аккуратно, но однообразно, с постоянной белой манишкой. Учился средне. Алкоголь не употреблял. Всегда приветлив, но нелюдим. Доступен он был, пожалуй, только Толе. Среди его увлечений было чтение французской литературы в подлиннике, занятия тяжелой атлетикой и в последние годы — изготовление из газетной бумаги буеров и лодок для использования на Финском заливе.

Наверно надо рассказать и о последующей судьбе Вити после окончания института. По распределению направили его в ЦКБ-57, где он и трудился исправно в должности инженера. Трудно сказать, откуда в его голове зародились мысли об отъезде в США. Год был 1970, время жесткое, «андроповское». Но охота пуще неволи. Выбирает он довольно странный способ решения этой задачи. Так не поступил бы ни один «советский человек», отчетливо понимающий, какая государственная машина ему противостоит. Витя едет в Москву, подходит к охране посольства и требует, чтобы его пропустили к послу, так как у него в Америке дядя, с которым ему надо встретиться. Охрана предлагает обратиться в Красный Крест и навести необходимые справки. Витя вежливо благодарит и при следующей смене караула пытается пробиться силой. Все заканчивается печально — «столыпинский вагон» и психбольница им. Скворцова-Степанова в Санкт-Петербурге.

О том, что Витя, находится в этой больнице, узнал Толя, и мы вдвоем отправляемся навестить его. Любезно принимает лечащий врач, расспрашивает нас о нем, сообщает:

«Странно, у нас такая интеллигентная публика, академики, а он ни с кем не общается. Только с одним бомжом, который поехал требовать пенсию в Верховном Совете, и был доставлен сюда той же оказией. Мы тестировали его на предмет, что же его не устраивает в жизни СССР. Он ответил, что не согласен с учением марксизма-ленинизма, в частности с учением о церкви. Однако никаких вразумительных доводов в поддержку этого привести не смог». Она устроила нам встречу с Виктором. Мы деликатно пожурили его. Сказали, что не прав. Продержали Витю в больнице полгода, чем «накачивали» его не знаю. Выпустили его, и он снова приступил к работе, даже секретность не сказалась.

К работе Витя приступил, но мысли о побеге не оставил. Он продолжал усиленно тренироваться в длительных заплывах в ледяной воде, клеил буера и лодки из газетной бумаги и, наконец, приобрел акваланг. Цель — побег морским путем из Батуми в Турцию. Витя рассчитывал на свои силы, но не знал, что за ним ведется негласный надзор службами КГБ. Естественно, на пути в Батуми его задержали, акваланг конфисковали и посадили на поезд обратно в Петербург под надзором сопровождающего. От сопровождающего он умудряется уйти и пробирается к западной границе СССР, чтобы пересечь ее сухопутным путем.

Витя сумел — таки преодолеть пять полос вспаханной территории и колючки, переплыть Днестр и оказался в Румынии. А здесь опять подвела его натура. Сев в поезд, при проверке билетов он не нашел ничего умнее, чем сказать, что он ищет политического убежища. За него взялась румынская Сигуранца, но поняв, что проку от этого никакого не будет, передала России. Со слов Виктора передача проходила на мосту, как в лучших шпионских детективах. Далее спецприемник для политических в Кишиневе, затем в Казани и потом уже питерские «Кресты», из которых он пытался бежать, но сломал ногу. Навещали мы его снова в больнице им. Скворцова-Степанова. Встречала нас тот же врач. Сказала, что ходить незачем. Диагноз ясный — шизофрения. Все эти злоключения на внешнем виде Виктора никак не отразились. Получив инвалидность, чтобы обеспечить себя, он занялся сбором орехов и грибов, совершая дальние поездки в Украину.

Заводилой мужской части группы почти всегда был Боря Лейкин. Внешне неприметный, лысоватый, острый на язык, любимец группы он чем-то напоминал нынешнего Жванецкого. Я сошелся с ним на втором семестре второго года обучения, когда мы изучали курс «Теплотехники». Курс этот нас мало интересовал, поскольку был не главным в программе специальности, но очень нудным в плане изучения всех этих «циклов Карно» и дизеля, который не работал, а был лишь наглядным пособием. Предполагалась сдача зачета по пройденному материалу.

Вместо того чтобы разбираться во всех тонкостях сей дисциплины мы с Борисом сначала заглянули ко мне домой в поисках чего-нибудь съестного. Так как наши родители были в командировке, то кроме початой бутылки вина ничего путного в буфете обнаружить не удалось. Аналогичная картина повторилась и у него дома. Добавив еще долю спиртного, мы веселые и уверенные в себе отправились сдавать зачет. День был жаркий и нас изрядно развезло. Принимавший зачет Предтеченский был достаточно строгим преподавателем и перед нами уже выгнал несколько человек. Но нам было «море по колено» и мы готовы были отвечать на любой вопрос. Как отвечали, не помню, но факт, что зачет мы получили.

Вообще Борис являл собой исключительную живучесть. Так на экзамене по «Основам электротехники», который принимал В. Т. Терентьев, все задерживались у доски не один час, но Боря Лейкин умудрился отстоять шесть с лишним часов, так и не получив в тот раз удовлетворительной отметки.

Дома он тяготился семейной обстановкой и всегда стремился к самостоятельности. В полной мере он обрел ее после женитьбы, когда отец сумел организовать им комнату в коммунальной квартире на улице Пестеля. Бориного отца я знал достаточно хорошо. Владимир Семенович Лейкин был известен в судостроительных кругах. Он работал начальником отдела в «Невском ПКБ» (в бытность ЦКБ-17). Защитил обе диссертации (кандидатскую и докторскую), написал несколько учебников и закончил трудовую деятельность в качестве проректора Калининградского института рыбного хозяйства. Маму я никогда не видел. С младшим братом познакомился незадолго до Бориной кончины.

Зато я близко сошелся с его школьными друзьями: Пашей Власовым, Борей Овсиевичем; женой Инной, ее мамой Ниной Ивановной, отчимом, братом. В этой компании мы проводили чудесные вечера в маленькой комнатушке на улице Пестеля, а потом в кооперативной квартире на проспекте Науки, куда Борис перебрался всей семьей вместе с родившейся дочкой Юлей.

После окончания института Борис распределился на завод «Электросила». Первой его работой была разработка и испытание приводов для АПЛ 627 проекта, которые легли в основу кандидатской диссертации. Он ее успешно защитил в 1965 году. Потом была поездка в Индию и другие разработки отечественных электроприводов. Как начальник сектора Борис сколотил очень дружный и работоспособный коллектив.

Я много времени проводил вместе с Борисом. Богатый производственный опыт, защищенная диссертация располагали к тому, чтобы советоваться с ним по многим вопросам; порой мне нужно было просто выговориться. Я бы сказал, что в известной мере Борис был моим «духовным наставником». Наша дружба переросла в дружбу наших семей. Ранний уход Бориса из жизни был огромной потерей для всех нас.

Среди мужской части нашей группы выделялись Саша Носков и Виталий Колдаев. Эти ребята были старше, женаты и посему находились как бы вне общего внимания. По окончании института, Саша работал в «Невском ПКБ», Виталий — в последние годы в 10 отделении ЦНИИ «Аврора». Витя Семенов и Витя Гусев, приезжие, не-ленинградцы были по натуре большие трудяги и всегда поддерживали общие мероприятия. После окончания института работали один в Загорском институте автоматики, другой на филиале завода «Электросила» в городе Великие Луки.

Леня Дружинин очаровательный толстяк, дружелюбный и добродушный был всегда и со всеми ровным в отношениях. Сначала его распределили в ЦКБ-55. Но он не захотел трудиться в организации Судпрома и перевелся на свой родной Обуховский завод. С тех пор следы его затерялись.

Сережа Грудзинский чернявый, интересный парень, любивший порассуждать и пофилософствовать. На втором курсе его коронным выступлением было: «Всех баб не переебешь, но стремиться к этому надо». С этим он приставал к каждому из нас. Характерно, что до 30 лет у него не было ни жены, ни девушки. Он пытался «подбивать клинья» к Оле Вовулиной, но неудачно. Правда, в поединке с Шереносом показал себя рыцарем, выступившем за честь Ольги.

Шеренос Александр появился в нашей группе на пятом курсе. По какой причине его отчислили из Высшего мореходного училища, не знаю. Жил он в поселке Рахья. Производил впечатление задиристого, активного парня, демонстрировавшего свои познания в области электродвижения судов, приобретенные при работе под руководством д. т. н. А.Б. Хайкина. Я уже говорил о его странных манерах ухаживания за Олей Вовулиной. Они проявились и позже, достаточно сказать, что его головой была разбита стеклянная входная дверь ресторана «Октябрьский» при выносе тела по завершении прощального вечера в связи с окончанием института. Потом мы работали вместе в ЦНИИ им. Крылова. И там он чудил. Где-то в 70-х годах я встретил его, но он по-прежнему куда-то несся занятый очередной идеей.

Женю Иванова и Валеру Разбитскова «объединяло» заикание. В институте они оба заикались, но потом это прошло, и только сейчас Валера пожаловался, что после осложнений на сердце снова появились проблемы. Разбитсков, как и я, пришел в группу на втором курсе с вечернего факультета. С ним мы проводили каникулы на юге, в Ялте, но он тогда уже сошелся со своей будущей женой, однокурсницей из параллельной 446 группы, Милой Кошелевой. Отработав положенные три года в ЦКБ-55, Валера перешел на «Атоммаш» в родном городе Колпино. Сейчас мы поддерживаем связь друг с другом в основном по интернету. Я делюсь с ним интересными известиями, которые присылает Галя Филипенко из Москвы, а он — информацией из Канады от нашей однокурсницы Тамары Чулковой.

Женя Иванов простой в обращении, отзывчивый на любые просьбы. Его любили всегда и все. Близко меня судьба свела с ним в ЦНИИСЭТ, не по работе, а через нашего главного инженера Г. И. Китаенко. Женя считался учеником Георгия Ивановича, а я всерьез занимался подготовкой и организацией защиты докторской диссертации Китаенко. После защиты Г. И. Китаенко прошел по конкурсу на заведование кафедрой «Охрана труда» в ЛЭТИ. Ему очень нужен был помощник, на которого можно было опереться и которому предстояло разгрести «авгиевые конюшни» и болото, какое являла тогда кафедра. Георгий Иванович предложил это нам обоим, но в конечном итоге выбрал Женю. Думаю, что он поступил правильно. Женя внес здоровый дух на кафедру, сделал ее работоспособной, обеспечив договорными заказами, пользуясь своими связями с ВМФ. Вместе с Китаенко практически изменил направленность кафедры. Он написал ряд пособий, защитил диссертацию, подготовил целую плеяду учеников.

К сожалению не все так просто было в его судьбе. Колоссальная работоспособность требовала «внешних вливаний». Это отражалось и на здоровье и на семье. После смерти Георгия Ивановича, Женя, даже несмотря на членство в КПСС, не стал Заведующим кафедрой. В силу обычных институтских интриг это место занял наш однокурсник из 444 группы, который потом «слинял» в США. Предали его и ученики. До самых последних дней на работе его поддерживала только Таня Маршева, секретарь кафедры ЭАС.

Я с удовольствием и благодарностью вспоминаю дни, проведенные нами в командировке на Дальний Восток. Моя задача состояла только в том, чтобы убедить руководство отдела в необходимости такой командировки, все остальное Женя взял на себя, так как он бывал там не один раз и имел прекрасные контакты и на Приморской ЭРЕ, и в ДВПИ. Предполагалось, что нас ждет рыбалка на море, поездка на нерест лосося и кедрач в тайгу, купание в море и другие торжественные мероприятия.

В это время во Владивостоке «бархатный сезон». Летели мы на Восток самолетом и, к несчастью, вылет пришелся на 30 число. Время было «советское» и экономия топлива в конце месяца была непременным атрибутом всех видов транспорта. Полет растянулся на трое суток с посадками в Ижевске, Абакане, Уфе, Хабаровске. Женя и тут отыскал знакомых (капитана 3 ранга, который служил на Острове Русский). С приключениями, но в веселой компании мы добрались до Владивостока. К сожалению, намеченный комплекс мероприятий пришлось существенно урезать и по причине получившегося временного сдвига, и по причине внезапно ухудшившейся погоды. Все же в первый день мы умчались на море, поныряли, наловили морских ежей, сварили их в гостиничном чайнике и разложили сушиться на подоконнике. Вонища в номере стояла ужасная. Я не был на Красном море в Израиле и Египте, но по сравнению с морями на Европейской части СССР подводный мир Дальнего Востока исключительно богат и просто зачаровывает.

На рыбалку мы все же сходили на катере с ребятами из Приморской ЭРЫ. Ловили камбалу на «дурака», просто на крючок. Такого удовольствия от рыбалки я никогда не получал. Забрасывай и вытаскивай. Ну а потом свежая камбала, поджаренная на камбузе — объедение, пальчики оближешь. Попасть на Остров Русский не удалось, как и выйти на лодке в море в последний день пребывания. Штормило, 6 баллов и нас отговорили от рискованных мероприятий. Побывать на Дальнем Востоке, и не отовариться красной рыбой в те годы дефицита было бы просто преступлением. Успешно решив этот вопрос на месте, дальше пришлось осуществить провоз ее через таможню.

Помогли спортивные ботинки, ибо таможенники, демонстрируя свои профессионализм, досматривали наши рюкзаки на ощупь.

Надо сказать, что время было «советское», и даже несмотря на появившийся и нарастающий дефицит продуктов, пребывание во Владивостоке было весьма хлебосольным и гостеприимным. Нас везде и в ДВПИ, и в частных домах встречали благожелательно и радостно. Забыты были все старые обиды. Дело в том, что Заведующий кафедрой Кувшинов и его протеже Гуменюк противостояли мне при защите кандидатской диссертации. Объектом исследований у нас обоих был сдвоенный синхронный генератор, методы исследований были разными, но я успел закончить работу и защититься раньше.

Еще одной любопытной троицей в группе была компания в лице Саши Куриленко, Олега Федорова и Саши Синева. Куриленко — типичный южанин (по-моему, он был родом из Крыма), резкий и категоричный в суждениях, выделялся своей активностью.

В противоположность ему Олег Федоров — молчун, представлялся исключительно пассивной фигурой. Оба они ухаживали за Надей Сычевой, но видимо настырность Олега победила, правда ненадолго.

Куриленко женился на однокурснице из 446 группы. Прожили они недолго. Оба рано ушли из жизни. Рак крови.

Синев — колоритная фигура, внешне не очень приметный, с не сходившей с лица ехидной улыбочки, постоянно стремился хоть и незаметно играть направляющую роль. Это мне пришлось испытать на себе, но позже. Саша, сколачивая группу для работы над одним из вариантов автоматики для проекта 705, подбил нас с Игорем Граблевым подать заявление о переходе из ЦНИИ им. А. Н. Крылова в ОКБ 218, гарантируя поддержку на любом уровне.

Мероприятие потерпело фиаско, но имело неприятные последствия, по крайней мере, для меня. Саша тоже рано ушел из жизни. Способствовала этому неудачная женитьба, сложности производственного роста, неумеренное употребление алкоголя. В 90-е годы он занялся коммерцией, работал в овощном, потом мясном магазине. В итоге — убили, причины и обстоятельства неизвестны.

Игоря Граблева распределили после окончания института вместе со мной в ЦНИИ им. А. Н. Крылова. Там мы и работали до моего ухода в аспирантуру ЛЭТИ, а Игоря — в ЦПКБ «Рубин» (бывшее ЦКБ-18). Его жизнь также полна превратностей судьбы. Во время одной из командировок на юг он познакомился с очаровательной черноокой казачкой, женился. Жилищные условия у него не располагали к радостной жизни. Начались трения и разлад в семье. Здесь и проявились наследственные факторы. Обострилось и развилось такое заболевание, как маниакально депрессивный психоз. Не один раз Игорь пытался покончить с собой. В итоге оказался в психиатрической больнице на Пряжке. Оттуда он звонил мне и просил, чтобы навестил его, сославшись на то, что я его брат, оказавшийся проездом из Мурманска. Я поверил всей этой словесной билиберде и настойчиво стал к нему пробиваться. Врачей всем этим там не удивишь, но все же мне разрешили пройти на отделение и встретиться с Игорем. После того, как там подлечили, мне кажется, его не пришлось больше госпитализировать. Все последние годы он работал в ЦПКБ «Рубин», снова женился.

Валеру Ильевского нельзя отнести к какой-либо группе. Он был везде, но главная цель — жениться и осесть в Ленинграде. Это был заводной, общительный парень, старавшийся всегда изображать из себя такого рубаху-парня, хотя и не лишенного трезвых и серьезных рассуждений при принятии решений. Как он познакомился со своей будущей женой Тамарой, не знаю. Она работала секретарем во Всесоюзном Научно-исследовательском институте электроприборов (ВНИИЭП). Там же работали все девушки из 432 группы, в которой я пасся.

Тамара яркая, энергичная женщина остановила свой выбор на Валере, думаю, что по рекомендациям этих девушек. Семья ее интеллигентная, но своеобразная. Отец (в разводе) и старший брат жили в Москве.

Мама с очень тяжелым характером постоянно донимала дочку. Не по душе пришелся ей и зять. Тамара все время была занята бытом, улучшением их жилищных условий.

Со стороны казалось: чего тебе надо, чего не хватает, но независимый характер Валеры не располагал к семейному благополучию. Дочку они родили, вырастили и замуж выдали, но семья разваливалась и развалилась окончательно. Валера ушел из семьи, сошелся с какой-то женщиной. Где он работал, никто из нас не знал, так как он оторвался ото всех и не желал поддерживать контакты. Так и сгинул.

На третьем курсе летние каникулы 1957 года для нашей группы стали годом освоения целины. Для института это был уже второй год пребывания там студентов. В 1956 году целину осваивали студенты старше нас на год, представители 341—346 групп. Многие из них выразили желание поехать снова. Это были Валя Щукин, Слава Кравченко, Борис Рожков и другие. Проводы были бурными. На платформе Московской товарной собрались кроме нас все, кто сумел «откосить» от целины.

Погрузили нас в состав, состоящий из двух десятков товарных вагонов (в поезде были студенты ЛЭТИ, 1 ЛМИ им. Павлова и других ВУЗов) и отправили прямым ходом в Павлодар.

Ехали мы до места назначения две недели. Поезд шел с остановками на всех полустанках. Остановится и все бегом в туалет. При остановках на больших станциях столы для питания были накрыты, но категорически запрещалось приобретать и употреблять спиртное. На руках у нас была «Комсомольская путевка», согласно которой представители власти обязаны были оказывать всяческую поддержку. Ребята, которые ехали по второму разу успешно пользовались этим. Задержавшись на приглянувшейся станции, они дожидались ухода поезда и потом шли к начальнику станции сообщить ему о том, что они отстали от поезда. Начальник сажал их на скорый поезд, такой как Москва-Владивосток», и они жизнерадостные обгоняли нас для встречи на следующей станции.

В Павлодаре нас встретили грузовики, которые повезли практически обратно на север области в зерносовхоз «Западный». Расстояние 300 километров. Кругом степь, да степь. Пылища невообразимая. Пшеница тоже была, но в кино мы привыкли видеть, как она колосится чуть ли не в рост человека, а здесь от земли два вершка. Правда, потом нам объяснили, что это специальные сорта, ветроустойчивые. На полпути проехали районный центр Иртышск, где наглядно могли видеть горы «горящей» прошлогодней пшеницы высотой с четырехэтажный дом. Потом эту пшеницу сбрасывали бульдозерами в Иртыш; сколько погибло рыбы трудно сказать.

Вот мы и на месте. Часть студентов осталась на центральной усадьбе, остальных разбросали по бригадам. Наша была третья, находилась она от центра километрах в десяти. Жилье — саманный дом с двумя окнами; в центре деревянные нары, разделенные полотняной перегородкой. С одной стороны девушки, с другой — парни. Всего в бараке разместилось нас 30 с лишним человек. «Удобства» естественно на улице, там же и цистерна для мытья и питья. Свет организовали сами, соорудив ветряк из автомобильного генератора.

Питались в столовой, в таком же бараке, где размещались механизаторы. Кормили две поварихи из состава бригады механизаторов. Представление об организации питания 40 человек у них были смутные. Конечно, и продуктов никаких не было, но можно и к ним относиться рационально. В первые дни завоза продуктов (раз в 2—3 недели) на стол выставлялись, например, миски с маслом. Естественно такой продукт уничтожался мгновенно. В последующие дни в ход шел «гнусалин» (что это за продукт не знаю, но так было написано на ящиках). Его уже намазывали на хлеб в «три яруса», так как хлеб мало чем отличался и по вкусу и по твердости от самана. Суп, борщ все «в одном флаконе» варились естественно без мяса, с запахом тушенки. На завтрак, на обед, на ужин в качестве «второго» были рожки. Картошку туда не завозили. Ну и в дополнение некая бурда в виде чая. В общем, калорий никаких, а «проклятое пузо» набить чем-то надо. Желудок так растянулся, что по возвращении в Ленинград мама в течение двух недель не могла накормить ребенка. Постоянно требовалась как минимум большущая сковорода жареной картошки.

Отдушиной было посещение центральной усадьбы, где размещались знакомые девчата из 432 группы, которые, не в пример нашим поварихам, могли не только накормить свою студенческую ораву, но и кое-что оставалось. С Игорем Граблевым мы частенько вырывались к ним на кухню и получали полведра нормальной манной каши, да еще и масло перепадало.

После обеда необходим был сон, чтобы как-то переварить и усвоить такое количество пищи. В противном случае работать в наклонку, перебрасывая пяти килограммовые ковши-плицы с зерном было просто нереально.

Вся работа наша делилась на два этапа. Первый, подготовительный, когда зерно еще не готово к жатве, и второй — непосредственно уборочная страда. Первый выглядел таким образом: все вышли на поле, построились в линейку с интервалом 1,5—2 метра и дружно пошли к противоположному концу поля (это километра два) по пути вытаскивая сорняки, которые были с человеческий рост. Так считалось, что поле подготовлено к жатве.

Кроме этого часть людей была занята на подсобных обслуживающих работах, как то: изготовление саманных кирпичей для построек, установка электрических столбов и подвеска провода. Ну а когда началась жатва, все разбрелись: кто на ток сушить зерно, кто его провеивать, кто затесался к механизаторам (Ильевский), кто пристроился к комбайнерам ворошить зерновую массу в бункере комбайна.

Работа в целом протекала достаточно сумбурно. Любой сбор урожая предполагает учет. Автомобиль с поля, загрузившись у комбайна зерном, должен, прежде чем его сдать на ток, пройти взвешивание. Весы в бригаде построили только к нашему отъезду в октябре. Учет велся просто: сколько водитель назовет бункеров — столько и запишут. При этом надо учесть, что поля были грязные с большим количеством камней. При низкорослой пшенице необходимо было постоянно поднимать хедер комбайна во избежание поломки. Оставались большие проплешины, да и зерно было слишком засорено сорняками. Такое зерно требовало непрерывного перелопачивания для просушки, иначе оно начинало гореть.

Техники было завезено очень много, но сервиса по обслуживанию ее никакого. Комбайны и трактора в руках молодых механизаторов ломались часто, а за необходимыми запчастями нужно было ехать в Иртышск. Так что простои в работе были весьма часты. Более уверенно чувствовали лишь местные, которые приехали в первый год целины с семьями из областей центральной России и осели здесь на постоянное жилье. Из огромной груды металлолома, в который превращалась техника за один сезон, в зимний период они запасались необходимыми запчастями, чтобы проработать весь сезон без перерывов.

Во время этих перерывов удавалось искупаться. Для купания использовался водоем, по местному бурчак, представляющий карьер со стоячей водой, в которой купались коровы и лошади местных жителей. Другого водоема не было, а палящее солнце располагало к купанию. Антисанитария на кухне, в бараке и при таком купании способствовали дизентерии.

Иногда она проявлялась в достаточно острой форме, но лечение было одно — фталазол «килограммами».

С бурчаком была связана и другая история. Воду нам привозили раз в 1—2 дня из Иртышска и сливали в автоцистерну, которая стояла на открытом месте под лучами палящего солнца. Ехать водителю из Иртышска скучно, и он развлекался поимкой тушканчиков, по местному байбаков. Байбак красивый зверек, обычно сидящий у своей норы и посвистывающий. Поймать его практически невозможно, так как он при малейшей опасности ныряет в норку, которая имеет множество ходов. Выкурить его оттуда можно только водой. Так вот в один прекрасный день наш «водила» не нашел ничего умнее как спустить в такую нору целую цистерну воды, которую вез в бригаду. Вылитую воду надо чем-то восполнить; не ехать же снова в Иртышск. И он заполнил цистерну водой из бурчака. Вода нагрелась на солнце, и пить ее стало невозможно; моча мочой.

Терпенье наше лопнуло, и мы объявили забастовку. Прикатило все начальство, вплоть до областного секретаря комсомола. Уговаривали с любыми посулами. Шофер два дня драил бочку. Из центра привезли пекаря, который пек нам белый хлеб. На такой ноте и закончилось пребывание в зерносовхозе «Западный». В общей сложности провели на целине почти три месяца.

По приезде в Павлодар всех повели в баню. Три месяца не мыться в бане — это страшное дело. Надо было видеть, что мы из себя представляли. Зато к погрузке подали уже не теплушки, а пассажирские вагоны и мы с песнями помчались в Ленинград. Интересная деталь: обратно ехали мы при «зарплате», какие-никакие деньги выплатили. Так вот теперь на станциях по пути следования состава столы для обеда были не только накрыты, но и 100 грамм «фронтовых» к ним прилагалось. Обратная дорога заняла три дня. Поезд на подходе к Ленинграду специально задерживали для торжественной встречи с оркестром на Московском вокзале.

Всем все это окончательно надоело, и большая часть пересела на 5-часовую электричку на станции Рыбацкое, чтобы скорее быть дома.

Так закончился для меня трудовой семестр третьего года обучения в 441 группе ЛЭТИ. Новый учебный год я встретил трудовыми буднями на родной кафедре «Электрификация судов». Протекцию составил Заведующий кафедрой, друг отца, Борис Иванович Норневский. Кафедра помещалась в двухэтажном дворовом флигеле. Сейчас этого здания нет.

Работа на кафедре в тот момент была не столько моим желанием, сколько рекомендацией самого Бориса Ивановича. Он меня определил в ученики к молодому преподавателю, перешедшему работать на кафедру из Высшего Военно-морского училища им. Дзержинского по состоянию здоровья. У Юрия Ивановича Максимова, так звали моего наставника, был туберкулез легких. Должен сказать, что первый год моей работы с Юрием Ивановичем был прекрасным продолжением практики, заложенной Владимиром Грассманом в год работы на Петроградском Телефонном узле. Я освоил технику намотки и сборки силовых трансформаторов, подключение их в различные системы, снятие характеристик, практику осциллографирования, проявления пленки и обработки осциллограмм процессов.

По жизни Юрий Иванович был розовощекий упитанный крепыш, с уравновешенным характером, подвижный, увлекающийся техническими новинками и всегда готовый применить их на деле. На нем лежала вся организационная работа по постановке опытов проводимых на кафедре научно-исследовательских работ. В ту пору на кафедре шла большая работа по разработке и внедрению трансформаторов фазового компаундирования (ТФК) для судовых синхронных генераторов.

В 50—60 годах началось интенсивное внедрение на судах синхронных генераторов, более надежных и компактных по сравнению с применявшимися машинами постоянного тока. Если в машинах постоянного тока поддержание выходного напряжения осуществлялось достаточно просто с помощью дополнительных обмоток возбуждения, размещаемых на ярме машины, то для синхронных генераторов этот вопрос требовал применения специальных устройств, таких как угольные регуляторы, комбинированные устройства типа УБКМ и др. Эти устройства были весьма громоздки и ненадежны.

Группа ученых кафедры в составе Владимира Александровича Михайлова, Юрия Борисовича Мерзлютина и Юрия Ивановича Максимова разработала теорию амплитудно-фазового компаундирования синхронных генераторов. Дело в том, что синхронные генераторы с компаундированием известны давно. Это уже упомянутая система УБКМ, а также генератор Юдицкого, внедренный в лесной промышленности еще в 1940 году.

Обеим этим системам свойственны определенные недостатки: для того чтобы обеспечить их надежное функционирование требовалось создать дополнительную намагничивающую силу для надежного самовозбуждения генератора на холостом ходу и компенсировать размагничивающее действие тока нагрузки. Оригинальное решение генератора Юдицкого состояло в установке дополнительных магнитных листов в якоре машины и применении магнитного шунта в конструкции трансформатора. Это усложняло технологический процесс изготовления машины и требовало кропотливой настройки шунтом.

Благодаря разработанной теории было найдено оригинальное решение с использованием в качестве компаундирующего элемента конденсаторов, на которое получен патент, а также, оказалось возможным легко получать прогнозируемые характеристики системы. Мне доставляло истинное наслаждение манипулировать параметрами обмоток трансформатора, добиваясь требуемых характеристик, отвечающих проведенному расчету. В то время дополнительные устройства, такие как корректор напряжения, на практике еще не получили применения. Однако, точность поддержания напряжения во всем диапазоне нагрузок удавалось обеспечивать на уровне 2—3%.

Другая работа, в которой я принимал непосредственное участие, была связана с разработкой обратимого преобразователя, который стал непременным элементом электроэнергетических систем всех будущих поколений атомных подводных лодок (АПЛ). Работа отнимала у меня практически весь день. На занятия, проводимые преподавателями кафедры, я не ходил; зачеты мне ставили «автоматом».

Коллектив кафедры был небольшой. Борис Иванович Норневский, высокий, красивый мужчина, неторопливый в суждениях, пользовался заслуженным авторитетом у всего Института. Поговаривали, что все ректоры ЛЭТИ последних лет были его ставленниками. Жил Борис Иванович в профессорском корпусе ЛЭТИ по соседству со зданием кафедры. Лекции он не любил читать; ограничивался, как правило, вступительной, а далее рекомендовал работать с учебниками. Именно в те годы непосредственной заслугой Бориса Ивановича был сложившийся на кафедре здоровый творческий коллектив. К сожалению, этого нельзя сказать о последних годах его заведывания. Видимо сказывался возраст.

Правой рукой Бориса Ивановича по научной работе был доцент, к.т. н. Владимир Александрович Михайлов. Нам он читал курс «Автоматика судовых электроэнергетических систем». Корректный в отношениях со всеми, неприступный, он казался нам воплощением какой-то фантастической строгости. Хотя в быту был совсем не таким. Лично я всегда ощущал его поддержку и стремился получить совет и рекомендации, касалось ли это выполняемой работы, диссертации и прочее.

Бедин Владимир Васильевич, старший преподаватель, невысокого роста, с большими залысинами, «живчик» по натуре, он благодаря своим человеческим качествам всегда был готов помогать всем и везде. Если Юрий Иванович помогал мне чисто практическими советами металлу», то Владимир Васильевич давал советы больше относящиеся к жизненной позиции. Я часто бывал у него дома на улице Чайковского, где мы обсуждали такие вопросы, например, как преподавание курса электротехники в институте.

Дело в том, что я много читал иностранных журналов и книг и был под большим впечатлением от методики преподавания этого курса в Америке и Англии. Владимир Васильевич «опускал меня на землю», поясняя, что надо пройти для реализации данного проекта в нашей системе образования. Незаменимы его советы и по написанию дипломной работы.

Наталья Алексеевна Писарева вела практические занятия. Это была приятная, очень мягкая по натуре женщина, никогда не повышавшая голоса во время занятий. Она больше напоминала собой трудолюбивую домашнюю хозяйку, чем преподавателя технического ВУЗа. У нее я приобретал первые навыки обращения с осциилографической бумагой и ее обработкой.

Сергей Борисович Рукавишников преподавал дисциплину «Электродвижения судов». С ним я познакомился позже, когда приступил к работе над диссертацией, будучи аспирантом кафедры.

Когда мы знакомились с этим предметом, Сергей Борисович находился в Китае по обмену опытом и нам читал лекции Николай Михайлович Хомяков. Основное место работы, которого был Кораблестроительный институт, а у нас он преподавал по совместительству. Николай Михайлович, также как и Борис Иванович Норневский, был преподавателем, который не считал нужным загружать студентов своими лекциями, а требовал работы с первоисточниками.

Сергей Борисович являл собой иной тип совершеннейшего интеллигента, обходительный, корректный в своих поступках, внимательный к окружающим. Материал лекций, как и его учебники, отличался четкой последовательностью и доступностью для понимания излагаемого. Очень много ценных советов получил я от него при подготовке диссертации к защите.

Секретарем кафедры, на которой лежала вся печатная работа, была жена Сергея Борисовича, Лея Борисовна, а чертежницей и оформителем всех графических работ — Нина. Эти обе женщины удивительно соответствовали всему составу кафедры и ее Заведующему; беспрекословные, чуткие, всегда готовые помочь, когда к ним обращаешься с любым вопросом.

Еще одним интересным направлением работы кафедры была разработка элетромашинных усилителей типа «рототрол», получивших широкое применение в системах автоматики объектов с электродвижением. Тогда эти направлением занимались аспиранты Петя Куропаткин, Женя Мусин, Женя Росин, Толя Рубежанский в тесном содружестве с Харьковским Электромеханическим заводом (ХЭМЗ). После защиты диссертации Мусин перешел работать на кафедру математики. Его лекции очень любили студенты. Женя Росин был душевный человек, мягкий по натуре. Не повезло ему при защите диссертации по рототролу; опередили конкуренты; сложно складывалась и семейная жизнь. И Толя Рубежанский, и Женя Мусин остались верными кафедре навсегда. Позже они защитили диссертационные работы. С обоими я был в прекрасных отношениях, когда работал на кафедре и в последующие годы.

Пятый курс стал для меня временем становления как специалиста, готового к принятию самостоятельных решений. Я выезжал один в командировку на Рижский судостроительный завод, где строились буксиры. Один из них, «Смольный» потом использовался в акватории Невы и Финского залива. В мою задачу входила настройка и сдача системы возбуждения стояночного генератора мощностью 100 кВт. Опыт работы на кафедре не прошел даром. В условиях ограниченного судового пространства приходилось демонстрировать сдаточной команде приобретенные навыки и знания, в том числе, когда генератор не возбуждался, экстренно требовалось устраивать короткое замыкание на клеммах генератора. «Покоренные» этими приемами, члены сдаточной команды простили мне, когда я окатил их холодной водой из пожарного насоса, подключенного к генератору для создания необходимой нагрузки.

Поездки в Ригу были и первыми моими самостоятельными командировками. Поддержку оказала мама. Она тогда вела в Риге работы по спецсвязи и устроила мне проживание в общежитии МВД в центре города. У меня была отдельная комната и вряд ли я, студент, мог производить впечатление ответственного работника из Ленинграда, но постоянно чувствовал повышенное внимание и, я бы так сказал, «раболепское» отношение со стороны, проживавших в общежитии латвийских милиционеров. Питался я в ресторанах, предпочитая «Пиенна ресторан» всем остальным. После еды позволял себе кружку пива и прогулку по старой Риге, квартал за кварталом. Интересно, что на заводе я не ощущал какого-либо недоброжелательства, тогда как в центре города посещение магазина и обращение к продавцу на русском языке сопровождалось заметным невниманием.

Наряду с повседневной работой на кафедре это было и временем самостоятельного поиска новых научных направлений. Очень привлекала идея осуществления работоспособной установки судового валогенератора, позволяющего существенно улучшить технико-экономические показатели электроэнергетической системы судна. Суть заключалась в том, чтобы на ходу судна для выработки электроэнергии отказаться от получения ее генераторами электростанции, и использовать для этой цели привод гребного винта. Решения этой проблемы были известны, но в силу своей громоздкости и сложности они не находили практического применения, либо использовались в очень ограниченном диапазоне.

Мной овладела идея использования для этой цели асинхронного генератора, и в особенности генератора с обмотками на роторе и статоре, с тем, чтобы управляя потоком электроэнергии переменной частоты, подаваемым на ротор машины, поддерживать постоянство частоты в сети, при изменяющейся частоте вращения гребного винта. Я перелопатил уйму зарубежных публикаций на эту тему, в основном по части разработок авиационных систем, где этот вопрос стоит еще более остро. Проводил опыты на макете гребной установки с использованием асинхронной машины, возбуждаемой с помощью конденсаторов. Но до практической реализации было слишком далеко. На пути ее стояла отсутствующая база полупроводниковой техники, пригодная для построения преобразователя частоты. В полной мере удалось осуществить это через 15 лет большому другу и частично моему ученику Стамену Чакырову.

Этот же год был и годом работы над дипломным проектом. И здесь меня опять «опустил на землю» Владимир Васильевич Бедин. Зачем сказал он гоняться за журавлем в небе, когда все, что ты делаешь на кафедре сейчас готово к практическому внедрению и представляет собой очень интересный материал. Я внял его советам и с головой ушел в работу. Темой дипломного проекта была выбрана «Разработка синхронного генератора повышенной частоты 200 Гц для лесной промышленности». Для этой цели, по выполненным мной расчетам, на Курском электромеханическом заводе, был изготовлен генератор, в котором ротор был набран из обычных листов электротехнической стали. Листы с повышенной коэрцитивной силой, устанавливавшиеся в роторе генератора для использования системы Юдицкого, были удалены

Потребовалась поездка в командировку для консультаций на головной завод в город Баранча на Урале. Там я познакомился с замечательными людьми: главным конструктором судовых электрических машин серии МСК Артемом Эммануиловичем Кравчиком, разработчиком систем возбуждения Германом Александровичем Черменским. Почему я говорю «замечательными» надо иметь в виду, что это Урал, а не столичный город, и я простой студент, отвлекающий серьезных людей от их работы на свои частные задачи. Для изготовленной на заводе машины без листов с повышенной коэрцитивной силой в роторе, я разработал ТАФК с емкостным компаундирующим элементом, обеспечивающий надежное самовозбуждение генератора, и повез его в Курск на испытание в реальной системе.

Поездка в Курск заслуживает особого внимания. Курский электромеханический завод, куда я ехал, располагался в местечке Свобода. Это в 30 километрах от Курска. Размещался завод в старинном монастыре. На картине И. Е. Репина «Крестный ход в Курской губернии» представлен момент шествия из Курской обители в этот монастырь. После войны монастырь был частично разрушен и использовался для размещения оборудования, вывезенного из Германии по репарациям. В нем и было организовано производство электрических машин для лесной промышленности, а также малогабаритных электростанций для Министерства обороны, предназначенных для выброски на парашюте.

Вылез я на станции Свобода, в руках трансформатор весом 25 килограмм, а до завода километров двенадцать. Зима в тот год установилась рано. Кругом степь и никакого жилья. К счастью подвернулся мужик на санях, который за какой-то надобностью приезжал на станцию. Он то и довез меня до завода. Разместили в доме для приезжих, накормили наваристыми щами, а это было великолепно, так как в Курске (да и по всей России) с питанием было не густо. В ход вместо говядины шла конина.

Отдохнув, я пошел на завод знакомиться с производством. И здесь меня тоже ждали сюрпризы. Единственным специалистом с высшим образованием на заводе был Главный инженер, которого незадолго до этого прислали из Москвы с Прожекторного завода. Технологом и конструкторами были девушки, выпускницы Курского электромеханического техникума. Рабочие — жители окрестных деревень. И при этом какая наблюдалась чистота, какой порядок, какая организация производства! Надо учесть и тот факт, что в течение минимум трех месяцев в году, когда разливался Сейм, завод был отрезан от большой земли. На заводе меня приняли доброжелательно, испытания прошли успешно и я счастливый и довольный полученными результатами вернулся в Ленинград.

Дальнейшая работа над дипломным проектом носила чисто оформительский характер и, наконец, защита — вершина учебного процесса. Защита прошла успешно; о ней написано в многотиражке ЛЭТИ, в выступлении по Радио. Ощущения, что я на вершине славы. А вот и заветные корочки. Казалось, открылись новые горизонты. На кафедре меня ценят, всячески поддерживают; только и работать. Но жизнь бывает не только белой полосой.

Пришел час распределения на работу. Борис Иванович предлагает остаться работать преподавателем на вверенной ему кафедре, и я уверен, что все так и будет. Человек предполагает, а жизнь располагает. На заседании комиссии по распределению я узнаю, что направлен на работу в ЦНИИ им. акад. А. Н. Крылова. Борис Иванович говорит, чтобы я не соглашался, и просить распределения в любое судостроительное ЦКБ. «Оттуда мы тебя вытащим!». Всю войну Норневский проработал в этом НИИ и имел стойкие предубеждения против работы в нем. Однако встает Заместитель директора по кадрам ЦНИИ Крылова, Аристов и предъявляет членам комиссии «бумагу», согласно которой Институт имеет право отбирать любых выпускников по-своему усмотрению. Выбора нет, приходится соглашаться. Так закончился мой первый этап пребывания в ЛЭТИ.