Ты умрешь влюбленной

Юлия Лист, 2023

К Вере – психологу из агентства профайлера Эмиля Герши – обратился странный человек. Он представился знаменитым уличным художником и попросил вернуть картину, которую прилюдно уничтожил во время торгов… Незнакомец сознался, что картину приобрела его мачеха – жена покойного главы аукционного дома «Ардитис». Художника обманули, подсунув в раму со шредером подделку. В это воскресенье вдова собирается устроить закрытый аукцион в фамильном поместье. Как в старых добрых детективах, в замке на скалах у моря собралось десять человек… В остросюжетных романах Юлии Лист из серии «Следствие ведет профайлер» всегда присутствует битва интеллектов – яркий антагонист, делающий вызов главным героям. Легкость сочетается с интеллектуальностью, а научная канва – психология лжи – со светлой и беззаботной атмосферой жизни в европейской столице.

Глава 4. Книжный на улице Карм

Они переехали на левый берег, где Вера бывала довольно редко, и выбрались недалеко от современной постройки здания Музея полиции. В перспективе по-средневековому узкой улочки были видны барабан и римский купол Пантеона. По правую и левую сторону возвышались светлокаменные дома с высокими цоколями и ажурными балкончиками, уставленными горшками с цветами. Улица была очень живописной, яркой и нарядной — точно с открытки. Парижской! В ряд шли красные, синие и зеленые фасады лавок, почти у каждого кафе и лавки стояли живые цветы в кадках. Книжных здесь было больше, чем где бы то ни было. И почему Вера так редко заезжает в Латинский квартал? Вот Центр русской культуры под нежно-голубым фасадом. У нее давно все привезенные с собой книги перечитаны по два раза, пугало, что русский стал забываться. Она даже думала теперь на французском… Нехорошо, завтра надо сделать большую закупку!

Вера помогла Филиппу Ардити выбраться из машины — тот попросил остановиться на углу, у кафе «Ла Петит Перигордин». За такси Вере пришлось расплачиваться самой — почтенный богач забыл, что его везут «на перекладных». Дважды он назвал водителя Оскаром — видимо, так зовут его шофера. Как-то очень быстро галантный месье превратился в забывчивого старичка, и Веру охватило неприятное чувство разочарования.

Однако Ардити довольно ловко соскочил на тротуар, отстукивая тростью, добрался до светофора, очевидно, ориентируясь на его пищащие звуки, ударил тростью о ножку столика и, чуть склонившись к сидящим за ним людям, осведомился:

— Не подскажете, любезные, это ли «Перигордин»?

— Да, — тотчас отозвалась дама в красной широкополой шляпе, сидящая напротив мужчины, который не успел среагировать первым.

И Филипп Ардити в своем черном весеннем пальто, в перчатках и с тростью смело зашагал по тротуару куда-то в сторону Пантеона походкой аристократа времен Пруста. Вера последовала за ним, чувствуя себя собачкой-поводырем. Они миновали деревянные арочные двери квартирного дома, синий гладкий фасад книжного «Либрари Пьер Бруне», затем черный фасад помещения, которое сдавалось в аренду, ювелирную лавку, отделанную серым камнем, маленькую бордовую дверцу, окаймленную двумя очаровательными окошками, за которыми будто пряталась Мальвина, потом увешанный флагами детский театр — окна были густо обклеены плакатами и афишами.

Филипп шел уверенно, периодически отстукивая тростью по тротуарным ограждениям, выполненным в виде коротких столбиков, — в Париже они были всюду, особенно в центре.

Книжный, который он искал, находился сразу за маленькой церквушкой, спрятанной между двумя зданиями за решетчатыми воротцами. Он понял, где находится, именно по стуку его трости по этим воротам, а также по отсутствию столбиков напротив въезда.

Перед ними возник книжный будто из фильма с Мэг Райан: фасад глубокого зеленого цвета с чистой витриной, густо заставленной книгами. Дверь была распахнута, потому что в нее беспрестанно кто-то входил и выходил. Люди, которые покидали магазин, держали в руках большие пакеты с красивой эмблемой в виде ветвистого дерева. Вера подняла голову, чтобы прочесть название на вывеске. Солнце било в глаза, бликуя на стекле витрины и на золотых буквах: «Arbre à livres».

— Нам сюда, сударыня. — Филипп Ардити просунул в дверной проем свою трость, прежде чем дверь успела захлопнуться. Звякнул колокольчик, на Веру пахнуло запахом бумаги, пыли, типографской краски и многовековой истории.

Чувствовалось, что магазин очень старый, лет под двести. Довольно просторное помещение прямоугольной формы отделано темными деревянными панелями, все стены доверху заставлены книгами, с потолка свисала чугунная люстра, на которой еще сохранился свечной нагар — ее переделали под электричество, вставив лампочки, по форме напоминающие свечи, а вдалеке виднелась витая лестница тонкой ковки.

Магазин оказался не просто книжным, а букинистическим. На полках теснилось больше старых изданий, чем новых. Пестрели корешки с оформлением, присущим прошлым векам, с причудливыми буквами и узорами, выбитыми на настоящей коже и позолоченными. Во Франции букинистические — не то что в России, где полки валятся от старых книг, изданных в советскую эпоху, когда мастерами пера считались писатели, воспевающие какой-нибудь завод или стройку. Букинистические у Веры на родине не имели ничего такого, чего бы не было в библиотеке питерской квартиры ее бабушки, которая умудрялась доставать все подписные издания, что выпускали советские издательства. Но здесь, в Европе, где Революция не уничтожила библиотеки дворян, можно было запросто купить первое издание «Джейн Эйр» или что-нибудь из Дюма, здесь продавались газеты и журналы столетней давности, где печатались Понсон дю Террайль, Мопассан, Эмиль Золя.

Взгляд Веры скользнул по полкам, по лакированным деревянным стремянкам и выхватил из толпы покупателей щемяще знакомое мужское лицо.

Он снял какую-то книгу с полки, чуть отодвинул стремянку, поправил сползшие на нос очки и направился к кассе, но не как покупатель. Он обошел старинный прилавок, какие бывают в старых аптеках, с инкрустацией и толстым слоем лака, и принялся пробивать чек на кассовом аппарате, жарко что-то объясняя старушке в вязаном бирюзовом берете, которая выжидающе смотрела на книгу в его руке. Это было большое издание кулинарной книги Пеллегрино Артузи.

— Он будет сердиться на меня, — произнес Филипп Ардити. — Я привел вас сюда, а он до сих пор в смятении, что решился просить вас о помощи. И не знает до конца, как правильно поступить. Не браните его слишком, мадемуазель Вера. Он еще дитя, таким и останется, увы.

Это был Даниель!

Вера стояла, едва не раскрыв рот.

Одетый в простые джинсы и клетчатую рубашку поверх футболки с изображением трона, утыканного ножами, из «Игры престолов», с очками на носу, он казался совершенно другим человеком. Вера видела его вживую лишь раз, но впечатление он произвел на нее тогда совершенно противоположное. Там, во внутреннем дворике особняка Шенизо, она видела отчаянного разбойника, Робин Гуда, а здесь — интроверта в рубашке с протертыми локтями и среди книг.

Он долго не замечал стоявших у двери дяди и Веры, удивленно на него пялящейся, продолжая что-то увлеченно рассказывать старушке в бирюзовом берете. Наконец он отдал ей пакет с книгой и переключился на парня, для которого очень быстро нашел стопку каких-то старых комиксов. Потом к нему подошла девушка, он вскинул палец в уже знакомом Вере академическом жесте, проронив, что точно помнит, как «Элегантность ежика» была доставлена в магазин с партией новых книг совсем недавно.

— Вы еще не читали? Завидую… — Он запнулся, увидев сначала Веру, а потом переведя взгляд на дядю.

Первая мысль, которая пришла Вере, все ли в порядке с ее тренчем и стоило ли его надевать с кроссовками и широкими потертыми джинсами. Она быстрым движением поправила волосы под беретом. Ей стало смешно от этих мыслей, и она улыбнулась. Но Даниель расценил это, видимо, как насмешку над собой и тотчас вспыхнул ярко-алым румянцем. Кто бы знал, что сыновья миллиардеров умеют так очаровательно краснеть?

Овладев собой, он подошел к полке, расположенной рядом с Верой, быстро нашел книгу Мюриэль Барбери, развернулся, как автомат, и споткнулся, огибая прилавок. А потом, наверное, минут пять сражался с кассовым аппаратом, который, позвякивая, то открывался, то закрывался, но все не вовремя и шлепая ему по пальцам. Вера видела, как его челка взмокла. Он нервно провел по лбу рукой и порвал пакет, вкладывая в него книгу. Потом Даниэль объявил всем, что магазин закрывается. Но люди все продолжали заходить и выходить, о чем-то его спрашивать, а он — носиться от полки к полке и обслуживать покупателей еще с четверть часа.

Вера и его дядя терпеливо ждали.

— Он нас заметил, да? — тихо спросил Филипп Ардити.

— Да. А как вы поняли?

— Он обычно мило болтает со всеми, а сейчас я не слышу его голоса.

— Верно, он что-то сам не свой. Стыдится того, что здесь работает?

— Это его магазин.

— Понятно.

— Этот странный человек попросил у отца только одну вещь за всю свою жизнь: купить ему книжный магазин. От узуфруктства он собирается отказаться, уже подал прошение в суд в обход меня. Совершеннейший безумец!

— Я где-то уже слышала про сына миллиардера, который попросил отца купить ему книжный, — призадумалась Вера, а потом ее накрыло волной радости от пришедшего на ум воспоминания. — А, точно! Недавно видела фильм, свежий, с Джулианной Мур… «Аферисты»!

— Потрясающе, — сник Филипп Ардити.

— Что не так?

— Бенджамин Карон — друг семьи Ардити. Он подкинул идею сценаристу Алексу Танака про сына миллиардера, который работает в книжном и преподает в школе искусство. Танака — мастер детектива. Не понимаю, почему ему пришло в голову снять фильм с этой невинной идеей про аферистов. Вот уж неисповедимы мозги писак!

— Какая масштабная оговорка по Фрейду.

— На что вы намекаете, сударыня?

— На то, что вы с племянником похожи на аферистов. — Она произнесла это с милой улыбкой, которую дядя Филипп, может, и не видел, но хорошо прочувствовал насмешливость ее тона.

— Ну знаете ли! — совершенно по-детски обиделся Филипп, смешно поджав губы. Его, казалось, лишь позабавило Верино сравнение.

— Один прижал меня к стене старинного особняка, требуя вернуть ему картину Бэнкси, другой…

— Интересно, что вы скажете про меня! Я весь в ожидании.

Но Вера ничего не придумала.

Тем временем толпа все же рассеялась. Публика в книжных всегда тонко чувствующая, многие успели заметить, что хозяин магазина нервничает, а двое подозрительных лиц: блондинка в тренче и черной беретке и пожилой мужчина в темных очках и черном пальто, выглядящие как два персонажа из мультфильма про шпионов, — кидают на прилавок многозначительные взгляды.

Наконец последний посетитель вышел. В пустом магазине колокольчик звякнул громче прежнего. Даниель поспешил спустить жалюзи и запереть дверь. Вечернее солнце косыми лучами врывалось в помещение и, пока жалюзи не были опущены, обливало полки с книгами розовым светом заката. До сих пор Вера не замечала, что чугунная люстра с лампочками, имитирующими свечи, оказывается, была зажжена.

— Дядя, что это значит? — тотчас спросил Даниель, резко развернувшись к ним. Дрожащие руки он спрятал за спину. В пальцах подрагивали ключи.

— Ты не хочешь поздороваться с дамой, племянник? Это невежливо, ведь вы знакомы, а ты не соизволил ни подойти, ни сказать короткого приветствия, ни даже махнуть рукой. Что мадемуазель Вера подумает о твоем воспитании?

Даниель опять вспыхнул, сжав сильнее связку с ключами.

— Здравствуйте, Вера, — едва не сквозь зубы процедил он. Какой послушный мальчик!

— Здравствуйте, Бэнкси, — не удержалась от шпильки Вера, улыбнувшись. Даниель покраснел еще сильнее.

Он бросил взгляд на ее кроссовки и тут же отвернулся. Это был взгляд человека, который одевался только от-кутюр, в лучших домах Луи Виттона, Кристиана Диора и прочих звезд моды. Вера почувствовала, как одним движением зрачков он заткнул ее за пояс. Черт! Нужно было надевать лодочки и черное платьице! Но кто знал… А лодочки так натирают.

— Дядя, я хочу знать, почему ты явился сюда один?

— Я не один. Меня вызвалась сопроводить Вера, она очень любезна.

— Я имею в виду, почему ты без Оскара.

— Давно ли ты интересуешься моими передвижениями? — Филипп повернулся к Вере и, как обычно, промахнувшись градусов на десять-пятнадцать, обратился к ней: — Даниель оставил дом и уже две недели живет здесь, в магазине.

Вера приподняла брови. Ей вспомнилось, что Эмиль говорил про квартиру, которую снимал сын миллиардера.

— Я не могу там находиться, ты же знаешь. — Ключи в кулаке Даниеля опять жалобно тренькнули.

— Если ты не вернешься, они решат, что ты проиграл.

— Господи! Ну и пусть. — Младший Ардити развернулся и, шагнув к прилавку, швырнул на него ключи.

— Нет, не пусть, ты не должен опускать руки.

— Я хочу жить свою жизнь. Ту, которую выбрал. Расплатиться с отцом за магазин и забыть, что был членом этой семьи.

— При всем желании ты уже не сможешь с ним расплатиться. Он мертв! Что ты несешь, Даниель? Хочешь отдать все этому ублюдку Ксавье, который на прошлой неделе сбагрил венесуэльскому мафиози фальшивых Модильяни, в ус не дуя? Его не заботит репутация Ардити, он сделал это нарочно, прекрасно зная, что за все отвечаешь ты.

— Я подал прошение в суд. Я больше не узуфрукт.

— Ты отзовешь его! — Филипп не на шутку разозлился, стукнув тростью по старинному паркету.

Вера старалась не смотреть на них, но вздрогнула при этом звуке. Она делала вид, что разглядывала магазин, отойдя на шаг-два в сторону. При свете электрического света резьба на деревянных панелях стала видна четче, и лепнина на потолке, и витая металлическая лестница в дальнем углу. Но ею, видимо, не пользовались, ступени были завалены книгами. Она как раз пыталась разглядеть, куда они ведут, когда эта парочка вдруг начала неприлично громко скандалить.

Даниель фырчал и пыжился, он вырвал из заднего кармана джинсов телефон — древний айфон с разбитым экраном, — принялся ходить из угла в угол и звонить кому-то, а Филипп замахивался на него тростью. Даниель вызвал Оскара, и Филипп, продолжая размахивать тростью, отправился куда-то за прилавок. Даниель кинулся за ним, Вера поспешила следом.

В деревянных панелях пряталась прекрасно сработанная потайная дверь, которая открывалась при нажатии на изящный крючок для шляп. Филипп ощупью его нашел, дернул, и Вера увидела небольшую комнату, отделанную такими же панелями, но без полок. На паркетном полу лежал надувной матрас с брошенными на него подушками и одеялом. Кругом высились башни книг, в углу стоял стол с портативным инструментом для резки бумаги, нитки, клей, не то плоскогубцы, не то щипцы. Здесь Даниель спал и чинил старые книги… Сердце Веры сжалось.

Они продолжали ругаться. Вера топталась рядом, с трудом понимая их, — ей не были знакомы те люди, о которых они спорили, и те места, которые они упоминали. Пару раз был назван замок на Лазурном Берегу — злополучный Пон Д’Азур. Неожиданно Филипп в порыве ударил по матрасу тростью, и тот, шипя и свистя, начал сдуваться.

Несколько долгих минут Вера и Даниель смотрели, как надувная кровать медленно превращается в плоский блинчик из серой резины. Подушки и одеяло грустно осели на пол. Филипп замер, прислушиваясь.

— Посмотри, что ты натворил! — вскричал Даниель с едва не навернувшимися на глаза слезами.

— Я ведь слепой, болван!

— Ты проткнул мою кровать. Где мне теперь спать?

— Возвращайся домой и наведи там порядок. — Филипп развернулся и, громко стуча по деревянным панелям тростью, направился к выходу. У прилавка он остановился, пытаясь нащупать брошенные ключи. Даниель успел подхватить их первым.

— Ни за что! Мы дождемся Оскара, ты сядешь в машину и поедешь домой.

— И ты тоже.

— Нет!

— Но у тебя теперь нет кровати.

— Я буду спать на полу.

— Ты простудишься!

Вера ушам своим не верила: брат миллиардера, сын миллиардера и — «я буду спать на полу», «ты простудишься»… Европа, до чего же ты странная, но в то же время такая своя, родная! Почему-то вспомнился Ипполит из «Иронии судьбы» со своей фразочкой: «Тепленькая пошла». Где бы ты ни был, всюду найдется пара-тройка романтиков, способных на что угодно.

Через полчаса Филипп уехал.

Вера стояла возле магазина на тротуаре и смотрела вслед черному «Роллс-Ройсу», удаляющемуся в сторону повисшего в вечернем небе купола Пантеона. Даниель оперся локтем о дверной косяк, закрыв ладонью лицо, в другой руке он держал снятые очки. Так он простоял довольно долго, потом убрал руку от лица и посмотрел на Веру, не знавшую, как поступить, уйти или остаться. В его взгляде мука смешалась со стыдом и едва сдерживаемым гневом.

— Прошу простить нас, — вздохнул он. — Вы не должны были стать свидетелем этой сцены.

— Нет, нет, ничего, — пробормотала Вера.

— Я хотел извиниться и… за то, что позавчера повел себя как какой-то грабитель… Это было безумным наваждением… Не знаю, что на меня нашло. Я не подумал, как это, должно быть, глупо выглядит. Похоже, я и вправду схожу с ума.

Вере стало его жалко, захотелось подойти и обнять, но воспитание благородной барышни из Санкт-Петербурга — города северного и холодного, не позволило ей и пошевелиться. Как психолог, она осознавала, что это было вовсе не воспитание, а ступор.

— Почему бы вам не вернуться домой? — наконец решилась она. — Ваш дядя прав. В магазине нет отопления. Как вы спите там?

— Я не до такой степени идиот. У меня имеется маленький обогреватель! — воскликнул он, но, видимо, понял, что его слова звучат по-детски наивно, и, вздохнув, добавил:

— Мой дядя не всегда такой. Он очень хороший человек. Аукцион — его идея. Мать собиралась продать картину чужим, но он настоял, что родственники тоже имеют право ее купить. Угрожал скандалом. Он собирается ее выкупить… Но боюсь, ему не хватит средств. Все, чем он владеет, — небольшой процент акций от Mousse Marine, наследство деда.

Он на мгновение опять закрыл лицо ладонью, точно жалея, что стал рассказывать о своей семье. Потом надел очки и посмотрел на Веру серьезно.

— Могу я проводить вас? Улица Л’Эшикье, верно? Не хотите пройтись?

— Да, с радостью!

— Позвольте только пальто накинуть.

Как он изъясняется! На литературном французском, без всех этих жаргонных словечек, которыми пестрела речь Эмиля.

Даниель исчез за дверью на пару минут, потом вернулся в сером широком пальто, опустил жалюзи, которые пришлось поднимать, когда он выпроваживал дядю, щелкнул по очереди всеми замками и, встав перед Верой, вдруг склонился в галантном поклоне, заложив одну руку за спину, а другой сделав приглашающий жест.

Вера удивленно на него глянула, но не растерялась — подхватила кончиками пальцев полы тренча и присела в книксене. В конце концов, она из Питера и не собирается позорить Пушкина и Достоевского плохими манерами перед лицом этого французского зазнайки! Хотя, двинувшись в сторону Пантеона по ярко освещенной — только что зажгли фонари — и людной улице, она уже не считала Даниеля зазнайкой. Перед ней был очень несчастный человек, который безуспешно пытался сбежать из реальности в другой мир.