Страницы жизни

Юрий Гилерович

Я, Гилерович Юрий Матвеевич, родился в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Вся моя жизнь, детство, юность, учеба, работа прошли в этом городе. Сегодня, когда все окружающее нас меняется так стремительно и необратимо, когда все меньше остается живых свидетелей времени, прожитого страной в ХХ – ХХI веке, считаю необходимым рассказать потомкам о нашей жизни, пристрастиях и увлечениях, друзьях и соратниках, учителях.

Отец

Раннее детство отца прошло в Красном селе, где его родитель кустарь военный портной находился при Конногвардейском полку. В детстве каждый ребенок хочет иметь животное, о котором он заботится. И таким объектом для отца были лошади, с которыми в конюшне он проводил все время. Будучи совсем взрослым при виде лошадей он менялся на глазах, говоря о них с такой нежностью, что можно было представить, вот стоит она рядом с тобой, и ты даешь ей хлеб, обтираешь вспотевший круп, и он блестит, лоснится на солнце.

Вместе с ними жили дедушка (тоже портной) и бабушка. К сожалению, подробностей об их тогдашней жизни я не знаю. Могу привести только один факт: на Новый Год дети получали по апельсину. Это был, по рассказам отца, большой праздник.

Мама, Вера Яковлевна, была больна туберкулезом и достаточно рано ушла из жизни, когда моему отцу еще не исполнилось 17 лет. Еще раньше он был вынужден уйти из дома, дабы не быть обузой для семьи, и в итоге попал в Трудовую колонию для несовершеннолетних «Тигода» в Любани. Что пришлось вынести мальчику еврею там, он рассказывал только моей маме. Плод счастливой любви оберегали от всех этих ужасов. Мне отец рассказывал только про замечательного человека, одного из воспитателей колонии, Евгения Максимова. Он, по профессии литературовед, один из исследователей творчества Н.А.Некрасова не только привил отцу любовь к поэзии, и, в частности Некрасова, но, и, по сути, помог преодолеть ему все тяготы колонистской жизни. Любовь к Евгению Максимову отец пронес через всю жизнь.

В колонии отец пробыл до 1922 г., откуда Петроградским Главпрофобром был направлен на краткосрочный Рабфак при Технологическом институте. Дальнейшая судьба привела отца в Ленинградский Электротехнический институт им. В. И. Ульянова (Ленина) — (ЛЭТИ). Почему туда?

Поскольку он был сыном портного-кустаря, то выбор был весьма ограничен. В Горный институт, Железнодорожный институт, Политехнический институт принимали детей только с пролетарским происхождением.

Началась новая жизнь. Институт объединил самых разных людей, стремящихся к знаниям, к новой жизни, людей у которых, не было за плечами родителей, и рассчитывать им нужно было только на себя. Жизнь в общежитии на углу Каменноостровского проспекта и улицы Графтио сдружила их и родилась первая в Союзе коммуна, известная как «Коммуна 133-х». Годы были двадцатые. В двадцать четвертом образовалась эта коммуна, в двадцать пятом их было двадцать пять, а когда о них была написана книга, коммуна насчитывала 133 человека. В 1974 году коммунары собрались в ЛЭТИ на свой золотой юбилей. Я там не был, была мама. Были известные мне друзья отца, которых я встречал у нас дома: Михаил Семенович Ермолаев, вступивший в коммуну в 1924 и вскоре ставший ее председателем, Николай Михайлович Дриацкий, Григорий Заславский, Федор Дворкин, Капитолина Волкова, Дуся Головко, Борис Можевелов и другие.

В коммуне воспитывались дружба, чувство ответственности и товарищества, честность и принципиальность. Вспоминал отец: «То, что было у нас в коммуне, стало во многом прообразом нашей сегодняшней жизни. Вот, например, магазин без продавца. И контролера, заметьте. Такой магазин был у нас. Каждый брал, что ему нужно, и записывал в книгу. И почему-то ничего не пропадало. А как отмечались все большие события — свадьбы, рождение ребенка. В честь таких праздников пили тогда какао. Какао пили из фарфоровых кружек, с выгравированными на них фамилиями владельцев». Эта кружка сохранялась у нас дома. Кружку с фамилией Гилерович и номером 25 на пятидесятилетнем юбилее коммунны отец вручил Ректору Вавилову А. А., и теперь она хранится в музее ЛЭТИ.

Закончен институт. С дипломом инженера и кружкой коммунара вперед в новую жизнь.

В стране кипит стройка, нужны молодые грамотные инженерные кадры. Есть где проявить себя и по направлению Наркомата Связи отец едет в Новосибирск, Хабаровск, Владивосток, Верхнеудинск, где работает прорабом, проектировщиком на строящихся объектах связи.

Затем его перебрасывают в Белоруссию. В должности Главного инженера треста связи НКС он занят строительством АТС в городах Минск и Могилев. Возвращается в Ленинград с почетной грамотой Министерства связи за досрочный пуск АТС. В Ленинграде его ждет работа в Ленинградской Телефонной дирекции сначала прорабом и затем Заместителем Главного инженера по строительству и пуску Некрасовского и Выборгского телефонных узлов. Работа успешно выполнена, отмечена правительственной наградой.

Что мне известно о жизни отца в 30-е годы. Немного. Только фотографии. Зарплата позволяла ему отдыхать на берегу Черного моря, питаться всухомятку и шоколадными конфетами в неограниченном количестве, что привело впоследствии к заболеваниям желудка и лечению в санаториях. О его увлечениях женщинами я тоже ничего не знаю. На фото приведена одна из пассий — Кето Джапаридзе, дочка одного из 26 Бакинских комиссаров, с которой его связывала многолетняя дружба. Отец не мог обходиться без женского общества. На всех фото он исключительно в кругу женщин. Да, они его любили, и он пользовался их благосклонностью. Наверно это передалось и мне. Я предпочитаю женское общество мужскому. Мне в нем уютней не зависимо от состава и возраста Я не запоминаю и не умею рассказывать анекдоты, не терплю скабрезностей и мата, обсуждения в кулуарах женщин как таковых.

Каким был мой отец? Сейчас, спустя 30 лет после его смерти, многое стерлось из памяти, но остались черты характера, присущие ему и неотделимые от него как личности.

Это его прямота и безукоризненная честность перед кем угодно. Это и спасало его в жизни и позволяло сохранять дружбу и любовь окружающих. Лично я видел, с каким уважением и почтением относились к нему бывшие рабочие-кабельщики, как выхаживала после операции районный врач уролог Бродская, посещая в течение года 2—3 раза в неделю и не требуя за это никакой платы.

Да, он был любвеобилен. Его любовь распространялась не только на семью. Он безумно любил детей. Всех и везде, красивых и сопливых, в доме, на улице, во дворе, трамвае, метро. Он просто не мог пройти мимо ни одного ребенка.

Был ли он строг? Да. Хотя, я и не могу это применить в полной мере на себя. Два раза я был порот ремнем. Причиной этому были устроенный пожар в доме и похищенные из кобуры патроны. За моей учебой он больше наблюдал со стороны, не прибегая к строгим мерам. Да это и не требовалось. Наоборот, отец старался привечать прилежание к учебе платными дотациями за каждую пятерку, но при условии, что эти деньги будут лежать на книжке и до совершеннолетия не будут использованы.

Был ли он ленив? Нет. Он был трудолюбив, как пчелка на любом поле деятельности. Это и «Гипросвязь», и дача, и работа по сбору материалов для проф. Коськина Ю. П. в последние годы жизни после первого инсульта. Об этом говорят и отзывы всех, кто его знал и работал рядом с ним и один из результатов его трудов — построенная дача.

Для отца не существовало неразрешимых задач. Он умудрялся решать любую задачу, поставленную перед ним, используя только свое обаяние и убеждения, и никогда не прибегая к взятке. Он, как фокусник, извлекал из заднего кармана колоду карт, а из нее нужных людей: родственников, знакомых, друзей, которые помогали ему достичь нужного результата.

Крайне отрицательно отец относился к накоплению. У него никогда не было сберкнижки, за исключением необходимости связанной с командировками. Ведь тогда не было таких платежных документов, как дебетовая пластиковая карта. Он гордился своей квартирой и считал, что главное, что должно быть в ней — это телефон, который связывает его с окружающим миром. Он был ярым противником дачи, машины, телевизора, считая, что отдыхать надо на юге, в санатории или доме отдыха, вместо машины пользоваться такси, а уж вместо телевизора, тем более, ходить в театр или кино. Жизнь, конечно, взяла свое, и все это появилось в нашем доме, но значительно позже, уступив веянию времени.

В то время, когда не было телевизора и программы «Время», все выписывали газеты. Выписывались газеты и у нас в семье. Это были «Известия», «Ленинградская правда» и мои «Пионерская правда» или «Ленинские искры». В семье были два читающих человека — отец и бабушка (с ее-то 4 классами церковно-приходской школы). Они прочитывали газеты от корки до корки. Отец не любил обсуждать прочитанное, но у него всегда было свое мнение, дополненное, информацией, откуда бравшейся, не знаю, по существу, происходящих в стране событий.

Отец был искренне привержен дружбе, которая родилась в коммуне 133. До последних дней оставались преданными друзьями Миша Ермолаев, Гриша Заславский, Коля Дриацкий, Али Янбулат, Виктор Федоров, Вася Скулябин, Борис Норневский, Женя Шварцман, Дуся Головко, Шура Скрипова, Рая Финкель. Как пишут друзья, они помнят отца жизнерадостным человеком, веселым, энергичным, а главное всегда добрым, внимательным и отзывчивым. В ту счастливую пору «МОТЯ» был одним из лучших парней, общение с которым доставляло радость и без которого трудно представить прошедшую жизнь в коммуне.

Встречи друзей были не частыми. Запомнилась одна из встреч у нас дома с Василием Ермолаевым после возвращения его из лагеря в Ухте, где он провел в шахте 20 лет за то, что охранял Ленина в 1917 году. Примечательно, что ни он, ни кто либо, из других друзей, не говорил ничего о власть предержащих. Возможно, с них брали подписку, а скорей всего это воспитание. Думать — думай, а не болтай. Сегодня же только немой, пожалуй, не говорит на эту тему.

У Григория Заславского я однажды останавливался, будучи в командировке в Курске, но поговорить с ним не удалось, так как в тот единственный вечер его сыновья утащили меня на вечеринку, а на утро надо было уезжать. Николай Дриацкий (с его сыном я учился до 8 класса) отмечал вместе с нами 75-летие отца. В память о нем осталась подаренная яблоня, которая в этом году дала небывалый урожай яблок. Все годы отец поддерживал тесную связь с семьей Ильи Харитонова, Заместителя Председателя Ленгорисполкома, расстрелянного по «Ленинградскому делу». Была у нас и Дуся Головко, красавица казачка, жена Главкома ВМС.

Одновременно с пуском Выборгской АТС рядом был построен дом для специалистов связи и отец как главный строитель станции первым получил в нем квартиру. В этом доме наша семья живет и поныне. Немножечко про дом. В документах по приватизации квартиры дом значится в памятниках архитектуры. Построен он в 1935 году в стиле конструктивизма, отделан мраморной крошкой. Такой отделки я в городе не встречал. Интересно другое, что по нынешним временам покажется странным. Это не конструктивизм дома «политкатаржан», и уж тем более Батенинского или Крестовского жилмассивов. Здесь смешение двух уровней комфорта. В доме три лестницы. По двум квартиры в полном соответствии с нынешними представлениями о комфортном жилье: три комнаты, раздельный санузел, ванная комната, относительно большая кухня. По третьей — квартиры двухкомнатные, без ванны, но с балконом. Зато на первом этаже большая душевая комната для общего пользования и большая прачечная с котлами и всем необходимым. Отопление в доме паровое — от своей котельной, которая находилась здесь же в подвале, ну и конечно в каждой квартире плита для готовки. Во дворе деревянные сараи для дров. До 60-х годов двор был закрытой территорией. Запозднившимся жильцам калитку в воротах по звонку открывал дворник, который жил по нашей лестнице.

Бессменным дворником с момента постройки дома и до самой смерти была Кочергина Татьяна (Тетя Таня). До постройки дома она с мужем и двумя детьми жила в ветхой избушке на этой территории. В новом доме ей предоставили небольшую двухкомнатную квартиру с подвалом, чтобы иметь возможность вести, как и ранее натуральное хозяйство. Именно ей обязаны жильцы за поддержание порядка, как в доме, так и на прилегающей к нему территории. Не знаю, за какую зарплату (сравнивая с зарплатой дворников по нынешним временам) работала Тетя Таня, но ее день начинался в 5—6 утра и заканчивался, как я говорил поздними встречами жильцов. Без всякой техники, с одной лопатой вся придомовая территория, уличная и во дворе, каждый день была убрана, так же, как и лестничные клетки. Так как в ту пору неработающих родителей не было, значительную часть времени дети были предоставлены сами себе и пригляд за ними поручался все той же Тете Тане.

Возвращаюсь к дому и курьезами с нашей квартирой. Как я уже говорил, отцу была предоставлена возможность выбора любой квартиры. Отец с его воспитанием в колонии и коммуне был бессребренником. Он сказал — зачем мне трехкомнатная квартира, нас с женой и сыном вполне устроит двухкомнатная и назвал номер квартиры, который был написан мелом на двери. Необходимо только подключить телефон. Так как телефонизация дома еще не проводилась, то телефонный провод был протянут прямо с кросса АТС на втором этаже через форточку к нам в квартиру. Когда прибили бирки с номерами квартир, то оказалось, что выбранный номер приходится на другую квартиру. Пришлось поменять бирки и с тех пор, кто приходит к нам в гости очень удивляются странному порядку чередования квартир на этажах. Номер телефона в доме также не менялся с 1936 года. Насколько достоверна эта история, не знаю (так говорил отец), но так как это был первый номер на узле, то ему присвоили номер приемной Вождя народов. С тех пор постоянно отвечая на звонки в приемную Калининского исполкома, мы говорим, что вы ошиблись номером — набирайте последние цифры 2434, а не 2437. Прошло совсем немного времени, и жизнь показала, что отец оказался прав и в выборе квартиры. Наступил 1937 год с его массовыми посадками и расстрелами. Первыми, кто попал под эту гребенку, были специалисты, жившие в трехкомнатных квартирах. Которые тут же были заселены чекистами из «большого дома».

Попал под раздачу и отец. Он был отстранен от работы в Телефонной Дирекции, как несправившийся с работой. Отец человек принципиальный и кристально чистый, зная, что его не в чем обвинить, идет в суд с требованием восстановить на работе. Суд, соглашаясь с его доводами, не принимает никакого решения. И это повторяется неоднократно в разных инстанциях. Тогда отец принимает окончательное решение — идет в «большой дом». Если я действительно виноват — стреляйте, отправьте в лагерь, но дальше я так жить не могу. Жена без работы, только что родившийся ребенок, мать жены — чем мне их кормить? В итоге он вынужден согласиться отправиться в качестве вольнонаемного в один из лагерей города Сегежа. Это решение спасло нам жизнь в прямом смысле. Семья прожила на подножном корму. Ведь это был не Ленинград.

А отец не переставал добиваться справедливости — вернуться в Ленинград и восстановиться на работе. Руководство лагеря, видя его упорство, предложило компромисс: взамен себя привозишь из Ленинграда специалистов такой же квалификации. К счастью, дело это оказалось простым. В ту пору по Ленинграду бродила уйма «шпионов: японских, польских, латышских и пр.», безработных, голодных, готовых на все. Первым оказался Владукас (имени не помню). В дальнейшем отец, таким образом, вытащил еще и других. После снятия в суде всех обвинений, он поступил на работу старшим инженером в ЛО Треста «Связьпроект», где его и застала война.

Перед самой войной, когда произошло «присоединение» Прибалтийских республик к СССР, отец был направлен в командировку по мобилизации РККА в город Рига. Это была довольно странная командировка. С одной стороны она носила ознакомительный характер, с другой — прямая подготовка к эвакуации оборудования, например завода ВЭФ. Отношение латышей было крайне недружелюбное. Они прекрасно понимали, что ждет их на Востоке. А Запад в это время подкармливал их всячески, чтобы препятствовать «воссоединению».

Рига была завалена импортными товарами. Отец решил сшить пальто. Пошел покупать ратин. Все полки до потолка завалены отрезами любого цвета и происхождения. Купил отрез два с половиной метра. Пришел к портному, а тот говорит: зачем так много. Тридцать сантиметров лишних, идите и сдайте назад. Отец говорит: «неудобно». Никаких «неудобно» не может быть. Нашли компромисс — сделали кепку из этих 30 сантиметров. О качестве материала: было это в 1940 году, с тех пор прошло 70 лет, после отца это пальто перешили на меня, потом из него сделали куртку, и сегодня Андрей возит в машине ее в качестве подстилки и накидки в холодное время. На куртке ни одной дырки.

Из Риги отец привез маме массу красивейших кофточек из шифона, маркизета, а также бижутерию — вещей, которых мы не видели в Ленинграде. В эвакуации, в Казани, они очень выручали нас, спасая от голода. Привез отец и пластинки Лещенко. Везли их в туалете, спасаясь от таможенной службы. С этими пластинками (Студенточка, Катюша, Любушка, Тройка и др.) прошла моя юность.

Обстановка в Риге была тяжелая, со всех крыш стреляли и когда объявили войну и мобилизацию, отца в первый же день 24 июня направили снова в Ригу (Прибалтийский Военный округ). Тогда никто еще не понимал, что такое война и направление в Ригу в семье казалось самым страшным. Мама была в истерике. Из Риги войска «драпали» как могли. После переформирования Прибалтийского округа отец оказался на Северо-Западном фронте, под Демянском, а впоследствии — на Ленинградском фронте. Это произошло в ноябре 1943 года после ликвидации Северо-Западного фронта. После освобождения городов восточного побережья Ладожского озера (Питкяранта, Ласкеле, Харлупа..) его местом службы стал Ленинград, где он командовал отдельной ротой связи.

В 1946 году отец демобилизовался и вернулся на работу в «Связьпроект», который в 1951 году был реорганизован в ЛО Института «Гипросвязь». В этом Институте отец проработал до октября 1977 года в должности главного инженера проектов станционных сооружений. По его проектам построены АТС в городах Киев, Минск, Баку, Тбилиси, Ижевск и др. Сегодня мне приходится бывать по своим страховым делам в новом здании «Гипросвязи», где половина помещений сдается различным фирмам. Мне было очень приятно, когда мои клиенты, ничего не имеющие общего с «Гипросвязью», обратили мое внимание на мраморную доску с фамилиями ветеранов войны и фамилией моего отца.

Послевоенное время было достаточно тяжелое и чтобы поддерживать материальную сторону семьи большинству трудящихся приходилось значительную часть времени проводить в командировках. Отца я практически видел дома только на праздники. Так как он страдал заболеванием желудка, а в последнее время и почек, то в отпуск он уезжал в Ессентуки, Кисловодск, один раз был в Карловых Варах.

Иногда проводили отдых все вместе. Это большей частью было связано со мной. Я имею в виду нашу поездку в Тбилиси в 1950 году, где у отца была ответственная командировка, в Одессу в 1953 году, где я в это время отдыхал в пионерлагере санатория связи, в Репино, когда я готовился к поступлению в институт.

Я не помню серьезных размолвок между родителями, исключая период 51—53 годов. В это время отец был в командировке в Тбилиси. Единственная женщина, которая работала с ним в это время, была Валя Куличкина. Я не думаю, чтобы она могла послужить причиной конфликта (в большей степени в нее были влюблены я, как мальчишка, и Жора Творадзе — главный инженер Тбилисской телефонной сети). Отец после женитьбы любил только одну женщину, мою мать, и был предан ей до конца жизни. Думаю, конфликт был в другом.

Пережив 37 год, отец очень бережно относился к семье и опасался за ее будущее в условиях разгоревшегося государственного антисемитизма (убийство Михоэлса, разгон Еврейского комитета, «дело врачей» и т.п.). Предполагаю, что перед ним встал вопрос выбора: или возможность выезда во вновь образовавшееся государство Израиль, или переезд в Биробиджан, Еврейскую автономную область, созданную Сталиным для ссылки евреев, и куда устремились евреи со всего мира, пытаясь найти землю обетованную. Естественно, по причинам указанным мною выше, меня ни во что не посвящали. Лишь однажды я услышал брошенную фразу: «я никуда не поеду». Не исключаю, что за этим стояла бабушка. Конфликт разрешился после смерти тирана. Свидетельством тому стал серебряный подстаканник, подаренный отцу на день рождения 06.11.1953 г.

Отец прожил 78 лет и умер в 1983 году. Он похоронен на Преображенском еврейском кладбище вместе с мамой, как он того хотел. Недалеко находится могила моего деда, который умер от рака в 1937 году. Надо сказать, что отношения моего отца с дедом были непростые. Деталей не знаю, но видимо корни тянутся в детство, когда отец был вынужден покинуть отчий дом и пройти ужасы детдома. В дальнейшем у них возникли принципиальные разногласия по поводу женитьбы на русской.