Профайлер. Ты умрешь влюбленной

Юлия Лист, 2023

К Вере – психологу из агентства профайлера Эмиля Герши – обратился странный человек. Он представился знаменитым уличным художником и попросил вернуть картину, которую прилюдно уничтожил во время торгов… Незнакомец сознался, что картину приобрела его мачеха – жена покойного главы аукционного дома «Ардитис». Художника обманули, подсунув в раму со шредером подделку. В это воскресенье вдова собирается устроить закрытый аукцион в фамильном поместье. Как в старых добрых детективах, в замке на скалах у моря собралось десять человек… В остросюжетных романах Юлии Лист из серии «Следствие ведет профайлер» всегда присутствует битва интеллектов – яркий антагонист, делающий вызов главным героям. Легкость сочетается с интеллектуальностью, а научная канва – психология лжи – со светлой и беззаботной атмосферой жизни в европейской столице.

Глава 3. Слепой гость

Вера добрела до бюро Герши на улице Л’Эшикье в шестом часу вечера. Солнце клонилось к закату, золотя стены зданий светлого камня, играя бликами на позолоте ограждений балкончиков и стеклах окон. В воздухе повис сладкий запах весеннего цветения. Вера завернула за угол и наткнулась на стоящего у подъездной двери элегантно одетого черноволосого с проседью мужчину за пятьдесят. На нем было черное прямое пальто, глаза скрывали строгие темные очки, в пальцах, затянутых перчатками, — трость. Он, видимо, был слепым — искал на ощупь кнопки домофона. Тут же пришла аналогия с фильмом «Запах женщины» и импозантным Аль Пачино.

— Добрый вечер! — сказала Вера.

Мужчина тотчас повернулся к ней и замер с воздетой к домофону рукой. Ноздри тонкого носа втягивались и раздувались, будто он хотел понять по запаху, кто перед ним. Голова дважды чуть склонилась сначала влево, потом вправо, как у пса, почуявшего добычу. Вере стало несколько не по себе.

— Мадемуазель Вера? Максимова Вера? — Он очень хорошо выговорил ее русское имя, которое французы коверкали, перемещая ударение на последние слоги. Для всех она была Вера́. А этот произнес — Ве́ра.

— Да-а, — полувопросительно-полуиспуганно протянула она. Как он понял, кто перед ним, если слепой? По запаху? Или Вера обманулась, глядя на эти трость и очки? Дурацкий День дурака, который уже давно был позади, вынуждал ее за каждым углом ожидать розыгрыш.

— Меня зовут Филипп Ардити, я пришел просить о помощи. Ваше бюро занимается спасением наследников больших состояний от замысливших недоброе родственников? — спросил он с достоинством герцога, но в конце фразы слегка улыбнулся, дернув бровями, и стал еще больше похож на Аль Пачино.

Сердце Веры упало при упоминании имени Ардити, она едва сдержала тревожный вздох. Гость тотчас уловил в ее дыхании нотку беспокойства, поспешил добавить:

— Я не за себя, разумеется, буду просить. За племянника. Но прошу… не здесь.

Вера достала ключ.

— Я надеюсь, Эмиль Герши на месте, — сказала она, вставляя его в замочную скважину.

Слепой гость очень хорошо ориентировался в пространстве, едва касаясь тростью ступеней, перил, дверных проемов и стен. Если не наблюдать за его движениями пристально, как это делала Вера, поднимаясь позади него, то можно было и не заметить этих его постукиваний тростью, до того они были легки и незаметны, что выдавало в нем слепого с опытом.

Бюро Герши имело довольно странное устройство. Клиентов принимал дядя Эмиля Юбер в угловой квартире на втором этаже дома. Для этой цели был отведен просторный кабинет-эркер в три окна с балконом с кованым ограждением, дверь в который была распахнута — Юбер спешил проветрить помещение после того, как курил сигару. Она еще дымилась на большом резном антикварном столе времен «короля-солнце», заваленном бумагами. На столешнице соседство с пепельницей составляли бутылка красного вина и бокал. Бежевые обои и репродукции импрессионистов на стенах с молдингами золотил свет закатного солнца. У стола блестел хромированный торшер. Из окон виднелась убегающая на юг перспектива улицы Фобур-Пуассоньер.

Остальные комнаты занимал сам Юбер. Кабинет огибал коридор, в который выходило множество дверей, за них Вера никогда не ступала, но планировкой квартира полностью повторяла квартиру на четвертом, последнем этаже, где обитали Эмиль и Зоя. Вера же снимала скромную квартирку в две комнаты с икеевской мебелью, находящуюся над бюро Герши и под квартирой Эмиля. При желании она могла заметить в окно балкон бюро, но видеть окна Эмиля мешали висевшие между третьим и четвертым этажом красные маркизы.

Филипп Ардити, ни на что не натыкаясь, легко преодолел узкий коридор, петлявший от роскошной входной двери из мореного дуба, следуя скорее за смесью сигарного дыма и дорогого парфюма, который источал Юбер Герши.

Тот встретил их гладко выбритый, приветливый и одетый, как всегда, с иголочки, в сером, отливающем сталью костюме, с желтым шейным платком, затейливо повязанным под подбородком, и светлыми с проседью кудрями, уложенными воском. Его желтые ботинки гулко стучали каблуками о паркет во французскую елочку. Наверное, звук тоже помогал гостю найти дорогу.

Войдя в кабинет, Юбер обернулся, жестом приглашая гостя сесть, но тотчас впал в замешательство, замерев с дурацкой улыбкой, не зная, стоит ли довести слепого до кресла и как вообще обходиться с посетителем, у которого такой природный изъян.

Но Филипп Ардити не нуждался ни в чьей помощи.

Он улыбнулся, совершив поклон в сторону Юбера, промахнувшись лишь градусов на двадцать.

— Я слепой с некоторым стажем. — Он сделал пару шагов в сторону окон, конец его трости зацепился за ножку кресла, исполненного в форме тюльпана и обитого светло-зеленым сукном. Филипп Ардити протянул руку, его пальцы, затянутые в перчатки, легко коснулись подлокотника. Он цепко ухватился за спинку, крутанулся и сел, закинув ногу на ногу и вздернув подбородок.

У Веры защемило сердце и от восхищения элегантностью, с которой он все это проделал, и от мысли, что человек так стойко сопротивляется своей ущербности и делает колоссальные усилия, чтобы не выглядеть калекой в глазах других.

В эту же минуту хлопнула входная дверь, мягкой кошачьей походкой вошел Эмиль, бесшумно в своих кедах пересек кабинет и сел в другое кресло, составляющее пару тому, что занял гость.

— Добрый вечер, — проронил он, закинув лодыжку на колено и, слегка съехал вниз, развалившись в кресле. Он коротко представился, заявив, что готов слушать.

Эмиль выглядел очень странно для детектива в черной мятой толстовке с надписью Death Note, черными иглами крашеных волос и тоннелями в мочках ушей. Он скорее был похож на уличную шпану, анимешного персонажа или айтишника из «Хромых лошадей» — сериала про отдел британской разведки, куда собрали агентов-неудачников. Если бы клиент был зрячим, он, наверное, не стал бы иметь с ним дело. Хотя Вера ни разу не видела, чтобы кто-то вставал и уходил при появлении Эмиля. В основном к нему приходили по рекомендациям прошлых клиентов хорошо осведомленными, что человек с крашеными волосами и пирсингом не шпана, а бывший полицейский из BRI — бригады розыска и реагирования, которая занималась расследованием уголовных преступлений, убийств и похищений. Он имел офицерский чин и когда-то работал в отделе операционного управления материально-технического обеспечения префектуры полиции.

Страсть к психологии лжи привела Эмиля к тому, что он некоторое время был оператором полиграфа. Префектура хотела внедрить использование детектора лжи при допросах, но, увы, не вышло. Эмиль рискнул своим местом в BRI, занялся полиграфом, но быстро понял, что машина во многом проигрывает человеку с навыками профайлера. Возник конфликт с начальством. Сначала он яростно боролся, чтобы аппарат был внедрен в практику, а потом сам же заставил префектуру от него отказаться. И вылетел из полиции.

Так он начал собственную деятельность в качестве частного детектива.

— Меня зовут Филипп, я младший брат Рене Ардити и пришел, потому что наша семья заступила ту черту, за которой ее ждет погибель, — начал гость и замолчал. Его подбородок дрогнул, он стал снимать перчатки и уложил их сложенными вместе на колено.

Некоторое время висела тишина, слышно было лишь, как за окном то пронесется скутер, то проедет машина, из открытых кафетериев «Зазза» и «Ботеко», что располагались на первом этаже по обе стороны от угла здания, доносились голоса посетителей, отдыхающих за столиками.

Юбер поднялся.

— Быть может, вина?

Филипп Ардити, впав в прострацию, ответил не сразу. Секунд через пять он вздрогнул, вскинув руку.

— Нет, благодарю. Я пытаюсь собраться с мыслями и начать с того момента, который, как мне кажется, является началом наших злоключений, но боюсь, что бессилен найти корни зла. Потому я здесь. Если коротко обозначить задачу, — он выпрямился, положив трость поперек колена, — то на моего брата совершалось как минимум два покушения. Последнее, увы, удалось, он мертв. А на моего племянника, который по закону о наследовании во Франции стал пользовладельцем с правом распоряжения всем имуществом Ардити, совершается давление с целью засадить его в психушку.

Вера закусила губу, тотчас поняв, что речь идет о Даниеле с его непростым прошлым и травмированным детством. Видимо, ему досталось все от отца, но кто-то был не особенно этому рад. Вера не разбиралась во французском праве, поэтому подняла глаза на Юбера, имевшего за спиной тридцать лет адвокатской практики.

— Начало конца, — вновь заговорил Филипп, — наверное, было положено еще в далеком девяносто третьем, когда на скалах случайно разбился племянник Шарль. Даниеля измучили эти неугомонные полицейские, психологи из социальных служб… Я до сих пор задаюсь вопросом: правомочно ли было так терзать одиннадцатилетнего ребенка? Эти длящиеся по нескольку часов допросы наедине… Он был так измучен, что по ночам кричал и плакал. В тюрьмах, наверное, проявляют большее милосердие. Тем более имелась куча свидетелей, что он и Шарль в тот печальный миг находились на разных концах мыса дю Датье. А они все ходили и ходили, неделями, месяцами, почти все лето. И все это происходило в нашем доме на Лазурном Берегу, в Шато де Пон Д’Азуре, при живых отце и матери. Безутешные потерей сына, они не замечали, как мучают их дитя. Даниель очень талантлив, очень. С ранних лет занимался живописью и подавал такие надежды! Его называли современным Караваджо. Его работы потрясали академичностью и уникальностью. Но после того злосчастного случая, всех эти допросов он забросил занятия и впал в такую депрессию, что едва не умер. Несколько лет почти не учился в школе, менял санатории и врачей. К нему до сих пор не вернулось душевное здоровье. А мачеха пытается воспользоваться его несчастьем, особенно сейчас, когда он назначен узуфруктом.

Невольно Вера затаила дыхание, слушая Филиппа и проникаясь печальной историей его племянника. Он сидел прямой, как стрела, в этом своем черном пальто и с лицом, обращенным ни к кому, в пустоту. Странность придавали темные очки, делающие его похожим на пророка.

— Хм, а почему пользовладельцем назначен Даниель? — спросил наконец Юбер. Он слушал, скрестив руки на груди, опустив подбородок и приподняв брови, недоуменно покачивая головой. — Я правильно понял, вы говорите о старшем племяннике?

— Да, да, — всколыхнулся Филипп. — Я говорю о Даниеле — старшем сыне Рене, первенце. Он и его вторая супруга имели брачный контракт régime de la séparation de biens, то есть они все заранее поделили. По старому завещанию Даниель был назначен узуфруктом. Новое Рене оставил недоделанным, его застрелили раньше, чем он внес правки, какие собирался внести… на днях.

— Позвольте, я уточню. — Юбер отошел от стола и принялся медленно прохаживаться по ковру, массируя висок. — Так как во Франции с девятнадцатого года сего столетия наследование облагается весьма высоким налогом… Насколько я помню, если имущество составляет свыше двух миллионов евро, государство присваивает себе сорок пять процентов. Сумасшедший грабеж, я считаю. И Рене Ардити решил воспользоваться самым простым способом обойти этот налог — передать право пользования имуществом, включающее и извлечения доходов, узуфрукту. Обременять узуфрукта, который несет ответственность за сохранность имущества, существенными расходами в виде налогов неправомерно, поэтому он их не платит, кроме текущих, естественно. Но узуфрукт — не значит полноправное владение, это… как бы выразиться яснее… что-то вроде опекунства над имуществом с возможностью извлекать прибыль.

— И узуфруктом назначен Даниель Ардити? — перебил дядю Эмиль, подгоняя его. Сидя в кресле, он покачивал ступней, свисавшей с колена, как бы это делал кот хвостом.

— Даниель — старший сын от первого брака. — Филипп сделал скупое движение ладонью, приподняв ее над тростью на пару сантиметров. — Наверное, брат мог назначить супругу, но с Сильвией у него были свои договоренности, это темная сторона вопроса. Меня? Я слепой. У нас есть еще родственник в Лионе, девяностотрехлетний старик, ему самому требуется опекун. За ним ухаживает сиделка. Оставался только Даниель, но… Загвоздка в том, что… Прошу меня понять правильно — такое в жизни иногда случается: его не интересует ни бизнес, ни деньги. Даниель занят искусством. Только оно и способно врачевать его раны.

— А сын от второго брака? — спросил Эмиль. Он снял ногу с колена и, взявшись за подлокотники, приподнялся, подложив ступню под себя. Ножки кресла неприятно скрипнули о паркет.

— Ксавье в завещании указан как номинальный владелец. Он собственник имущества, обремененный узуфруктом.

— Интересно. — Эмиль достал из кармана шоколадный батончик и стал с шумом вскрывать этикетку. Вера строго на него глянула, но шеф демонстративно откусил, начал чавкать и продолжил, жуя:

— Получается, Ксавье не имеет ни права пользования недвижимостью, ни извлечения из нее доходов до смерти пользовладельца, то есть Даниеля. А Даниель, в свою очередь, не может передать наследство своим детям, если бы они у него были. Зачем же отец так жестоко поступил со своими сыновьями?

— Да, согласен, это завещание вышло неудачным. Все никак не могли собрать более-менее рабочую версию, чтобы обойти этот проклятый налог, введенный в две тысячи девятнадцатом году. Рене хотел все исправить другим завещанием, но не успел его дописать. Они с Сильвией так часто спорили по поводу раздела имущества! Она хотела видеть наследником Ксавье, а Рене мечтал, чтобы аукционным домом занялся именно Даниель. Рене был взбалмошным человеком, хоть и дисциплинированным.

— Очень противоречивые качества. — Эмиль вдруг смял недоеденный батончик и прицелился им в своего собеседника. Цветастый комок пролетел в сантиметре над головой Филиппа Ардити и исчез в распахнутых позади него балконных дверях.

Вера ахнула, Юбер крякнул. Но они не успели заметить реакции слепого, взгляды рефлекторно были прикованы к летящему объекту. Эмиль, видимо, проверял, действительно ли гость слеп.

Тем временем Филипп, почувствовав некое замешательство, обернулся на звуки, которые издали Вера с Юбером, на его лице отразилось легкое недоумение.

— Сейчас Ксавье взял на себя все дела Ардитис, — продолжил он. — Парень уже два года прекрасно справляется с должностью исполнительного директора. Да, он хороший маркетолог, организатор, и у него нюх на произведения искусства. Недавно продал три статуи Модильяни раннего периода за сумасшедшие, на мой взгляд, деньги. Но… сделка попахивает чем-то нечистым. Покупатель — политик из Южной Америки и…

Филипп Ардити замолчал. Он не имел права раскрывать тонкости ведения дел исполнительного директора, даже если это его младший племянник.

— У Рене были другие планы на аукционный дом, — продолжил он с горечью. — Ардитис основала его первая жена. И только ее отпрыск может возглавить его. Рене очень чтил память первой супруги, которая многое для него сделала. Идит была человеком искусства, и Даниель полностью пронизан искусством. Он ее сын до кончиков ногтей. Ксавье лишь хороший делец и организатор, сын Рене — его отражение. Без Даниеля Ксавье погубит Ардитис… потому что он… не всегда честен. В нем есть страсть к дешевым авантюрам. Черт возьми, он погубит… погубит Ардитис. Вот чего я пытаюсь избежать!

Его речь стала резкой, в голосе зазвенели стальные нотки.

— Вначале вы упомянули о покушении на Рене Ардити, — напомнил Эмиль, не сводя глаз с гостя. — Вы считаете, его убили?

— Да. — Филипп повел подбородком. — Его собирались убить еще в пятнадцатом. Это было покушение на убийство, но Рене предпочел не поднимать шума. Я остался без зрения!

— Вы про тот эпизод, когда загорелся его Rolls Royce шестьдесят второго года? — Эмиль вскинул бровь и достал телефон. Вера думала, он сделает пометку, но Эмиль стал снимать Филиппа Ардити на камеру, делая это без зазрения совести.

— Да, его Silver Cloud II. Вы хорошо осведомлены. Он был за рулем, я — на пассажирском, — не меняя тона, ответил Филипп.

— Вы выпрыгнули из машины за полкилометра до того, как Рене Ардити остановился. — Эмиль откинулся локтем на подлокотник и продолжил съемку, подняв телефон выше. Вера нахмурилась. Это было бестактно, но он продолжал свои проверки клиента на вшивость.

— Машину заливало дымом! — Филипп принялся нервничать, это была скорее реакция на слова, а не на действия детектива. Гость схватил трость и сжал ее в пальцах, однако чувство собственного достоинства не позволило ему ничего добавить. Вера поспешила на помощь.

— Вы не расскажете, что тогда случилось? — попросила она, уловив холодный взгляд Эмиля.

У шефа были свои способы формулировать вопросы. Некоторые из них он называл проверочными и контрольными, некоторые проективными и жертвенно-проверочными, некоторые — нейтральными. Именно особая смесь правильно заданных вопросов помогала выявить ложь. Рецепт сей смеси, увы, Вера пока не разгадала. Она, конечно же, читала про верификацию лжи, но стиль Эмиля значительно отличался от методов других профайлеров. Например, он, нарочно вызывая ту или иную эмоцию в человеке, зорко следил за тем, на какую другую тот переключится самостоятельно. Способность переключать и смешивать эмоции тоже могла многое рассказать о человеке. Это важная составляющая эмоционального интеллекта.

— Что тогда случилось… Кто-то подрезал один из шлангов бензонасоса. — Филипп принял вид человека, который вспоминает детали. Телефон в руках Эмиля он как будто не замечал. — Рене все-таки успел покинуть автомобиль раньше, чем он запылал, как олимпийский факел. Пожарные прибыли быстро, но коллекционный образец оказался безнадежно испорчен. То, что от него осталось, выкупили представители британского телевизионного шоу «Махинаторы», но, насколько я знаю, ничего не смогли сделать с остовом по сей день. В газетах написали, что причиной возгорания стали неполадки с бензонасосом, и только. Рене пришлось заплатить газетчикам, чтобы те не ворошили это дело.

— Почему он так поступил? Почему не позволил полиции и прессе разоблачить негодяя? — изумилась Вера.

— Бензонасос подпортил кто-то из семьи.

— Вы в этом уверены? — выдохнула она.

— Рене был в этом полностью уверен, но со мной обсуждать сей печальный эпизод летописи нашего семейства отказывался. Хотя и остался калекой и имел право знать правду.

Эмиль собрал брови на переносице и задумался, выключил камеру на телефоне. Несколько секунд он скролил ленту, а потом принялся набивать сообщение.

— После этого случая были еще какие-нибудь покушения? — спросил он с видом доктора, который расспрашивает пациента. Его пальцы продолжали клацать по экрану. Он нарочно включил режим со звуком и выкрутил громкость на всю мощь. Как он набирал сообщение, было, наверное, слышно и в доме напротив.

— Насколько мне известно, нет. Но Рене мог просто умолчать. Поэтому я не ручаюсь. — Филипп беспокойно вытянул шею.

Если он и изображал слепого, то делал это мастерски. На новые звуки реагировал то поворотом головы, то принимался раздувать ноздри, то наклонял голову. Если Эмиль исполнял перед ним нечто беззвучное, вроде скрытой съемки, Филипп Ардити ни разу себе не изменил и не допустил ни единой утечки какой-либо реакции. Скорее всего, клиент был и вправду слепым. Вынеся для себя этот вердикт, Вера наконец успокоилась, более того, ей стало жаль Филиппа Ардити.

Тут Эмиль выкинул еще одну штуку.

— Вы подпортили шланг бензонасоса? — рубанул он, спрятав телефон в задний карман джинсов. — Признайтесь в этом, ну?

Вера скривилась, на несколько секунд зажмурившись от стыда. Эмиль утверждал, что легче всего определить, лжет ли человек, — вогнать его в условия стресса. А делая это, он ни в чем себе не отказывал, используя шизофреногенные паттерны — манипулятивные приемы, с помощью которых допрашиваемый становился совершенно беспомощным. Вера давно должна была привыкнуть к манерам своего шефа. Видит бог, она терпела многое, но все чаще его выходки настигали ее слишком неожиданно. Никогда не знаешь, в какой момент он поступит совершенно невообразимым образом, поставив своего клиента или допрашиваемого в неловкую ситуацию, а ее заставит краснеть.

— Так вы или нет? — повторил он вопрос, видя, что гость никак не решится ни на возмущение, ни на спокойный, уравновешенный ответ. Пальцы Филиппа постукивали по трости, челюсти поджались, он дважды провел пальцем по носу. Но все это было лишь признаками стресса, а не лжи. Эмилю нужно было услышать его голос, чтобы понять, соответствует ли речь демонстрируемым жестам и эмоциям.

— Не знаю, как на это реагировать, — выдохнул наконец гость. — Вы проверяете меня? Я должен был к этому подготовиться… Наслышан, знаете ли, о вашей методике относиться к клиентам с издевкой. Но все, кто вас рекомендовал, говорили только одно: вы всегда доводите дело до победного конца. Это дорогого стоит.

Ты посмотри! Вера едва не захлопала в ладоши. Красиво выкрутился, аристократически. Браво, браво!

— Итак? — не отставал от него Эмиль. Он вынул из-под себя ногу и опустил ее на пол. Локти легли на колени, кончики пальцев соединились в подобие домика. Вера уже успела выучить, что означает этот жест, — уверенность в себе. Значит, Эмилю удалось что-то понять о своем клиенте.

— Нет, я этого не делал, конечно же. — Филипп Ардити откинулся на спинку кресла и расправил плечи, тоже демонстрируя уверенность в себе открытой позой. Он чувствовал, что выиграл эту битву.

— Почему «конечно же»?

— Я не стал бы портить машину, в которую сел сам. Вы прекрасно знаете, что такой тип человека разумного, как я, выбрал бы другой способ. Яд, например. Тем более что сейчас их тьма-тьмущая, и таких, что не оставляют следов.

— Как женщина? — Чувство такта Эмилю было неведомо.

— Именно! — Филипп победоносно улыбнулся, сверкнув белозубой улыбкой и вновь напомнив Аль Пачино. — Я калека, мне простительно. Прошу прощения, мадемуазель Вера, к вам это нисколько не относится. Но ваш шеф сам напросился.

В голосах оппонентов звучала сталь скрещенных шпаг. Гость чувствовал себя на коне, он сразу сбросил все козыри, признавшись, что способен на убийство. Но сделал это лишь с той целью, чтобы Эмиль подумал обратное.

— Хорошо. Перейдем ко второй части проблемы. — Эмиль быстро перевел разговор в другое русло: — Вы сказали, что Сильвия Боннар и ее сын совершают некое давление на Даниеля.

— Да, они поставили себе цель упечь моего племянника в лечебницу и, видимо, лишить его права узуфрукта.

— В чем это проявляется?

Филипп сделал глубокий вдох.

— Они сводят его с ума. Если не считать мелочей, то вот вам, к примеру… картина Бэнкси «Девочка с воздушным шариком». Даниель откуда-то взял, что полотно не было разрезано. И я почти уверен, что эту чушь ему внушил Ксавье. Я знаю, что Даниель пытался связаться с вашим бюро с просьбой помешать продаже картины на семейном аукционе, который должен состояться в пасхальное воскресенье. Даниель уже сейчас дошел до высшей степени нервозности, совершает направо и налево поступки, которые другие, несомненно, расценят как ненормальные. Можете себе представить, что будет во время аукциона? Сильвия намеренно собирает родственников, чтобы выставить Даниеля полным идиотом, а если ей повезет, еще и опасным для общества.

— То есть вы считаете, что картина не была разрезана?

Филипп опустил голову и немного помолчал.

— Самое печальное, что это совершенно не важно, — сказал он. — Это вам не полотно Рембрандта или Тициана, подлинность которого можно установить по анализу грунта, красок и ткани холста. Все материалы, которые использует Бэнкси, — современные, рисует он с помощью трафаретов и аэрозольных красок, продающихся в любом художественном магазине. Единственно, по чему мы можем судить, его работа или нет, — только по публикациям в соцсетях. А аукцион — тайный, семейный, ну, может, будет пара клиентов со стороны, я не знаю. Это событие не осветят в прессе. Сильвия продает арт-объект — все, что знают потенциальные покупатели, то есть мы. Только Даниель почему-то уверен, что его мачеха замыслила совершить акт вандализма и собирается предоставить миру доказательства, что никакого уничтожения картины Бэнкси не было, а величайший перформанс современности — фарс.

— Интересно, аукцион — семейный, будет проходить втайне. Как тогда Сильвия обнародует его?

— Ох, вы не знаете эту женщину! Она играет святошу и часто выставляет семейные хроники в Сеть, чтобы показать, какая она молодец, какая хорошая жена, какая хорошая мать, как любит пасынка.

— И готова ему такой подзатыльник дать? Мне трудно понять всю эту суету вокруг Бэнкси. Это действительно большая потеря для мира искусства, если его картина окажется целой? — Эмиль очень постарался, чтобы в его голосе не проскользнула насмешка.

— А вы сами как считаете? — Голос гостя сменил тональность, набрал пару октав. — Вся деятельность Бэнкси направлена на то, чтобы бороться с монетизацией искусства. Он против галерей, против музеев, даже холста… Его посыл — искусство должно говорить с нами, быть доступным, находиться прямо на улице, где позволено ходить всем, а не становиться средством наживы для таких, каким был мой брат. Я знаю, что вы скажете! Испокон веку так повелось, что художникам платят за их труд, они появились благодаря спросу на живопись, на скульптуру. Если смотреть с этой точки зрения на жизнь, всё в истории человечества появлялось исключительно из-за денег. Музыка — для богатых, картины — для знатных, книги — для знатных и богатых. Но если слегка сместить фокус мышления, то мы увидим, а точнее, вспомним, что музыку создавали бродячие менестрели, картины писались по велению сердца и из веры в бога, а книги рождались, потому что здесь, — Филипп припечатал палец ко лбу, — становилось тесно. И это будет хороший тест на определение вшивости для каждого! Если считаешь, что Микеланджело писал свои фрески в Сикстинской капелле по приказу папы римского, то ты — делец. А если уверен, что это — великое послание гения человечеству, тогда ты, возможно, небезнадежен. Мир будет спасен, если уцелеет хоть горстка чистых сердец, таких, как у Даниеля.

— Звучит, как нечто масонское. Вы состоите в ложе?

— Ответа на этот вопрос вы от меня не услышите, — парировал Ардити с достоинством. Но по усмешке на его губах Вера поняла, что этот человек не всегда говорит серьезно, но и не всегда шутит над серьезными вещами.

С каждым словом Филиппа Ардити Вера убеждалась в сложности его характера. Но и привлекательности. В нем чувствовались глубина, преданность истине, страсть к непостижимым смыслам, нечто присущее эпохе романтизма. Так мог говорить юнец, из уст мужчины в возрасте подобную экспрессию услышишь редко, она звучала как мудрость, пророчество. Вера могла поклясться, что в молодости Филипп Ардити не уставал «лазить в окна к любимым женщинам» и «с духом авантюризма» у него было все в порядке.

— Ваш племянник и вы, похоже, на одной волне, — сказал Эмиль с серьезным лицом, но в глубине души явно посмеиваясь над клиентом.

— Я вижу, что говорю с большим специалистом в чтении по душам. Слышал, вы учились у Даниэля Канемана^[10], — покрыл карту Эмиля Филипп Ардити, прекрасно чувствовавший насмешку в его тоне. И добавил риторически, без оттенка иронии, скорее с горечью: — Ныне искусство и деньги настолько стали эквивалентами друг друга, что еще чуть-чуть, и произойдет самая крупная инфляция в истории человечества.

— Бэнкси этому, кстати, способствует, — скривился Эмиль.

— А говорили, что ничего в этом не смыслите. Кажется, у вас тоже есть свое мнение по поводу теперешнего положения вещей.

Филипп посерьезнел, чуть подался вперед.

— Настанет день, когда через порог Лувра полетит Джоконда, как самый бесполезный на свете предмет, примелькавшийся и до оскомин надоевший образ. В мусорную корзину пойдут Тициан, Рафаэль, Босх…

— Никогда этого не произойдет, — не выдержал все это время молчавший Юбер. Тонкий ценитель искусства в нем вынул из ножен шпагу сантиметров на десять. — Искусство слишком сложно устроено, чтобы набить оскомину. Оно всегда будет недоступно массам.

Дядя Эмиля тоже был коллекционером, хоть и не крупным. Три картины — Малевич, Климт и полотно одного из прерафаэлитов, Вера не запомнила, которого из той знаменитой компании английских художников, — что он успел приобрести, висели сейчас в музее Орсе, он обожал Баха и не вылезал из музеев. Зою с искусством познакомил именно он.

— Когда чаша полна, содержимое переливается, — парировал Ардити. — Сколько вы получаете от музея Орсе за три ваших полотна?

— Но я отдал их музею не ради прибыли. Я вовсе не жадина и поддерживаю институцию музеев. Произведения искусства должны быть общедоступны.

— Общедоступность музеев — иллюзия, притом опасная. Я не стану спорить с вами. — Филипп сделал нетерпеливый жест, отрезая возможность дальнейшего обсуждения. — Вам совершенно ни к чему знать мое мнение. Я лишь хочу, чтобы вы помогли предотвратить скандал в семье Ардити. Сильвия Боннар и ее сын Ксавье пытаются воспользоваться горячностью моего племянника, чтобы вывести его на неадекватное поведение.

— Но вы сами в нем этот огонь и поддерживаете. — Уязвленный Юбер не смог промолчать.

— Я с вами честен. Увы, мы не в состоянии за пару дней изменить свое мнение по вопросам, над которым лучшие умы человечества спорят не одно столетие. И Даниель не сможет бездействовать, когда за его спиной готовится такой удар современной культуре.

— Был ли разрезан холст? — спросил Эмиль.

— Повторяю, это не важно. Если не был, его можно разрезать. А если был, то подсунуть другое полотно. Бэнкси — уличный художник. Ценность его работ — в мысли, которую он в них вкладывает. У «Девочки с воздушным шариком» было и другое название: «Любовь в мусорной корзине». Есть над чем поразмыслить.

Филипп Ардити поднялся.

— Прошу вас, Вера, вызвать мне такси и проводить к машине. Я вынужден был добираться сюда на перекладных, чтобы сохранить в тайне от семьи свой визит к вам.

— Да, разумеется. — Вера порывисто подхватила его под локоть. Она только и ждала, когда можно будет закончить эту опасную полемику, видя, что Филипп сражался из последних сил.

На лестнице он чуть пришел в себя и, выразив благодарность Вере, попросил отпустить локоть, в который та вцепилась так, словно желала этим своим невольным порывом вымолить прощение за все неудобства, проверки и издевки, которыми обстрелял его Эмиль.

Филипп, пытаясь вернуть самообладание, долго надевал перчатки, шумно дышал и тронулся только после того, как его дыхание немного выровнялось. Вера завязала пояс плаща, вынула из кармана берет, надела, заломив его на затылок, и последовала за ним.

Почему-то именно сейчас, когда она видела, каким взволнованным был на лестничной площадке покинувший поле сражения Филипп, как смешно стукался коленями о перила на поворотах лестницы, растеряв все свое величие и превратившись в беспомощного старичка, водящего по полу тросточкой, она окончательно уверилась в его искренности.

По стенам и брусчатке ползли густые оранжевые тени, солнце садилось, было около восьми, небо, расчерченное стальными нитями облаков, пылало заревом. Люди повыползали на вечерний променад, столики перед кафе были заполнены, у входа в «Заззу» образовалась небольшая очередь. Даже такой тихий район, как окрестности улицы Л’Эшикье, к вечеру был полон народа — начиная с туристов, поток которых не иссякал, заканчивая студентами и старожилами.

Они дошли до знака с изображением такси, и Вера быстро вызвала машину по приложению.

— Улица Карм, двенадцать, — назвал адрес Филипп Ардити. Его пальцы, облаченные в черную кожу перчаток, сжимались и разжимались на белом набалдашнике трости. Он выглядел сейчас таким жалким и напуганным, оказавшись в незнакомой части города, слывшего одним из самых криминальных в мире. Его брата убили в шаге от музея Орсе! Наверное, он чувствовал себя очень неуютно, слыша городской шум, но не имея возможности видеть, откуда может нагрянуть опасность.

— Улица Карм? — удивилась Вера. — Разве вы живете не на бульваре Османа? В том красивом старинном особняке, который раньше принадлежал герцогу де…

— Да, я живу там, но мне нужно… сейчас мне нужно в книжный магазин. Улица Карм, двенадцать — это книжный магазин. — Филипп Ардити занервничал еще больше, будто испугался, что Вера откажется ему помогать.

— Позвольте, я вас провожу? — поспешила она успокоить его и тронула за рукав. — Уже скоро совсем стемнеет. А после довезу до барона Османа.

— До барона Османа? — устало хмыкнув, повторил Ардити. — До чего нелепа ситуация, в которую я угодил по вине моего непослушного племянника. Чувствую себя героем фильмов Луиса Бунюэля. И, наверное, так же выгляжу.

Вера хотела спросить, не «Скромное обаяние буржуазии» ли он имеет в виду, но решила, что это прозвучит как очень плохая шутка. Подъехал черный «Мерседес» с шашечкой на крыше — в Париже такси были только иномарками, которые выделялись зеленым или красным огоньком сверху.

И Ардити позволил ей усадить себя на заднее сиденье.

Примечания

10

Основоположник поведенческой экономики, лауреат Нобелевской премии, автор книги «Думай медленно… решай быстро».